Алексей метнулся за дверь и вскоре появился, торжественно, как именинный пирог, неся в вытянутых руках белые лосевые футбольные бутсы на шипах.

— Красота! Сносу им нет. Второй год весь наш курс пользуется в минуты жизни трудные.

Тот факт, что бутсам нет сносу, не вызывал у Полуярова сомнения. Смущал белый цвет спортивной обуви и полувершковые шипы на подошвах.

— Пустяки! — не унывал Алексей. — Шипов никто не увидит. Ты же не вверх ногами перед ее папашей и мамашей выкобениваться будешь. А белый цвет — явление преходящее. Недаром лучшие умы человечества изобрели гуталин.

В поисках гуталина Алексей обегал несколько корпусов городка. Все же ему удалось установить, что еще ранней весной видели, как один из театрального чистил ботинки, роскошно макая щетку в банку с гуталином. Слухи подтвердились, и Алексей явился с банкой черного, как южная ночь, гуталина. Через несколько минут белые и довольно симпатичные лосевые бутсы приобрели серо-буро-коричневую окраску, ни на что, честно говоря, не похожую.

— Не волнуйся! Твои аристократы подумают, что теперь в моде такой цвет.

Выбора не было, и Полуяров с содроганием натянул на ноги бывшие бутсы.

— Типичный жених! — ободрял друга Алексей. — Сегодня же по рукам и ударите, вот увидишь.

Чтобы переменить щекотливую тему, Сергей спросил:

— Ну а у тебя как дела? Что во время каникул делать будешь?

— Пойду работать в журнал «Жизнь слепых».

— Почему слепых?

— Авось не заметят моей бездарности. Не получается из меня классика советской литературы.

Облачившись в коротковатые хлопчатобумажные штаны, подпоясавшись тоненьким кавказским ремешком, еще раз критически осмотрев пахнущие гуталином бутсы, напутствуемый пожеланиями, советами и рекомендациями всех обитателей комнаты, Сергей Полуяров направился к трамвайной остановке. Ему казалось, что из всех окон двухэтажных бараков-близнецов студенческого городка на него смотрят сотни глаз: жених идет!

Путь в Серебряный бор оказался долгим. Автобус № 4 шел от Театральной площади больше часа. Всю дорогу Полуяров с подозрением поглядывал на бутсы. И не зря. Они обрели удивительную способность притягивать к себе, как магнит металлическую стружку, всякую дрянь.

Сойдя у круга, Полуяров взглянул на висевшие на столбе часы: только начало второго. А он должен явиться к Никольским в три. Куда деваться? Томимый сомнениями и недобрыми предчувствиями, Сергей пошел бродить улочками, запутавшимися в меднотелых соснах дачного поселка. В одном проулке, заросшем лебедой и кашкой, мальчишки, обугленные, как головешки, играли в футбол. Играли прескверно. Ни пасовки, ни умения принять мяч, ни одного точного удара.

— Разве так бьют! — не выдержал Полуяров, когда промах нападающего был слишком очевиден.

— Нашелся учитель! — неприязненно встретил замечание незадачливый игрок. А рыжий и, видно, как все рыжие, задиристый вратарь изрек нагловато:

— Указчику — чирей за щеку!

Такое неуважительное отношение задело самолюбие Сергея, игравшего правым краем в футбольной команде: полка.

— Могу показать, как надо.

— Попробуй!

— И попробую!

Сергей вышел на площадку, чтобы продемонстрировать два-три финта и нанести удар по воротам рыжего голкипера. По первому его удару доморощенные футболисты почувствовали, что имеют дело с мастером кожаного мяча. Игра сразу обрела свойственные футболу азарт и накал. Никто не хотел ударить лицом в грязь перед незнакомцем, который запросто мог оказаться игроком «Динамо» или «Спартака».

Гулкие удары бутс по мячу. Ни с чем не сравнимое удовольствие принять на подъем мяч и пушечным ударом, сотрясающим верхушки серебряноборских сосен, послать в сетку ворот. И Сергей Полуяров увлекся. Только тот, кто сам мчался с мячом по краю поля, кто стремительно врезался в штрафную площадку противника, кто всем телом, душой стоял на защите своих ворот, может его понять и простить.

В самый разгар игры, когда мутные ручьи пота уже пересекли лоб Сергея Полуярова, на клетчатой спине «мечты дикого запада» затемнело пятно, а бутсы стали махровыми и седыми от пыли, как пророки в пустыне, Сергей невзначай взглянул на тротуар. И замер, словно судья назначил пенальти: навстречу шла Нонна под руку с молодой красивой нарядной дамой, очень на нее похожей. Конечно, с матерью.

От неожиданности Сергей застыл в нелепой, даже смешной, позе. Только мгновение видел он взгляд Нонны. Видел, как вспыхнуло — словно от удара — ее матовое лицо. Видел, с каким недоумением смотрела мать то на покрасневшую дочь, то на странного парня, грязного, потного, в коротких помятых штанах, клетчатой дурацкой ковбойке и обутого во что-то совершенно невыразимое, чему и названия нет.

Сергей стоял посередине футбольной площадки все в той, же нелепой позе, как вратарь, пропустивший неожиданный мяч. А вокруг торжествовал роскошный подмосковный воскресный день. С дачных веранд и балконов неслась музыка. Утесов пел о сердце, которому не хочется покоя. На клумбах цвели праздные цветы…

…Очень обидно и страшно, когда любимой девушке до слез стыдно за тебя, за твою позу, за твой костюм, за твое лицо! Все кончено! Не обращая внимания на крики ввергнутых в недоумение юных футболистов, не понимавших, что произошло с заезжим мастером мяча, Сергей повернулся и зашагал прочь от своего счастья к автобусной остановке.

Автобус, расхлябанный во всех узлах и сочленениях, со скрипом, скрежетом и лязгом трусил по разбитому шоссе. Перекошенные хибарки подмосковной деревушки покорно ждали своего часа. Сергей смотрел в окно, но ничего не видел: все кончено!

Слишком ясно прочел он стыд на лице Нонны, брезгливое недоумение в черных, таких же, как и у Нонны, красивых глазах ее матери.

Все кончено!

Прошло лето — жаркое, пыльное, томительное. Как-то уже в конце августа командир батальона вызвал в штаб красноармейца Сергея Полуярова. Разговор повел издалека: как настроение, как успехи в боевой и политической подготовке, какие планы на будущее? Сергей понимал, что командир не зря затеял такой разговор, но не догадывался, к чему он клонит.

— Командование вами довольно, товарищ Полуяров. Вот уже год, как вы на Доске почета полка. Военная служба, судя по всему, вам пришлась по душе. Как смотрите, если мы откомандируем вас в Ленинград на учебу в Краснознаменное пехотное училище?

Предложение комбата ошарашило. Проговорил чуть ли не с испугом:

— Что вы! На всю жизнь остаться в армии!

Комбат улыбнулся:

— Разве так страшно? Я тоже на всю жизнь остался в армии и, представьте, не жалею. Будете красным командиром, нашим советским офицером. Вы комсомолец, дело военное любите, служите хорошо. Человек вы грамотный. Командование вами довольно. Командир роты и комсомольская организация дают вам положительную характеристику. Как говорится, все карты в руки. Поезжайте, жалеть не будете.

Сергей проговорил уклончиво:

— Разрешите подумать, товарищ командир!

— Думайте, думайте, товарищ Полуяров. Это никогда не вредно. Только мне кажется, что дело ясное. Кстати сказать, охотников ехать учиться много.

За два года действительной службы полк стал для Сергея Полуярова родной семьей. Другой семьи у него и не было. Был когда-то детский дом в далеком городе. Давно по всей советской земле разошлись сводные братья-детдомовцы. Был когда-то зарой на кирпичном заводе. Но и он остался в прошлом. Только редкие встречи с Алексеем Хворостовым напоминали о нем. Придет время демобилизации. Куда поедет он, чем займется? Неужели снова браться за лопату?

И было еще одно, тайное, что звало Сергея Полуярова бросить Москву, уехать в Ленинград или хоть к черту на кулички. Тайное заключалось в том, что в Москве была Третьяковская галерея, Арбат, скамья на Гоголевском бульваре… В Москве была высокая черноглазая девушка с матовым цветом лица и сухим шелестом волос над выпуклым лбом.

И на следующий день Сергей Полуяров явился к командиру батальона: