Ф. Ф. Коршунов

В. М. Клименко

Товарищи, опрошенные мною, дали согласие выполнять поручения «семерки». Согласились без колебаний, с полной готовностью. Это означало, что наш комитет правильно сориентировался, верно оценил настроение большинства военнопленных.

В начале сентября в лагерь прибыла новая группа узников — около двухсот офицеров. «Семерка» вскоре выявила, что в лагере Майя, откуда прибыла группа, на протяжении длительного времени усиленно велась враждебная пропаганда, целью которой было моральное разложение советских военнопленных. Зимой 1942 года многие пленные в Майе умерли от холода, голода и побоев. Фашисты специально создавали такие условия, чтобы заставить узников решиться идти на службу в РОА. Нашлись «добровольцы», но были и такие, которые не поддались вражеской провокации. Часть их была уничтожена, часть распределена по разным лагерям.

Один из прибывших сразу сообщил нам:

— Москва и Сталинград в руках немцев… Красная Армия отступает в Сибирь.

Мы рассмеялись. А потом, убедившись, что вражеская пропаганда и методы обработки людей оказались страшными, задумались. Перед нами встала неотложная задача: как можно скорее вывести этих людей из заблуждения. Было ясно, что это не власовцы, враждебно настроенные к советскому строю, не буржуазные националисты, а просто духовные «доходяги».

И все же среди прибывших оказалось немало советских патриотов, не поддавшихся вражеской пропаганде. Была создана группа, возглавить которую комитет поручил старшему политруку Федору Федоровичу Коршунову.

Коршунова доставили в лагерь позже всех, так как некоторое время он находился в госпитале в городе Крайова. К нам попал в довольно тяжелом состоянии.

Пребывание Коршунова р госпитале оказалось полезным вдвойне. Врач госпиталя, лысый, розовощекий, с тонкими чертами лица, сочувствовал больному советскому офицеру. Время от времени он приносил ему иностранные иллюстрированные журналы, пытался завязать с ним беседу. Коршунов снисходительно улыбался, рассматривая иллюстрации, пытался прочесть подписи под ними.

Однажды врач, подойдя к его постели, извлек из–под халата книгу и протянул ее Коршунову.

— Спрячьте, — по–русски шепнул он.

Коршунов взглянул на плотный картонный переплет и от неожиданности ахнул. Перед ним был «Краткий курс истории ВКП(б)». Он обрадовался, протянул руку, но тут же отдернул ее, спохватился: «Не провокация ли?».

— Спрячьте, — настойчиво повторил врач и, улыбнувшись, сунул ему в руку книгу.

С нею он и приехал к нам в лагерь. Долго крепился, прятал ее, а когда понял, что новым товарищам можно доверять, отдал книгу комитету. Впоследствии мы пользовались ею при подготовке к докладам и лекциям, в революционные праздники.

В. М. Володаренко по поручению комитета отвечал за пропагандистскую работу в лагере. Вместе с В. М. Сухаревским он часто выступал в бараках, информировал нас о проделанном.

Через несколько дней после прибытия пленных из лагеря Майя ко мне прибежал посыльный от Володаренко и Коршунова с просьбой сейчас же прийти в один из бараков.

Я пошел. У двери стоял наш патруль. Барак был битком набит людьми.

— Полковник проводит беседу, — предупредили меня.

Уже у входа я услышал басистый, твердый голос старшего в лагере.

—…Вы забываете, что живете среди товарищей по оружию, настоящих патриотов своей страны. А среди вас есть такие, которые готовы смалодушничать перед врагом, предать Родину, предать своих матерей, совесть, предать за фашистскую похлебку…

Хазанович, обращаясь к майцам, продолжал:

— Не трусов я хочу видеть перед собой, а твердых, решивших бороться до конца с врагом бойцов. Вместо слабодушных людей, готовых верить каждому слову хитрого врага, я хочу стоять в строю с теми, кто готов с оружием в руках освободить себя, вернуть доверие Родины. Кто настоящий патриот? Поднимите руки!

