Наконец мы достигли уголка затишья между Липсом и Зефиром. Я с облегчением вздохнула, изобразила на лице улыбку, и, поскольку я шла первой, мне пришлось подойти к логову ветра, который теоретически должен был быть мягким и тёплым, как весенний день. Я очень медленно поднесла к отверстию правую руку, боясь, что она тут же отлетит в сторону, и моё сердце запрыгало от радости, когда я увидела, что, хотя Зефир и был посильнее, чем пишут поэты, его напор был ничем по сравнению с яростью его одиннадцати братьев. Он не обжигал и не холодил, не плевался инеем и градом, и моя протянутая рука плавала в его струях, словно я высунула её из окошка едущей машины. Мы нашли выход!

Зефир затянул меня в середину и спас мне жизнь. Я пролезла в узкий ботрос и, когда смогла спокойно вдохнуть тихий чистый воздух, наполнивший мои лёгкие, как благовония, мешком упала на пол. По правде говоря, я бы тут и осталась, чтобы больше не двигаться, но мне нужно было ползти дальше, чтобы Фараг с капитаном могли пролезть вслед за мной. Я поняла, что они уже здесь, когда услышала сердитые крики Фарага, обращённые к Глаузер-Рёйсту.

— Объясните, какого чёрта вы заставили нас пройти три четверти пещеры! — кипел он от возмущения. — Мы были почти рядом с Зефиром, когда с вами встретились! Вы разве не помните, что Данте писал, что идти надо вправо!

— Замолчите! — командным тоном ответил Глаузер-Рёйст. — Так я и сделал!

— Вы с ума сошли? Что, не видите, что мы шли по часовой стрелке? Не различаете, где право, где лево?

— Да ну же! — воскликнула я, видя, что они совершенно вышли из себя. — Мы выбрались, и всё хорошо! Хватит!

— Слушайте, профессор Босвелл! — загудел Кремень. — Что говорил Данте? Он говорил, что надо держать кнаружи правое плечо.

— Правое, Каспар! Правое, а не левое! Разве не понимаете?

— Правое кнаружи, профессор! Это вы не понимаете!

Я нахмурилась. Правое кнаружи? В таком случае прав Кремень. Данте с Вергилием шли по горному уступу, и их правое плечо было обращено, конечно же, к пропасти, к пустоте. Но мы шли, прижавшись к стене, так что справа от нас был центр пещеры, нашей внешней стороной было внутреннее, а не наружное пространство, как в случае Данте. Так или иначе, до Зефира мы добрались, хоть с другой стороны мы дошли бы быстрее.

— С другой стороны мы вообще бы не дошли, доктор!

— Да что за глупости вы говорите! — возмутилась я.

— Вижу, вы оба забыли о Фраскии и Аргесте, которые были как раз последними двумя ветрами, мимо которых нужно было пройти, чтобы добраться до Зефира по другой стороне!

В сводчатом коридоре воцарилась тишина, потому что ни я, ни Фараг не смогли на это ничего возразить. Капитан спас нас от ужасной участи или в лучшем случае от бессмысленного хождения туда-обратно по изнурительному пути. Мы никогда не смогли бы пробраться мимо Фраския и Аргеста, ветров, несущих тучи града.

— Теперь понимаете или снова вам объяснить?

Он был прав. Он был абсолютно прав, и так я ему и сказала. Фараг не постеснялся попросить у него прощения на всех известных ему языках и тут же начал на коптском и продолжил на греческом, на латыни, на иврите, на арабском, турецком, французском, английском и итальянском. В конце концов мы все рассмеялись, и напряжение спало. Кремень был героем, и так мы ему и сказали.

— Хватит глупостей, полезли дальше по этой дыре.

— Почему мне всегда приходится идти впереди? — снова заворчала я, мне было уже тошно от такой чести.

— Доктор, пожалуйста…

— Оттавия…

И, конечно, возразить на это я ничего не могла.

На коленках, засунув фонарик между пуговиц блузки, я поползла вперёд, опять жалея, что надела сегодня юбку. Мне показалось, что я снова вернулась к тому неприятному эпизоду в туннеле катакомб Святой Лючии, когда, как и сейчас, за мной полз Фараг, и я дала себе слово, что, если мы отсюда выберемся, я без колебаний выброшу все свои юбки.

