— Хоббиты и эльфы больше похожи друг на друга, чем я когда-либо думал! — фыркнул он. — Сейчас вы засядете за это на несколько часов! А мне уже пора.
С фамильным древом обычно бывает связано множество историй, и хотя Сэм многие из них уже слышал раньше, а Фродо — почти все, оба умоляли рассказать им их снова. Сэм дивился тому, как они все связаны друг с другом: ибо, судя по всему, многие из Великих Сказаний не так уж часто рассказывали в Шире.
— На самом деле всё это — одна история! — сказал он.
Через некоторое время Финрод снова достал свою арфу и начал петь, и Сэм удивлённо вытаращился на него на половине «Лэ о Берене и Лютиэн» и воскликнул:
— Эй, но это же история про тебя!
— Сэм! — сказал Фродо. — Ты что, действительно этого не понимал?
— Ну… — сказал Сэм, — наверное, понимал, но опять же очень трудно старому хоббиту вроде меня всё это переварить. Ведь такие истории обычно не происходят с твоими знакомыми, даже если твои знакомые — эльфы.
— Да неужели! Как будто ты сам не герой как раз такой истории! — сказал Фродо.
— Да я же не герой, мистер Фродо, — с упрёком ответил Сэм. — Я ведь очень маленькую роль сыграл — на моём месте так каждый бы поступил, если бы оказалось, что он должен.
— Я никогда не слышал о большей отваге, — сказал Фингон.
— А он в этом деле разбирается, — заметил, улыбаясь, Финрод.
— Да, — сказал Фродо. – Вас, Сэм, ведь даже представили друг другу: Фингон Доблестный и Сэмуайз Смелый! Ему-то можно поверить насчёт геройства, если ты мне не веришь? Разве история про Спасение на скале не была всегда одной из твоих любимых? Помнишь про песню и орла! Я думаю, наверное, ты должен был про неё вспоминать где-то в башне орков на Кирит Унгол — хотя тут и крепость была поменьше, и орлы прилетели позже.
Сэм выпучил на Фингона глаза. Фингон улыбнулся.
-Может, ты и столкнулся с крепостью поменьше, — сказал он, —, но ты и сам поменьше меня. Я не думаю, что меньшей была твоя отвага. Я рад, если моя история хоть сколько-нибудь помогла тебе в таком тёмном месте. — Он замолчал. — И я рад, что всё это кончилось лучше, — сказал он.
Финрод озабоченно посмотрел на него, хотя Тургон оказался достаточно добр, чтобы отвести глаза. Выражение лица Фродо внезапно стало очень обеспокоенным.
— Но я-то думал, что у этой истории счастливый конец, — сказал Сэм. — Ты спас своего друга, и за вами прилетел орёл: так об этом нам всегда рассказывали в Шире.
— Так всё и было, — сказал Фингон. — Но было бы гораздо лучше, если бы я сделал то, о чём мой друг просил меня и убил бы его там. В конце концов с ним случилось большое горе.
— Ты не должен желать, чтобы поступок столь благородный никогда не случался бы, — мягко заметил Финрод.
— А что произошло? — спросил Сэм.
— Сэм… — сказал Фродо.
— Нет, об этом нужно рассказать, — сказал Фингон. — Всё это часть одной и той же истории.
Тургон вернулся к первому из семейных деревьев, которые они нарисовали для хоббитов и несколькими быстрыми уверенными штрихами добавил к нему то, что до сих пор пропустил: Мириэль и её потомков, и семерых сыновей Феанора. Приписал он и сына Куруфина — Келебримбора.
— Ты должен бы знать это имя, — сказал он, — ибо именно он выковал кольца, находясь под властью великого обмана. Однако эти Три кольца были прекрасны, и благодаря им было сделано множество чудесных вещей!
Затем Финрод спел им из «Нолдолантэ» — об опустошении Нарготронда и разгроме Дориата, и падении Гондолина, и о разрушениях, которые сотворили связанные Клятвой феаноринги в поисках сильмарилла Берена и Лютиэн.
Услышав рассказ о бегстве Эльвинг из Сириона, Сэм пробормотал:
— В Шире мы всегда говорим, что пришла банда злых воров, чтобы обокрасть жену Вечерней Звезды!
— Так оно и было, — ответил Финрод, - увы!