Этот вопрос был столь неожиданным, сколь и ответ на него. Как по команде, над головами возник лес рук. Хазанович, Коршунов и Володаренко удивленными глазами глядели на стоящих перед ними людей.

— Все подняли! Значит, все патриоты? — полковник улыбнулся и уже спокойным тоном добавил: — Так почему же вы молчали? Я вас ругаю, а вы молчите.

— Виноваты, товарищ, полковник, — отозвался кто–то, — все виноваты, ошиблись…

— Сбили нас с толку власовские прихвостни…

— Прошу слова, товарищ полковник, — крикнул незнакомый голос.

— Давай выходи, — отозвался Володаренко.

На скамью поднялся высокий, изможденный голодом и непосильной работой человек. Смело глядя в толпу, он тихо заговорил:

— Товарищи! Я обращаюсь к майцам. Правильно говорил здесь старший по лагерю. Смалодушничали мы,' подписали заявление! Боялись голодной смерти! Боялись холода! Много наших товарищей погибло. Но мы не подумали о том, что будет завтра… Это не оправдание, что мы якобы хотели обмануть лагерное начальство, а потом бежать. Просто побоялись смерти, нарушили свой долг перед Родиной. Я предлагаю просить прощения у наших собратьев по несчастью. Мы даем клятву, товарищ полковник, — обратился он к Хазановичу, — что тяжкую свою вину искупим на поле боя…

— Искупим! — раздались голоса.

— Свободу узникам!

— Долой изменников!

— Надо отказаться от своих заявлений! — сквозь шум выкрикнул оратор.

— Взять обратно!

— Отказаться!

Володаренко и Коршунова тесно окружила толпа. Она гудела, расходилась. У выхода из барака ко мне подошли Хазанович, Володаренко и Коршунов.

— Вы понимаете, зашли мы сюда с Коршуновым, а они потребовали откровенной беседы. Вот и побеседовали… — объяснил полковник.

Первый вариант детекторного приемника, смонтированного еще в Тимишоаре, оказался несовершенным. Он ловил только некоторые станции на Балканах и в Турции, но Москву не принимал. Сейчас Клименко со своим подручным готовили новый. Мне захотелось самому посмотреть, в какой стадии находится эта работа, и я направился в барак к Клименко.

— Свои! — услышал я, открывая дверь. У порога меня встретил, дружески взяв под руку, Саша Королев. В бараке шла лекция.

— Стою на часах, товарищ майор.

— Неудачного часового выбрали, — улыбнулся я.

— Почему, товарищ майор? — удивился Королев.

— Как почему? В Севастополе, у тридцать пятой береговой, тебя немцы били, в Слабозии пороли, — подзадоривал я Сашу.

Здоровенный кулак Королева поднялся к моему лицу:

— Да я их… Дайте только срок, я им всем покажу. Сашку Королева они еще узнают!

— Что это, Саша? — указал я на розовый шрам у переносицы.

— Это на Мекензиевых Горах. Взял бы снайпер чуть влево, и была бы мне хана. — И затем уже тихо добавил: — Вы меня извините, товарищ майор, я вам все–таки очень благодарен за то, что вы тогда, у тридцать пятой, помогли. Крышка бы нам была. Разрешите задать вопрос: когда же будем уходить из лагеря?

— Если сумеем — хоть сейчас. Ты же сам говорил, что ходить не можешь, — решил я проверить Александра.

— Да, ноги действительно ни к черту не годятся. А руками хоть сейчас могу разодрать Поповича, как таранку.

Таков Саша Королев. Мне вспомнился один случайно услышанный разговор. Было это в лагере Слабозии. Приглушенно говорили двое.

— Ну что, Миша, как себя чувствуешь?

— Ты же видишь, ходить не могу.

— Скоро весна. Надо тренироваться…

— Но ты же меня под руки не будешь водить. Сам доходяга:

— Подсохнет — буду водить. А если уйдем за проволоку, на плечах унесу.

Миша хмыкнул:

— Я тебе и так уже дорого обошелся…

Сквозь шум в бараке я узнал голоса. Разговаривали Александр Королев и его друг Михаил Горячий. Они лежали в самом углу наших нар, на третьем ярусе.