Честно говоря, ползти мне было сложно, сил не было никаких, и поэтому я бесконечно обрадовалась, почуяв слабый запах смолы.

— Похоже, нам повезло, — сказала я. — В этот раз бить нас не будут.

— О чём ты, Басилея?

— О том, что нас усыпляют. Ты не чувствуешь запах смолы?

— Нет.

— Ну, в общем, не важно. Я с вами прощаюсь. Увидимся, когда проснёмся.

— Басилея…

Мной уже начала овладевать лёгкая полудрема, и я была на седьмом небе.

— Что?

— То, что я сказал тебе на марафоне, — неправда.

— То, что ты сказал на марафоне?

Вот он, белый дым, благословенный белый дым, который, как хорошее снотворное, принесёт мне несколько чудесных часов укрепляющего сна. Я остановилась и улеглась на пол. Пусть ставрофилахи делают с моим телом что хотят, мне абсолютно всё равно; я хочу только спать.

— Да, когда я сказал, что, если ты встанешь и побежишь со мной до Афин, я больше никогда не буду настаивать.

Я улыбнулась. Это самый романтичный в мире мужчина. Мне хотелось повернуться. Но нет, лучше спать. Кроме того, Кремень всё слышал.

— Это неправда? — Теперь улыбнулись и мои глаза, почти слеплённые сном.

— Совершенная неправда. Я хотел предупредить. Ты сердишься?

— Вовсе нет! Даже наоборот. Я с тобой согласна.

— Хорошо, тогда до встречи, — пробормотал он. — Каспар, вы тоже засыпаете?

— Нет, — проворчал он сонным голосом. — Слушаю ваш интересный разговор.

«Боже мой!» — подумала я. И уснула.

Меня разбудили крики играющих детей. Полуденное солнце лило на меня поток света. Я заморгала, кашлянула и со стоном поднялась. Я лежала лицом вниз на ковре сорной травы. Вонь стояла невыносимая — запах годами накапливавшегося мусора, гниющего на восточной жаре. Дети продолжали кричать и говорить что-то по-турецки, но звук становился глуше, словно или я, или они удалялись.

Мне удалось сесть на траве, и я открыла глаза. Я была во дворе, где виднелись остатки византийской кладки вперемешку с кучами мусора, над которыми кружились синие мухи размером со слона. Слева от меня из автомобильной мастерской довольно зловещего вида доносились звуки механической пилы и сварки. Я чувствовала себя грязной. Грязной и босой.

Передо мной, зарывшись лицом в траву, лежали Фараг и капитан. Увидев Фарага, я улыбнулась, и в желудке у меня что-то глупо перевернулось.

— Значит, это неправда? — прошептала я, приблизившись к нему и не сводя с него глаз, не в силах перестать улыбаться. Я отвела у него со лба пряди волос и стала разглядывать мелкие морщинки, отпечатавшиеся на его коже. Это были следы времени, которое он провёл не со мной, этих тридцати с лишком долгих лет, когда, непонятно почему, у него была своя жизнь вдалеке от меня. Он жил, мечтал, работал, дышал, смеялся и даже любил, не подозревая о том, что в конце пути его жду я. Я, конечно, тоже об этом не знала. Но вот мы здесь, и я не перестаю принимать за чудо то, что такой человек, как Фараг Босвелл, обратил внимание на такого человека, как я, у которого даже и близко не было той внешней привлекательности, которой был с лихвой наделён он. Разумеется, физическая красота — это не всё, но, как ни крути, она на многое влияет, и, хотя это никогда меня не беспокоило, в тот момент мне захотелось быть красивой и привлекательной, чтобы, проснувшись, он был просто ослеплён.

Я вздохнула, а потом тихонько засмеялась. О больших чудесах просить уже было излишне. Надо довольствоваться тем, что есть. Я оглянулась вокруг и не увидела ни души. Никто меня не видел, так что я медленно наклонилась, чтобы до того, как он проснётся, легонько поцеловать его в эти линии на лбу.

— Доктор… Вам плохо, доктор Салина? Что с профессором Босвеллом?

Никогда в жизни я так не пугалась. С бешено колотящимся сердцем и горящим лицом я выпрямилась, словно в спине у меня была какая-то пружина.

— Капитан? Как вы себя чувствуете? — спросила я, отстраняясь от продолжавшего спать Фарага.

— Где мы?

— Очень хотелось бы знать.