– Привет, – вздохнула я.

Скептически осмотрев зверски замученную пациентку, даже Тая не решилась продолжить лечение. Только, посомневавшись, предложила:

– Может, останемся здесь на пару дней – отлежишься?

Но я, вздохнув, только покачала головой:

– Нет, дело отлагательств не терпит, а одних я вас дальше не отпущу. Ничего, зато уже послезавтра мы будем в Акаире. Надеюсь, что там не осень…

– Надеюсь, – вздохнула Тая, помогая мне заплести косу.

Когда я отказалась от завтрака, никто даже не протестовал, единогласно признав меня мученицей, страдалицей и так далее. А я бы, пожалуй, и не отказалась от столь многообещающей роли, если бы симулировала. Но так… Все льготы, вроде предложения вымыть за меня посуду, покормить и вычистить Шэру, остались вне сознания, за туманом головокружения.

Слегка пришла в себя я только на улице, на свежем ветерке. Впрочем, даже чересчур свежем, тут же бесцеремонно полезшем за воротник и в рукава – купить у кого-нибудь куртку ведьмам так и не удалось, а взять их одежки я отказалась наотрез, несмотря на все уговоры с применением грубой магической и физической силы.

Шэра, чувствуя, что с хозяйкой творится что-то неладное, ласково ткнулась мордой в плечо и услужливо присела, чтобы я взобралась на спину, не съехав по крутому боку. Поводья я подхватить забыла, спешиться и вновь залезть было уже выше моих сил, а ведьмы были слишком увлечены попытками оседлать собственных вемилей. Так что я попросту махнула на них рукой: все равно Шэрка уже давно не обращает на них внимания, читая мои желания по малейшему напряжению ног, а то и вообще догадываясь. Поводья же были больше нужны мне, да и то чисто психологически.

– Ну что, поехали? – шумно выдохнула Лия, наконец-то оседлавшая недовольно фыркавшую Ринку.

– Поехали, – кивнула я.

– Вы куда же, деточки? – вдруг засуетилась старушка, приютившая нас на ночь. – А пирожки? Я ж вам пирожки на дорогу испекла!

Пирожки были рассованы по чересседельным сумкам, презентованная Тае за лечение ребенка курица отправилась в Лиин рюкзак.

– Спасибо вам большое за гостеприимство, до свидания! – вежливо попрощалась Тая.

Бабушка со слезами на глазах махала платочком с крыльца:

– Да пребудут с вами Хранящие, деточки!

– Они и так с нами, а толку?! – шепотом проворчала я, разворачивая вемиль, бодро зацокавшую по мощенной булыжником улице.

Хранящие возмущенно переглянулись, но ругаться с больной (как они злорадно надеялись – и вовсе умирающей) ведьмой сочли кощунством и величественно промолчали.

Дорога разнообразием не баловала: по сторонам тянулись все те же безликие серые поля, не радующие глаз даже редким ярким пятном. Была, конечно, красногрудая ристайка, но она на бреющем полете нагло нагадила мне на полу любимого плаща, так что считать ее радостным пятном я никак не могу!

Ветер все так же безжалостно выстуживал все подставленные ему места и даже нагло пробирался в неподставленные, а вскоре все заволокла еще и белесая пелена мелкого холодного дождя.

– Отличная погода! – возмущенно прорычала Лия, поглубже зарываясь в капюшон.

– Не жалуйся на жизнь – могло не быть и того, – флегматично отозвалась я.

– Ага, сейчас прибью одну оптимистку недоделанную – и тут же перестану жаловаться!

– Валяй…

– Хватит вам, – замерзшим голосом оборвала разговор Тая. И, с невозмутимым равнодушием презрев два возмущенных взгляда, добавила: – До вечера мы, кстати, до следующего села не доберемся, так что ночевать придется в поле.

– Прекрасно! – в один голос злобно проворчали мы с Лией и погрузились в тяжкие молчаливые раздумья. Впрочем, лично меня надолго не хватило, так что до самого вечера я то ли дремала, то ли пребывала в полубессознательном состоянии.

Тем более что разговаривать нам было особо не о чем, а тихая, плавная поступь вемили, берегущей больную всадницу, и однообразный пейзаж вокруг располагали к долгим нудным раздумьям, незаметно перетекающим в такие же долгие, занудные видения. Поля и не думали кончаться, создавая ощущение неподвижности: хоть ты еле-еле передвигай усталые ноги, хоть лети вперед со скоростью вемили – все равно вокруг будут одни и те же холмики, пригорки и серая усталая земля.

