— Березка идет! — услышал я голос Шикина.

В ворота тюрьмы под конвоем румынских солдат ввели трех девушек. Заключенные, как по команде, подняли руки, приветствуя прибывших. Девушки, видя восторженную встречу товарищей, ответили тем же.

— Тоже попали под полевой?

— А как же — парашютистки!

— Боевые!

— Молодцы! — раздалось со всех сторон.

Наших соотечественниц поместили в одну из камер, отгороженную от остальных колючей проволокой. Девушки многое рассказали о себе. Одна из них — Вера — бывшая работница Сталинградского тракторного завода, вторая — Нина — до ухода на фронт служила кассиром в кинотеатре города Ростова. Все трое пошли на фронт добровольцами. Выслушали мы историю их пленения, которая была мне уже известна из рассказа Березки.

Появление девушек в тюрьме намного сгладило нашу обыденную, полную тревог, жизнь. Лишение свободы, полуголодное состояние, оскорбления, физическая немощь, ожидание военно–полевого суда — все это отошло на задний план.

Березка, увидев меня, подошла к проволоке и радостно заговорила:

— Мы узнали о нашей отправке в Слобозию за трое суток. Я успела увидеться с Пляко, Денисовым и Клименко. Они передали привет и настоятельно советовали, чтобы ваша группа не ожидала суда, бежала… Товарищи предполагают, что в военно–полевом суде обязательно будут участвовать фашисты. — Березка сделала паузу и испытующе посмотрела мне в глаза. — Вы понимаете, чем это может кончиться?

Встречались мы с Березкой ежедневно. Вспоминали чапаевцев, Мекензиевы Горы. Я всячески старался успокоить ее. Однажды спросил о Саше Королеве.

— Виделась и с ним. Он жалеет, что не попал с вашей группой в Слобозию. Странный он, все пытается что–то мне сказать, а не может, — с какой–то грустью закончила она разговор.

Каменные стены, цементный пол, прочные решетки на окнах, за которыми тянулась в несколько рядов колючая проволока со сторожевыми вышками, ожидание военно–полевого суда обостряли мысли о побеге. Стремление вырваться на свободу силой не покидало нас ни на минуту. Ведь суд–то может свершиться в любой день. Почему мы должны его ждать?

По соседству с тюрьмой размещался лагерь военнопленных, в котором содержалось до пятисот красноармейцев. Были ли среди них командиры, мы не знали. Однажды к нам по какому–то делу зашел красноармеец. Убедившись, что с ним можно говорить откровенно, мы попросили его доложить своему старшему, чтобы он связался с нами. К нашей радости, боец сообщил, что среди красноармейцев находится полковник, который и является старшим по лагерю.

Через некоторое время мы передали полковнику: «Подготовьте боевые подразделения из бойцов на всякий случай…»

А дни проходили за днями. У меня снова открылись раны на бедре, и я лишился возможности ходить. Правая рука в локте не разгибалась, но пальцы работали нормально. Понятно, что настроение было отвратительным, я подолгу лежал без движения. В такие минуты в памяти обычно всплывал Краснодар. С щемящей болью в сердце перед глазами вставали дети. Я видел их такими, какими оставил дома несколько лет назад…

На мое плечо легла чья–то рука. Я поднял голову. Передо мной — Канабиевский. Он дружески улыбается и говорит:

— Не падай духом. Если что — на руках унесем, не бросим.

— Разве я когда падал духом? — удивился я.

— Да, нет, я о твоих повязках… опять мокрые…

Канабиевский мягко переступал с ноги на ногу: подошвы его ног после калафатского «проглаживания» утюгом еще как следует не зажили. И вряд ли он дальше меня ушел бы в случае необходимости. Он сообщил последнюю новость, которая неведомыми путями проникла в наши застенки: где–то на Украине или в Белоруссии фашисты при отходе уничтожили в лагере всех советских офицеров.

Теперь, не имея своего радиоприемника, мы только из румынских газет знали, что Советская Армия неотступно и методично освобождает город за городом, изгоняет врага с родной земли. Примерно определили линию фронта. Заключенные, зная об успешном продвижении наших войск, не сдерживая возбуждения, решительно настаивали на немедленном освобождении из лагеря.

