Подъехали к сугробу. Ничего. Свернули на целину. Объехали сугроб. Не бабахнуло. Все в порядке!
— Сигналь, — приказал Карайбог водителю, — пусть и другие машины объезжают. Путь проверен.
Благополучно объехали сугроб и остальные машины. Лейтенант объявил благодарность Карайбогу и Шугаеву, весело, по-чапаевски скомандовал:
— По коням!
Все бросились к своим машинам — уж слишком намерзлись на ветру — и тронулись дальше. Поздней ночью остановились в деревне, наполовину сгоревшей. Пошли по избам в поисках ночлега. Но все уцелевшие избы были забиты своим же братом солдатом — ступить негде. Все же в одной избе Карайбог и Шугаев нашли свободное место под лавкой. Положили противогазы в головы, один полушубок под себя, другой на себя и притихли. Назар заснул сразу, присоединив свой мужественный храп к духовому оркестру носовых звуков, раздававшихся из всех углов избы. Карайбог докурил последнюю на сон грядущий цигарку и тоже начал дремать, но услышал негромкий разговор. Сверху на лавке обосновались два дружка и беседовали среди ночи, словно за кружкой пива. Сема совсем уж собрался гаркнуть на них, чтобы заткнулись, да осекся. Заинтересовался разговором. Один приятель жаловался другому:
— Нет хуже, как дурацкие бутылки с зажигательной смесью возить. Из чего только ее делают? Сегодня вечером сам не знаю с какой радости один ящик у меня загорелся.
— И что же?
— Сбросил его к чертовой матери с машины, завалил снегом и — наше вам!
Семена Карайбога как током ударило. Ах ты, сукин сын! Вот кто, оказывается, дорогу заминировал. Ну, ладно, не будет он сейчас хай поднимать, пусть ребята спят, намаялись за день. Но завтра утром этого архаровца в штаб сведет. Там ему покажут, как свою же братву в заблуждение вводить.
Проснулся Карайбог утром и первым делом глянул на лавку, где шоферы спали. А их и след простыл. Карайбог кинулся к хозяйке:
— Тут два обормота ночевали. Куда смылись?
Хозяйка только ухватом махнула:
— Эк, когда спохватился! Они на первой зорьке тронулись. Да еще и ведро мое прихватили. Новое. Сноха из Рязани на майские праздники привезла.
Весь день Карайбог ходил мрачный, не подступись. К вечеру признался Назару:
— Темные мы с тобой в военном деле люди. Кровь из носу, а я всю боевую технику, пехоте положенную, изучу. Не буду дурака праздновать! Хватит!
2
Какой трудный, непереносимо тяжелый декабрь! Свирепый обжигающий мороз, занесенные снегом дороги, сожженные деревушки — портянки высушить негде. В низком мутном небе с утра до вечера рев вражеских «юнкерсов» и «мессершмиттов». Голодно. Тылы застряли в снегах еще где-то под Рязанью. Сухари. Концентраты. Мелкая картошка, найденная в заброшенных погребах, — вот и все снабжение.
И все же как радостно на душе! Наступление! Вперед! Умываются кровью гитлеровцы в подмосковных лесах. Так им и надо!
…В одной деревушке под Михайловом, от которой осталось лишь несколько черных оголенных печей, отделение старшего сержанта Карайбога наскочило на тройку немецких танков. Рыже-грязные машины запутались во рвах и кюветах, занесенных снегом. Один танк, выбравшись на грунтовую дорогу, улепетывал, отстреливаясь, а два других буксовали, фыркая ядовитой синей гарью, отплевываясь озлобленными пулеметными очередями. Увидя такую картину, Карайбог проворно связал три гранаты брючным ремнем.
— Ты куда? — испугался Шугаев.
— Душа горит! Опротивели мне фашистские жестянки. Я их сейчас разделаю, как бог черепаху.
— И я с тобой.
— Не боишься?
— С тобой — нет!
— Готовь связку.
Подполз командир взвода:
— Сам решил?
— Вместе с Шугаевым.
— Только поаккуратней, ребята. И так во взводе бойцов мало.
— Постараемся, товарищ лейтенант. Помирать еще не охота.
Поползли, хоронясь в снежных сугробах.
— Бери того, что правее! — распорядился Семен. — И не спеши. Под брюхо целься. У танка, как и у бабы, брюхо самое слабое место. Гусеницы беспременно разворотишь.