А холод, пробирающийся под тонкий плащ, только еще больше придает происходящему ощущения нереальности. Слабость и головокружение обволакивают скользким туманом, унося куда-то далеко-далеко, туда, где нет полей и плавно текущей над землей вемили, туда, где под боком не переругиваются сквозь зубы две ведьмы, туда, где нет ничего, кроме меня… Неспешно текут мысли и обрывки Воспоминаний, не захлестывая друг друга, не летя наперегонки – просто текут по бесконечной, едва шевелящей усталыми водами реке сознания…

Море ласково гладит теплыми завитками пенистых волн давно уже обкатанный, выбеленный солью песок. Серебристо-белый берег стеклом лег под ноги в лучах багрового, почти спрятавшегося за выжженную пламенем морскую дорожку солнца. Тихий шепчущий ветер в зарослях зелено-белесой травы да редкий всплеск чаячьих крыльев – вот и все, что нарушает священную тишину морского берега.

И еще – шаги. Его шаги. Нет, я их не слышу: не дано тридцатилетней ведьмочке слышать бесшумную поступь полуэльфа. Просто по-другому зашептал ветер, по-другому закричали птицы, по-другому вздохнуло уставшее от дневной жары море. Грустно вздохнуло.

– Привет.

Я даже не обернулась, но знаю, что он удивленно вздрогнул. Люблю, когда он удивляется. Наверное, потому, что не так-то это просто – удивить мне чем-то столетнего некроманта.

– Привет.

Я резко обернулась. Серо-зеленые, тяжелые глаза с плещущейся через край болью.

– Что случилось?! – глухо прошептала я – голос предательски сорвался. Потому что я никогда еще не видела его таким.

– Ничего, – грустно улыбнулся он, притягивая меня к себе.

Не то. Все не то!

Те же руки, легко перебирающие тяжелые пряди недлинных пока еще волос. То же плечо, такое теплое и родное – сколько раз я в него утыкалась со слезами и пряталась от всех горестей и бед! Потому что в кольце этих рук горестей и бед просто не может быть. Тот же голос, тихий, успокаивающий. И все-таки – не тот.

Я резко вырываюсь из его объятий, встряхиваю волосами и пытливо заглядываю в самые глаза:

– Ты меня обманываешь?

– Попробуй обмани ведьму, – горько усмехается он. – Просто не хочу расстраивать раньше времени.

– Чтобы я вся извелась от беспокойства? Скажи!

Тяжелый, даже виноватый серо-зеленый взгляд.

Тихо, жалобно:

– Ну скажи…

Он отвернулся, сделав вид, что любуется почти отгоревшим закатом.

Внутри все похолодело, сердце сжали ледяные ядовитые когти. Он никогда от меня не отворачивался. Какой бы плохой ни была новость, мы всегда находили в себе силы высказать ее, глядя прямо в глаза.

Тихий, хриплый, каркающий голос:

– Я ухожу…

И оборвалась перетянутая струна. Сердце испуганно сжалось до маленького, трепещущего в последнем вдохе птенца – и вдруг забилось ровно, спокойно, словно надежный, отлаженный механизм. Как оно еще может стучать тогда, когда должно бы разорваться?

Ровный, звенящий голос:

– Уходишь? Почему?

Он так и не повернулся, упорно разглядывая быстро опускающуюся на море тьму.

– Может быть, ты не создана для меня. Может быть – я тебя недостоин. Но я должен уйти.

Тихо, спокойно. Мертво.

– Что ж, тогда – удачи. Она тебе пригодится.

Он резко развернулся, схватив меня за плечи и сжав до боли:

– Может, хватит?!

– Что хватит? – безжизненно спросила я, даже не пытаясь вырваться. Все равно ведь не отпустит. Да и мне уже все равно.

Отвечать он не стал. Просто прижал к груди, заставляя выгнать из себя боль, выкричаться, выплакаться. Снова стать живой. Пусть с растерзанным сердцем, пусть задыхаясь от слез и криков, но – живой.

Он ушел тем же вечером. Я кричала, плакала, просила остаться. По лицу текли жгучие дорожки слез, глаза застилала боль.