И он допел остальное вплоть до печального завершения: последние два брата из всего, чем они могли бы быть, превратились в обычных воров и убийц, обречённых клятвой, которую в конце концов они не могли исполнить, но не могли и спастись от неё. Фингон рыдал, слушая об этом, и брат его плакал вместе с ним — и глаза Финрода, когда он пел об этом, стали влажными. Лицо Фродо было исполнено торжественной печали, и Сэм, икая от рыданий, сказал:
— Что ж, они ведь могли ничего этого не делать! С самого начала! Не трудно же было!
— Трудно, — сказал печально Тургон, — но это справедливо.
— И так всё и кончилось? — сказал Сэм. — Все погибли и не вернутся, как вы, эльфы, иногда делаете, чтобы начать тушить на небе звёзды и творить тому подобные штуки?
— Нет, — сказал Финрод, — хотя если бы они вернулись, они бы, наверное, попробовали. Ведь Клятва не позволила бы им поступить иначе! Но сыновья Феанора будут ждать своего последнего приговора в Залах Мандоса до конца мира – все, кроме двоих.
— Тот бедный парень на берегу! — сказал Сэм.
— Двое? — сказал Фродо, и потом добавил, — но простите меня, я, наверное, не должен спрашивать.
— Это не секрет, — сказал Финрод. Но больше он ничего не ответил.
— Двое, — спокойно ответил Фингон. — Ибо Маглор Непрощённый, последний из Изгнанников, будет бродить по берегам Средиземья и постепенно таять, пока ничего не останется от него, кроме гласа скорби, и даже тогда не обретёт он покоя. Но Маэдрос, его брат, искал уничтожения своего тела и духа, и обрёл и то, и другое. Когда Мандос позвал его, он отказался, и первый из всех них был призван той Пустотой, которой они все поклялись. Нет его в этом мире, и он больше не вернётся. И в Пустоте есть места ещё темнее, чем та тьма, которую сотворил Моргот под горой Тангородрим! — он замолчал и взглянул на Финрода. — Неужели же я не должен был его убить, когда он попросил меня? ..
— Нет! — сказал Финрод;, но Тургон не сказал ничего.
Сэм забеспокоился ещё больше.
— Но это же неправильно, — сказал он, — это же не может быть правильно! Справедливо это или нет — и я уж этого знать не могу, простите меня, сэр, — но всё-таки ни одна история не должна так заканчиваться!
— Но она закончилась именно так, — сказал Фингон.
— Но ведь ваш друг — после всего этого — хотя он и совершил очень большое зло, всё-таки не кажется, что он уж так этого хотел; и он всё-таки был вашим другом, значит он не мог быть совсем уж плохим. Не то чтобы то, что он этого не хотел его уж совсем извиняет, конечно, — задумчиво добавил Сэм, — но я вам скажу, что у меня свои дети есть, и вот уж позор мне был бы, если бы я повязал их такой клятвой, как этот упрямый ихний батюшка! Позор как есть позор, вот что я думаю. Некоторые из них, конечно, видно натворили больше, чем другие, но ваш друг, как мне кажется, больше был в печали, чем во зле.
— Любое зло — это печаль, Сэм, — сказал Фродо.
Воцарилось молчание. Фингон посмотрел на Фродо и снова осознал — ещё сильнее чем раньше — ту рану и странную прозрачность, которые чувствовались в нём. Кольценосец замолчал, как будто бы глубоко задумавшись; он действительно по эльфийскому счёту был очень молод, — но никто из них не осмелился заговорить раньше, чем он.
— Да, любое зло — печально, — сказал он. — Ты ведь помнишь Голлума? «Липучка» и «вонючка», как ты его называл, — но и тот и другой когда-то были Смеаголом, который мог стать совсем другим; и каким же несчастным он был!
— Он действительно был липучкой и вонючкой, — сказал Сэм, — и мне всё равно, каким он там был несчастным — всё-таки он получил то, что захотел. Он бы вас убил, мистер Фродо, и вы были бы не первым.
— И я бы его убил — из-за Кольца! — сказал Фродо. — Если Голлум заслужил этого огня, Сэм, тогда в конце концов я тоже его заслужил. Я бы тоже со временем должен был стать таким как он, и ты и так, и так смог бы меня называть, и был бы совершенно прав. Какая, в конечном счёте, между нами разница? Разница между нами только в том, что у меня был мой Сэм, который меня оттащил — и если бы тебя не было, то тогда, думаю, я бы тоже бросился в Гибельную Щель за ним. Помнишь, что я тебе тогда сказал? Надежды рушатся в этом мире, спасения нет — и это правда! Это правда! — Он тихо засмеялся, однако Фингону показалось, что он мог бы и заплакать. — И ты сказал мне, что по крайней мере мы можем отойти подальше от этого опасного места!
