"Нѣтъ, въ этомъ и есть его особенность, что у него нѣтъ опредѣленной сути", возразилъ Олэ Генрихсенъ. "Ойэнъ самъ пишетъ въ своемъ письмѣ ко мнѣ. Нужно дѣйствовать звуками (настроеніемъ), говоритъ онъ".

"Ахъ такъ… Нѣтъ, человѣкъ есть и остается все тѣмъ же, куда бы онъ ни поѣхалъ; вотъ, въ чемъ дѣло. Онъ не перемѣнился даже въ горахъ. Козье молоко, лѣсные ароматы и деревенскія дѣвушки ни капли не подѣйствовали на него, если можно такъ выразиться. Но, впрочемъ, я все-таки понять не могу, почему онъ именно тебѣ прислалъ свою рукопись, Олэ? Если оскорбительно объ этомъ спрашивать, то…"

"Я тоже не знаю, отчего онъ именно мнѣ прислалъ", сказалъ также Олэ Генрихсенъ. "Онъ хотѣлъ, чтобъ я видѣлъ, что онъ работаетъ, говорилъ онъ, — онъ собирается между прочимъ обратно въ городъ; онъ не можетъ дольше выдержать въ Торахусѣ".

Мильде свистнулъ.

"А-а, теперь я понимаю, онъ проситъ у тебя денегъ для путешествія"? спросилъ онъ.

"У него во всякомъ случаѣ немного денегъ, и этого и ждать нельзя было", возразилъ Олэ и сунулъ рукопись въ карманъ. "Я нахожу, въ сущности, что это замѣчательное стихотвореніе, что бы тамъ ни говорили…"

"Да, да, да, дорогой другъ, хотъ ты не говори про поэзію, сдѣлай одолженіе", прервалъ его Мильде. И самъ, догадавшись, что въ присутствіи Агаты былъ очень невѣжливъ по отношенію къ бѣдному купцу, онъ поспѣшилъ прибавить: "Я хотѣлъ сказать… не правда ли, очень скучно все время слышать про поэзію и поэзію. Поговоримъ для перемѣны немного про ловлю голландскихъ селедокъ, немного про желѣзнодорожную политику. Ты вѣдь купилъ громаднѣйшее количество ржи, Тидеманъ?"

Тидеманъ посмотрѣлъ и улыбнулся. Да, онъ попробовалъ сдѣлать большое дѣло, этого онъ не скрываетъ.

Теперь все зависитъ отъ того, какъ дѣла въ Россіи. Если, несмотря на все, сборъ будетъ сносный — въ этомъ случаѣ онъ не ожидаетъ ничего особеннаго отъ своихъ запасовъ ржи. Если еще въ Россіи начнутся дожди, тогда…

"Дожди уже начались", сказалъ журналистъ: на большомъ пространствѣ выпало, по словамъ англійскихъ газетъ, уже достаточно дождя… А продаешь ты теперь свою рожь?"

Тидеманъ будетъ продавать, если получитъ за нее свою цѣну. Онъ и покупалъ, разумѣется, для того, чтобы снова продать.

Мильде подсѣлъ къ Паульсбергу и шептался съ нимъ. Стихотвореніе въ прозѣ Ойэна, несмотря на все, все-таки безпокоило его. Онъ не былъ слѣпой, въ этомъ человѣкѣ что-то сидѣло, въ этомъ соискателѣ преміи; что думаетъ объ этомъ Паульсбергъ?

"Ты знаешь, что я въ подобныхъ вещахъ не люблю высказываться ни за одного, ни за другого", возразилъ Паульсбергъ. "Между тѣмъ, я нѣсколько разъ былъ тамъ на верху, въ департаментѣ, и высказалъ свое мнѣніе; я надѣюсь, что на это обращено нѣкоторое вниманіе".

"Разумѣется, разумѣется, это не потому… Да, да, завтра закрывается выставка; мы должны позаботиться выставить сейчасъ же твой портретъ. Можешь ли ты мнѣ завтра попозировать"?

Паульсбергъ кивнулъ головой. Потомъ онъ чокнулся съ журналистомъ черезъ столъ и оборвалъ разговоръ.

У Иртенса опять начинало портиться настроеніе; онъ совсѣмъ пріунылъ, потому что о его книгѣ ни слова не говорили. Было ли что интереснѣе въ данную минуту? Эти Ойэновы мыльные пузыри всѣмъ уже надоѣли. Иргенсъ пожалъ плечами; Паульсбергъ ни однимъ словомъ не показалъ, что онъ доволенъ его книгой; не воображаетъ ли онъ что его объ этомъ спросятъ? Но для этого Иргенсь былъ черезчуръ гордъ; онъ можетъ обойтись и безъ мнѣнія Паульсберга.

Иргенсъ всталъ.

"Вы хотите итти, Иргенсъ?" спросила фру Ханка.