Назар боднул головой:
— Ясно!
Два взрыва раздались почти одновременно. Один танк завертелся на месте, по броне другого побежал бледный дневной огонь. Люки танков открылись, и на снег начали выскакивать гитлеровцы. Бойцы взвода, залегшие в сторонке, открыли огонь из автоматов и ручных пулеметов.
За несколько минут все было кончено. Вытирая шапками и рукавами потные, в копоти лица, Карайбог и Шугаев обошли вражеские танки. Один горел, бледно-зеленоватые языки огня прыгали по броне. Густо тянулся гнусный смрад горящей краски и железа. Второй танк, накренившись набок, уткнулся орудием в сугроб. Теперь вблизи, рыже-грязные, с облупленными белыми крестами на боку, они не только не были страшны, но казались ничтожными, как кучи утиля.
И совсем уж жалким был вид лежащих вокруг машин перебитых гитлеровских танкистов. В летнем замызганном обмундировании, в панических позах, они вызывали брезгливость. Посмотрев на развороченные машины и убитых танкистов, Семен Карайбог сказал бойцам отделения:
— Будет скоро Гитлеру крышка. Это как пить дать!
Семен Карайбог и раньше не сомневался, что в конце концов Красная Армия разобьет фашистов. Но победа была далеко-далеко. Гитлер рвался к Москве! Теперь же он подумал, что победа над фашистской Германией не такая уж далекая штука, как казалось раньше.
— Надо только, ребятки, вперед дружней рваться. Без остановки гнать гитлеровцев, не давать им, аспидам, передышки. Бить и в хвост, и в гриву!
И они гнали врага. Уже остались позади и Михайлов, и Епифань, и Белов, и Мещевск. А у старшего сержанта Семена Карайбога одна команда:
— Бить их, гадов, гнать до самого Берлина! У немцев всегда так получается: замах рублевый, а удар хреновый.
Пожилой боец, по фамилии Федотов, покачал головой:
— Не такой уж хреновый, если до Москвы дошли!
— Ну, и что ж с того, что дошли. Поцелуй пробой и катись домой. У нас, у русских, какой характер? Как в песне поется: нас не трогай — мы не тронем, а затронешь — спуску не дадим. Ясно?
— Оно, конечно, — без особого энтузиазма согласился Федотов. Чувствовалось, что с отделенным он соглашается для виду, а в голове у него другие мысли. Смешно говорить о Берлине, когда немец стоит под Москвой!
Старший сержант Карайбог без труда разгадал, какие тайные сомнения одолевают Федотова. Худое обмороженное лицо Семена еще больше почернело, в уголках обветренного рта вскипела сердитая слюна.
— Ты, Федотов, разные свои мыслишки из головы выбрось и наплюй. У меня от них душа горит. Твой дом где? За Уралом! Вот ты и спокоен: немец до Урала не досягнет. А у настоящего советского человека везде родной дом, родная земля: и в Смоленске, и в Минске, и в Бресте! Понял, ядрена редька! И в нашем советском доме немцам не быть. Так и заруби на своем кирпатом носу. А почему не следует на чужое добро зариться, мы немцам в Берлине объясним. Сами поймут и другим не посоветуют. Вот так, Федотов!
— Самолетов у них сколько и танков. Сила! — не сдавался Федотов. Карайбог совсем рассвирепел:
— Ты меня танками и самолетами не пугай. Вон их танк стоит! А что он такое? Железный лом, хрен ему цена. Нет, нас железом не возьмешь! И на испуг не возьмешь! И запомни мое слово, Федотов: будем мы с тобой еще в Берлине. Я лично до тех пор не успокоюсь, пока самого Гитлера ногтем, как вошь, не придавлю. У нас у всех один теперь, по-рабочему говоря, промфинплан, а поскольку ты, папаша, колхозник, то у тебя должна быть одна заповедь, как сказал товарищ Сталин: «Бей врага!» Ясно?
Федотов угрюмо замолчал, побоялся продолжать спор. Раз у старшего сержанта на губах пена зашелушилась, лучше прикусить язык. Такой он горячий, аж шкварчит.
Как-то во взвод пришел политрук и принес свежие газеты: «Правду», «Красную звезду», «Красноармейскую правду» и другие. Карайбог взял в руки небольшой листок в половину московской «Правды», подозвал Назара:
