Он приходил и в третий раз, но и те деньги незаметно растаяли. Тогда он явился в четвертый. Дверь была на том же месте, что и прежде. Только на сей раз она не поддавалась, как поденщик ни крутил ручку. Он стал ругаться, кричать и колотить в дверь кулаками. Откуда-то налетел ураганный ветер, да такой, что сбил батрака с ног и покатил его вниз по склону.

Давно, еще в те времена, когда в замке Кройцбург жили крестоносцы, а на рыночной площади городка Кройцбург стояла старая ратуша, каждое новолуние повторялось здесь одно и то же видение.

Ровно в полночь на дороге, ведущей от замка, показывалась процессия из четырех повозок, запряженных четверками лошадей, — две белые впереди и две вороные сзади. Белые вели себя спокойно, а вороные волновались и взбрыкивали. В первых двух повозках сидело по шесть монахинь — в орденском платье, с крестами и четками в руках, но без голов — они лежали рядом. Кучерами у них были белые ягнята. Следом двигались две повозки с двенадцатью рыцарями. Головы свои они держали в руках, и султаны на шлемах вздрагивали и развевались при движении. Вместо кучеров здесь были черные козлы.

Процессия въезжала в город, потом на площадь, трижды объезжала ее по кругу и исчезала в воротах ратуши. В течение часа оттуда доносились взрывы грубого хохота, разухабистая музыка и визгливое женское пение. Потом монахини и рыцари вновь выезжали на площадь, но в этот раз в обратном порядке. На огромных, закованных в латы плечах рыцарей покоились женские головки, а на монахинях были шлемы с закрытыми забралами. Трижды объехав площадь, они удалялись по замковой дороге.

Это происходило регулярно, при каждой новой луне, вплоть до праздника Троицы 1818 года, когда и ратуша, и почти вся площадь города были уничтожены пожаром. На следующую ночь рыцари и монахини вновь появились, но, покружив по площади и не найдя себе приюта, покинули ее. И больше никогда не возвращались. Но память об этом жутковатом необъяснимом видении жива и по сей день.

Один рыбак из городка Фишхаузен припозднился на ярмарке в Кёнигсберге. Рыбу покупали плохо, и пришлось торговать ею до позднего вечера. Была глубокая ночь, когда он на своей лодке огибал выдающийся в залив мыс, который всегда называли Пайзенским Носом. Надо сказать, что мыс этот в былые времена пользовался у рыбаков дурной славой. Считалось, что под его обрывом живет масса всякой нечисти — водяные, которые могут перевернуть лодку, сирены, способные ласковыми голосами увлечь моряка в волны залива. А в норах обрыва водились земляные люди «маркопеты» — визгливые человекообразные уродцы с рылом не то свиньи, не то обезьяны, и дурным глазом. Упаси Бог попадаться им на глаза! Если в лодке есть рыба, она тут же испортится. Если лодка пуста, в ней мгновенно обнаружится течь. По ночам рыбаки держались подальше от Пайзенского Носа, обходя его широкой дугой.

Рыбак, правивший лодкой вдоль берега, уже повернул ее на юг, собираясь обойти мыс, как вдруг с обрыва кто-то крикнул:

— Эй, ты, в лодке! Срежь угол!

— Что за чепуха! — прошептал рыбак, вглядываясь в темноту, окутавшую берег. Ведь если ему в такой темени ничего не видно, как же с берега кто-то мог увидеть лодку?

— Наверное, это не мне, — подумал он, продолжая свой путь.

— Поворачивай лодку, тебе говорят! Срезай угол! — опять крикнули со стороны берега.

— Кто это кричит? — спросил рыбак.

— Срежь угол, увидишь, — донеслось в ответ.

Рыбак хоть и поколебался, но лодку к берегу все-таки направил, человек он был отчаянный. Подойдя ближе, он до рези в глазах вглядывался в смутные очертания обрыва, но все равно ничего не мог разглядеть.

— Ты где? — крикнул он в темноту.

— Здесь, — спокойно ответили ему сверху.

Вдруг что-то тяжелое шмякнулось в лодку. И тут же рыбак почувствовал, как вокруг стало распространяться зловоние. Он подобрался ближе к тому, что лежало посреди лодки, и обнаружил давно протухшую разлагающуюся тушу большой свиньи.

— Ах ты!.. Черт бы тебя!.. — рыбак от злости потрясал кулаками.

Ответом ему был визгливый смех.

Делать нечего — рыбак, стараясь поменьше испачкаться тухлятиной, перевалил ее за борт и поскорее отбыл от проклятого места, ругая себя за глупое любопытство. Домой, в Фишхаузен, он доплыл без приключений. Если не считать того, что всю дорогу его преследовал смрад.

Утром, после бессонной ночи, он встал поздно, но тут же поспешил к лодке — отмывать ее от вчерашнего сюрприза маркопетов. И что же он увидел? Те кусочки туши, которые он не заметил в темноте и не выбросил, горели на солнце огнем червонного золота. Даже свиная щетина, кое-где прилипшая к бортам, оказалась золотой.

Когда-то в море близ Раушена рыбаки выловили водяного епископа — странное существо с епископской шапкой на голове и даже с жезлом.

Не понимая, как относиться к подобному чуду, они посадили водяного в бочку и отвезли в столицу. К бочке сбежался весь цвет Ордена.

Магистр и несколько епископов земного происхождения попробовали заговорить с водяным, но тот не понимал их и только грустно смотрел прозрачными глазами. Его пытались кормить, угощали то рыбой, то мясом. Он ничего не принимал. Несколько дней орденское начальство старалось объясниться с водяным, но, видя, что из этого ничего не выходит, а бедняга только чахнет на глазах, решило отпустить его в родную стихию.

Водяного отвезли туда же, где выловили. Он очень обрадовался, почуяв воду, и, едва оказался в море, истово перекрестился, почтительно поклонился самбийскому епископу, который сопровождал его до Раушена, и навсегда пропал в волнах.