— Это действительно ты, — сказал Маэдрос несчастным голосом. — Зачем ты пришёл?

— Чтобы отвести тебя домой, — сказал Фингон и добавил, — потому что я тебя люблю.

Маэдрос сказал:

— Не надо было тебе этого делать.

— Но я всё равно это сделал.

— Когда же я заслуживал твоей любви?

Фингон подумал о давней дружбе в светлой стране, о минутах радости в очень тёмные времена. Но он сказал:

— Мне кажется, что дело совсем не в этом, правда.

— Фингон, — сказал Маэдрос. Он склонил голову. Тихим, яростным голосом он проговорил: — Я предпочёл бы вынести любое, ещё более жестокое наказание, которое только может придумать Пустота, чем увидеть тебя тут. Не надо было тебе приходить. Обратной дороги нет! Неужели ты должен оказаться здесь в ловушке ради меня! Фингон, обратного пути не существует.

— Путь есть! — сказал Фингон. — Если ты о пропасти, то я посоветовался со знатоком и принёс с собой верёвку; она оказалась очень полезна. Давай я попробую, Маэдрос! Я пришёл, чтобы отвести тебя домой, и я всё ещё хочу это сделать. Мы зашли так далеко, и ты не облегчил мой путь. Ты ведь пойдёшь дальше? Признаюсь, я был бы тебе благодарен — хотя я буду тебя тащить всю дорогу, если придётся.

Маэдрос молча взглянул на него. Фингону показалось, что в его затянутых тенью глазах он увидел искру старого огня.

— Я пойду, — наконец, ответил он. — Но пути назад нет.

Фингон встал, и Маэдрос с усилием встал на ноги. Он не взял предложенную ему руку Фингона. Правая его рука кончалась покрытым шрамами обрубком — точно так, же как было в их мире, хотя здесь они и не были в мире, и Фингон не думал, что кто-то из них находится здесь во плоти. В конце концов, он ведь знал, что стало с телом Маэдроса. Хотя он отчаянно пытался не думать об этом всё время, он вспоминал запах горелого мяса, который исходил от факелов в пустой крепости, что осталась у них за спиной. Но у Маэдроса всё равно были все его шрамы: не хватало руки, на щеках — белая полоса после Альквалондэ, следы плети на боку и отпечатки пальцев балрога на предплечье — и то, и другое было видно через покрытые паутиной тряпки, в которые он был одет. Казалось, его дух был привязан к ним. И свою здоровую руку он держал сжатой в кулак, как будто защищая её. Внезапно Фингон понял, что в руке он что-то держит.

Сильмарилл? Нет, не Сильмарилл: Маэдрос ведь вошёл в огонь, держа Сильмарилл в руке, но он не мог принести его сюда — не мог ведь? Нет! Фингон смог бы увидеть его. Даже гораздо более скудного света звёздного фиала в его руке было достаточно, чтобы тонкая кожа на его собственных пальцах стала прозрачной: как же Сильмарилл мог бы не озарить тьму тронного зала? Это было что-то другое, но что — он понять не мог. Он поднял глаза и увидел, что Маэдрос мрачно смотрит ему в лицо.

— Что такое? — сказал Фингон.

Маэдрос потряс головой.

Фингон хотел бы взять его за руку, но было ясно — Маэдрос ему не позволит. То, что он держал, было для него важно. Они шли рядом по серой дороге, не касаясь друг друга. Никто ничего не говорил. Догадка Фингона оказалась верна: теперь гордость Маэдроса снова пробудилась, и он решил идти сам. Он был ещё слаб, и часто останавливался. Фингон замедлил шаг, чтобы они могли идти рядом, и ждал, пока Маэдрос остановится и отдышится. Когда Маэдрос увидел это, он стал мрачен и заставил себя идти быстрее; но из-за этого он стал только запинаться, а потом, когда упал, не смог остановить падение — со своей обрубленной рукой и сжатым кулаком. Он закричал от боли и затем отстранился, когда Фингон попытался помочь ему встать.

— Я сам могу, — сказал он.

— Ну хорошо, — ответил Фингон. — Хорошо. — Он снова ждал, на этот раз дольше. Он не смотрел на Маэдроса, который так отчаянно не хотел, чтобы его видели в этом состоянии. Он смотрел вперёд, где было видно иссохшее дерево, которое будто сломанной рукой тянулось на краю пропасти там, вдали. Теперь уже недалеко — сказал он себе снова. Недалеко, недалеко. Обратно, до врат из слоновой кости, было ещё очень далеко — но если идти по дороге, делая по одному шагу, то путь должен когда-то закончиться.

Маэдрос снова побрёл вперёд. Фингон оставался рядом с ним. Недалеко, недалеко, опять подумал он — и кажется, его шаги звучали в едином ритме с мыслью. Иссохшее дерево становилось всё ближе и ближе. Совсем недалеко.

Но что-то было не так.

Сначала Фингон сказал себе, что его глаза обманывает тьма Пустоты. Когда они подошли ближе, он увидел, что это не так. Но он всё ещё шёл вперёд вместе с Маэдросом, прямо к краю пропасти, под иссохшее дерево, так далеко, как они только могли отойти от вершин Тангородрима и чёрных врат под ним; так далеко — но не дальше. Пути дальше не было. Здесь не было верёвки.

На этой стороне не было ни следа её, и скалы, где Фингон привязал этот конец моста и дважды проверил узлы, были пусты. Фингон напряг глаза; ему показалось, что он всё ещё видит другой конец верёвки, привязанный к выступающей скале на другом конце чёрной пропасти. Там верёвки тоже было немного. Казалось, будто кто-то распилил её, и на дороге блестело что-то — что-то, похожее на брошенный кинжал.

Кто же это сделал? Какой-нибудь паук, дракон, какая-то блуждающая, злобная тварь Пустоты, какой-то чужак во тьме. На мгновение Фингон даже вспомнил о близнецах, но отбросил эту мысль; он не верил, что они могли бы это сделать, и в любом случае он сомневался, что они отойдут так далеко от стены, которую охраняли. Неважно, кто это был. Верёвки не было. Без неё через пропасть было невозможно перебраться. Фингон в отчаянии смотрел на неё; он достал звёздный фиал, поднял его, чтобы лучше видеть, и лишь убедился в том, что на дороге на дальней стороне пропасти действительно лежит его собственный потерянный кинжал.

Он обернулся к Маэдросу.

Маэдрос уже сидел, скорчившись среди скал на краю. Он снова отвернулся от света.

— Я же говорил тебе, — сказал он, не поднимая глаз. — Пути назад нет.

— Мы можем обойти её и поискать другую переправу, — сказал Фингон. — Или поискать, где она кончается…

— Она здесь кругом, — сказал Маэдрос. — Наверно, можно туда прыгнуть. Я никогда не осмеливался. Можно посмотреть на то, что там внизу… на что-то из того, что там внизу. Наверно, в любом случае вернёшься сюда, наверх.

— Маэдрос…

— Обратного пути нет, — сказал Маэдрос и добавил бесцветным голосом, — Ничего злого нельзя вынести из Пустоты.

— Должен же быть путь.

Маэдрос покачал головой.

— Подумать только, я довёл тебя до такого! — сказал он. — Было время, когда я всё бы отдал, чтобы снова увидеть тебя — но не здесь! Здесь — никогда! Ты, тот, кого я любил — ты был лучшим, что было в моей жизни, — чтобы ты стал здесь пленником ради меня…

Он разрыдался.

Фингон сел рядом с ним; тот продолжал плакать. Камни за его спиной были холодными и неровными. Он поставил рядом с собой звёздный фиал — туда, где он не мешал бы Маэдросу, но всё-таки его самого этот свет успокаивал. Если ему больше не увидеть никакого другого света, то к чему было его беречь. Плечи Маэдроса вздрагивали от рыданий. Фингон подумал о доме: о Солнце, Луне и звёздах, о звуке волн, которые разбиваются о берега Эрессеа, о голосах певцов, которые поднимаются в ночи, о праздниках и танцах, о зелёной траве, о ветре в деревьях. Братья будут скорбеть по нему — и мать тоже, ведь она уже потеряла так много. И он подумал о вратах из слоновой кости; представил, как возвращается к ним вместе с Маэдросом — только для того, чтобы увидеть, что для одного из них путь заказан. Смог ли бы он это вынести? Смог ли бы он бросить Маэдроса, оставить его там — ради дома, ради неба под звёздами? Или всё-таки сам он решил бы остаться там и не бросать Маэдроса одного? Смог бы ли он в любом случае после этого жить в мире с собой?

Ему не придётся это узнать. Они здесь. Здесь они и останутся. И близнецы: не будет второго шанса попытаться их спасти. Фингон подумал, что в целом его больше всего печалит именно это. Всё-таки он так хотел попробовать. А что до остального… он снова положил руку на костлявое плечо Маэдроса. Он почувствовал, как тот весь дрожит от горя.