Степка скатал рубашку и брюки, перевязал их ремнем, надел мокрые туфли. Алешка не мешал, будто не видел, чем тот занимается, к чему готовится. Пусть идет, думалось Алешке, пусть пожалуется на него Лене и Кузьме Петровичу: дескать Алешка мял меня, валял в песке, утащил на другой остров, съездил локтем по скуле, а я не мог ничего поделать, потому что слабенький, хиленький, драться не умею...

Степка решил, что если Алешка еще раз попробует схватить его, он будет драться до последних сил. С этой мыслью он встал и пошел к протоке.

— Подожди! — крикнул Алешка, когда Степка был уже шагах в двадцати от него. — Сказать что-то хочу! Пальцем не трону, честное слово.

— Ну? — остановился Степка.

— Если я поплыву с тобой, что мы скажем Кузьме Петровичу?

— Я не хочу, чтоб ты плыл со мной, — ответил Степка.

Такого ответа Алешка не ожидал. Обиделся на Степку, подумал, что за такой ответ следовало бы проучить его еще разок, но честное слово есть честное слово, сказал же, что пальцем не тронет.

— Ну и катись! Сам что-нибудь придумаю, — толкнул он Степку в плечо. — Тоже голова есть на плечах. Катись!

Это означало, что Алешка поплывет следом за Степкой. Не сразу, конечно, а погодя, через полчаса, скажем, или через час, когда придумает, что сказать Кузьме Петровичу.

Разумеется, Степка мог бы сказать Алешке, что Кузьмы Петровича на острове нет, что он уплыл к Желтому мысу и вернется не скоро. Но с какой стати он должен был ему об этом говорить? Пусть ломает свою глупую голову.

Степка продел левую руку под ремень, которым была связана одежда, и вошел в воду. О том, что брюки и рубашка намокнут, он уже не беспокоился — они и без того были мокрыми по Алешкиной милости.

— Не утони! — крикнул Алешка. — Стрелку видишь?

«Нет», — хотел ответить Степка, но Алешке, наверное, и без того было ясно, что он ничего не видит — остров Старой Цапли растворился в темноте. И хотя вода была теплой, у Степки по спине поползли мурашки, когда он подумал, что может не попасть на остров. — Не утону, — ответил Степка, не оборачиваясь, — не беспокойся, — и услышал за спиной плеск воды — это Алешка чапал к нему.

— Вдвоем веселей, — сказал Алешка. — Я могу подумать и на том берегу. Да и на воде можно думать...

Они поплыли рядом.

— Светится, — сказал Алешка.

— Вижу.

Их руки, рассекая воду, оставляли за собой зеленоватый след, будто воздушные пузырьки становились на какое-то время светящимися лампочками.

— Красиво, — восхитился Алешка, — таинственно.

— Да, — согласился Степка и вдруг сказал: — Кузьмы Петровича на острове нет. Он уплыл к Желтому мысу.

Они вышли на остров правее стрелки.

— Снесло все-таки, — сказал Алешка.

Степка подумал о том, что Алешка, пока они плыли, не раз толкал его плечом и советовал держаться левее. Разумеется, Алешка заботился и о себе. Но без него Степка мог бы проплыть мимо острова — ни костра, ни огня в сторожке не было видно. И все-таки Алешка не заслужил благодарности, потому что не по своей воле Степка оказался на втором острове.

Шли молча, разговаривать ни о чем не хотелось. Степка шагал впереди, стараясь не забредать в воду, вслушивался в тишину и никак не мог понять, почему Лена до сих пор не разожгла костер, почему в сторожке нет света — по Степкиным предположениям, и костер, и свет в окне сторожки они давно должны были увидеть.

Алешка, наверное, думал о том же, потому что сказал:

— Может быть, спит.

— Мамочка моя! — вскрикнул вдруг Степка и побежал. Причина была простая: отправляясь искать Лену, он унес из сторожки единственный коробок спичек и оставил его у кучи сложенного на берегу плавника. Теперь ему было ясно, почему не горит костер и почему в сторожке нет света — Лена не нашла спичек.

Он окликнул ее издали.

— Это ты, Степка? — холодно спросила Лена.

— Я, — ответил он виновато.

— Явился, значит. А я думала, что ты удрал домой, — проговорила она с издевкой.

Степка промолчал. Подошел к куче плавника, опустился на колени, стал шарить ладонями по песку.