В середине июля нам разрешили раз в день продолжительную прогулку по двору тюрьмы, а утром и вечером — пользование уборной во дворе. Это приближало нас к осуществлению намеченного. Изучив расположение лагеря, мы с сожалением установили, что стены и крыша тюрьмы ничего утешительного нам не сулят. Подкоп из уборной во дворе казался наиболее вероятным. Решили подготовить его еще до наступления светлых ночей. Нужно было торопиться: предстояло делать тоннель в тяжелых условиях. Для исполнения этой работы отобрали самых молодых и здоровых ребят. Кто уйдет из тюрьмы — над этим вопросом пока не думали. Техническую часть работы возглавил летчик капитан Николай Московченко.

— Будьте уверены, товарищи, задание будет выполнено… Кто уйдет за проволоку — дойдет и до Родины, — уверял он.

Во время утренней прогулки, когда в уборной собрались несколько человек, подняли доски пола и два узника опустились в подполье. Держась руками за балку и упираясь ногами в рыхлую стену, они до конца перерыва ножами выкопали нишу, подготовив рабочие места. Затем стали прокладывать основной проход, ссыпая землю в яму уборной. Во время обеденной прогулки «землекопы» выходили на отдых, а вторая смена опускалась в подполье и продолжала работать до вечера. На ночь оставаться в тоннеле было опасно, так как жандармы перед сном проверяли наличие людей в камерах.

На седьмые сутки ночи стали лунными. Это совпало е_ще и с тем, что жидкость в яме быстро поднималась, грозила захлестнуть тоннель. Решили выпустить на волю хотя бы небольшую группу людей. Но успех организации побега был еще призрачен, так как тоннель выходил на поверхность картофельного огорода в 12-—15 метрах от постоянного караула с пулеметным гнездом. Но это не остановило нас.

Выяснили, что тоннель может вместить только одиннадцать человек. Встал вопрос: кто окажется в первой группе? Начали решать на палке: кто верхний — тот уходит. Отобрали. Я остался в тюрьме. Московченко вдруг подошел ко мне.

— Я очень прошу вас — идемте с нами… Как–нибудь втиснем и двенадцатого, — с волнением заговорил он.

Я категорически отказался. И сделал это по многим причинам: во–первых, ноги мои для похода не годились, следовательно, я бы только задерживал товарищей, второе — раз установлен принцип отбора, его нарушать нельзя, это просто нечестно и третье — по моральным и практическим соображениям я должен оставаться в тюрьме, пока не решится судьба всех остальных.

19 июля во время вечерней уборки одиннадцать человек во главе с капитаном Московченко, снабженные продуктами, табаком, спичками, распрощались с товарищами, опустились в тоннель. Было опасение, что беглецы не выдержат скопления газов в тоннеле. Более трех часов томились они в душной дыре. Но как только опустилась ночная мгла, было открыто выходное отверстие тоннеля.

На следующее утро, еще до восхода солнца, караул пулеметчиков обнаружил примятую ботву картофеля и странную дыру в земле. Поднялась тревога. Но беглецы в это время были уже далеко.

Побег одиннадцати советских офицеров из слобозиевской тюрьмы имел серьезные последствия. Через два часа после раскрытия побега о нем уже знал Бухарест. С утра начальник тюрьмы Кирабаш и начальник сигуранцы начали допрос всей нашей группы. Кирабаш жестоко избил переводчика Кирилла Мацкевича только за то, что тот якобы должен был поднять тревогу, узнав о намерении беглецов. С этого дня прогулки не только во дворе, но и по коридору были прекращены. На двери повешены большие замки, усилена внешняя охрана.

Успех побега толкал нас на решительные действия. Группа была охвачена одним–единственным стремлением — к свободе! По румынской топографической карте, привезенной нами из Калафата, мы изучили пути предполагаемого следования от Слобозии на север: дороги, лесопосадки, водные преграды. Слобозия стоит на перекрестке шоссейных дорог Яссы — Кэлэраш и железной дороги Бухарест — Констанца. Река Яломица, омывающая город, в случае выхода из тюрьмы оставалась на юге. Наш путь должен был пролегать по определенному маршруту: рекам Бырлад или Пруту, через Яссы, Бельцы и Днестр… А там Родина!