— Я оставил здесь спички, — объяснил он Лене. — Поджечь?

— Давно пора, — ответила Лена. — Где ты был?

— Спросишь у Алешки. Он сейчас придет. — Степка чиркнул спичкой. — Слышишь, шлепает?

— Привет робинзонам! — бодро сказал Алешка и сразу же подсел к начавшему разгораться костру. — Дрожу весь, страшная вибрация, — признался он Степке. — А ты? — дым пахнул ему в лицо, Алешка закашлялся, стал тереть глаза, но от костра не отодвинулся. — Мне бы пиджачок какой-нибудь, — повернулся он к Лене. — Можно? И хлеба кусок — для полного счастья. А то помру...

— Извинились бы сначала, бессовестные, — сказала Лена.

— На колени! — крикнул Алешка, толкнул Степку в затылок и сам уткнулся головою в песок. — Прости нас, грешных, и помилуй...

— Несчастные, — вздохнула Лена. — Прощаю вас и жалую прорезиненным плащом с папкиного плеча и котелком плова с мидиями.

Прикрыв спины плащом, Степка и Алешка грелись у костра и ели плов из котелка, который Алешка держал на коленях.

— А теперь расскажи, откуда ты взялся, — сказала Лена Алешке, когда его ложка стала реже окунаться в котелок. — И как это Степка оказался с тобой? Договорились, что ли?

— Договорились, — обрадовался легкому объяснению Алешка.

— Как же вы могли договориться, если при встрече даже словом не обмолвились? Я же видела — носы друг от друга воротили.

— Вообще-то, если говорить правду, я выполнял секретное задание, которое получил от Степкиной мамы, от Софьи Андреевны, значит, — Алешка принялся сочинять на ходу. — Пришла она ко мне утром и сказала: «В результате тщательного взвешивания всех фактов и длительных размышлений я пришла к печальному выводу, что на Кузьму Петровича положиться нельзя».

— Врет, — сказал Степка.

— Ей богу! А потом сказала еще: «Убедительно прошу тебя, Алеша, сплавай на остров и приведи мне моего любимого сыночка Степочку».

— Брось, — обиделся Степка и перестал есть.

— Не перебивай его, — попросила Степку Лена, — пусть врет.

— И вот я приплыл сюда, спрятался в камышах, выследил Степку, схватил и унес.

— Недалеко, видно, унес, — заметила Лена. — Что-нибудь помешало?

— Хватит! — потребовал Степка, и Алешка, открывший было рот, замолчал.

Костер — как хороший товарищ. Он веселый и неугомонный рассказчик: воздвигает на твоих глазах замки, мосты, тут же разрушает их, низвергает в пучину пламени, принимается строить новые. Трещат барабаны, поют трубы, взлетают в воздух фейерверки искр: это кто-то салютует в честь каких-то побед. А вот кажется и сами победители: они бегают, размахивают яркими фонариками, пляшут, посвистывают, пощелкивают, стреляют в воздух. Что ж это за такой веселый народ? Какой праздник у них сегодня?..

— Что-то долго нет папки, — забеспокоилась Лена.

Алешка уже не ел. Отставив котелок в сторону и завернувшись в плащ, дремал, уткнувшись лицом в колени. Но сквозь дрему уловил тревогу в голосе Лены, поднял голову и сказал:

— Домой, наверное, заехал. — И лег на бок, подложив под щеку согнутую в локте руку.

— Спи, — сказала ему Лена. — Когда ты спишь, у тебя умное лицо.

Алешка улыбнулся.

Всходила красная, как разрезанный арбуз, луна. Море под ней вспучилось, поднялось крутой волной, с которой во все стороны растекался розовый сок. Она еще не светила, казалась полупрозрачной, легкой. Чудилось, если бы за нею появилась звезда, то и звезду можно было бы видеть сквозь нее, как сквозь тонкое облако.

Алешка услышал вдруг за собой легкий шорох, повернул голову да так и замер. На песчаном пригорке шагах в трех от него, освещенная костром, стояла цапля. Одним крылом она касалась земли. Длинноклювая голова ее покачивалась на вытянутой тонкой шее.

— Пришла, — прошептал пораженный неожиданным видением Алешка и сел. Плащ свалился с его плеч. Алешка открыл рот, собираясь, видно, сказать еще что-то, но ничего не сказал, так и остался сидеть с открытым ртом.