И Иргенсъ подошелъ къ ней, пожелалъ ей и Агатѣ покойной ночи, кивнулъ, проходя мимо, остальному обществу и оставилъ ресторанъ.

Какъ только онъ прошелъ нѣсколько шаговъ, онъ услышалъ, что его зовутъ по имени… Фру Ханка бѣжала за нимъ; она оставила пальто и шляпу въ ресторанѣ и пришла, чтобъ сказать ему хорошенько покойной ночи. Развѣ это было не мило съ ея стороны? Она смѣялась и была счастлива.

"Я тебя почти совсѣмъ не видѣла съ тѣхъ поръ, какъ появилась твоя книга. О, каждое слово было для меня наслажденіемъ", сказала она и всплеснула руками, шагая дальше. При этомъ она положила свою руку въ его карманъ, чтобы быть къ нему ближе; онъ замѣтилъ, что она оставила въ карманѣ конвертъ; это было похоже на нее, она всегда была полна любви къ нему, и для него у нея всегда было доброе слово. "Нѣтъ, твои стихи, твои стихи", сказала она опять.

Онъ не могъ больше сдерживаться. Это горячее участіе благотворно дѣйствовало на него. Онъ хотѣлъ ее отблагодарить, показать, что она дорога ему, и въ минуту откровенности сообщилъ ей, что онъ былъ соискателемъ преміи. Да, это онъ сдѣлалъ совершенно тихо, не приложивъ никакой рекомендаціи; онъ просто послалъ свою книгу; вѣдь этого достаточно.

Ханка, пораженная, помолчала нѣкоторое время.

"Тебѣ пришлось плохо", сказала она: "ты нуждался, я хочу сказать: вотъ почему ты къ этому былъ принужденъ…"

"Но, Боже мой, сказалъ онъ, смѣясь: "къ чему тогда преміи? Мнѣ не было плохо; эта не причина, почему я ея домогаюсь. Но почему и не домогаться ея, если при этомъ не унижаешься. А я не унижался, на это ты можешь положиться: нижеподписавшійся домогается преміи, при этомъ прилагается моя послѣдняя книга. Вотъ и все. Никакихъ поклоновъ и расшаркиваній. и когда посмотришь на всѣхъ соискателей, то не послѣднимъ стою я среди нихъ, какъ ты думаешь?"

Она улыбнулась и тихо сказала:

"Нѣтъ, ты далеко не послѣдній".

Онъ прижалъ ее къ себѣ и шепнулъ:

"Такъ, Ханка, но ты не должна дальше итти со мной; позволь мнѣ теперь проводитъ тебя обратно… Все ничего, пока ты здѣсь въ городѣ; но когда ты уѣдешь, совсѣмъ будетъ плохо. Нѣтъ, я этого не выдержу".

"Но вѣдь я поѣду только въ деревню".

"Да, конечно", отвѣчалъ онъ: "но этого достаточно, мы все-таки будемъ разлучены, потому что я не могу уѣхать изъ города. Когда ты переѣзжаешь?"

"Черезъ недѣлю, я думаю".

"Ахъ, если бы ты не уѣзжала, Ханка", сказалъ онъ и остановился.

Пауза.

Ханка замялась.

"Ты былъ бы доволенъ, если бы я осталась?" сказала она. "Тогда я остаюсь. Да, тогда я остаюсь. Хуже всего это для дѣтей, но тѣмъ не менѣе… Да, собственно говоря, я тоже рада, если изъ этого ничего не выйдетъ".

Они снова подошли въ ресторану.

"Покойной ночи", сказалъ онъ, тронутый. — "Спасибо, Ханка. Когда я тебя увижу?.. Я томлюсь по тебѣ"

Три дня спустя Иргенсъ получилъ билетъ отъ фру Ханки.

Онъ былъ внизу въ городѣ, встрѣтилъ нѣсколько знакомыхъ и присоединился къ нимъ, но говорилъ, какъ всегда, очень мало; онъ былъ въ дурномъ настроеніи. Онъ видѣлъ большой портретъ Ларса Паульсберга, выставленный въ художественномъ магазинѣ, какъ разъ посреди большого окна, мимо котораго приходилось всѣмъ проходить; постоянно тамъ стояла толпа. Портретъ былъ навязчиво нахаленъ; раздушенная фигура Паульсберга очень важно сидѣла на простомъ камышевомъ стулѣ, и люди шептались, удивлялись и спрашивали, тотъ ли это стулъ, на которомъ онъ писалъ свои произведенія. Во всѣхъ газетахъ были хвалебные отзывы о портретѣ.

Иргенсъ сидѣлъ за стаканомъ вина и слушалъ разсѣянно, что говорили его товарищи. Тидеманъ былъ попрежнему доволенъ, его надежды росли съ каждымъ днемъ, дожди въ Россіи не заставили его пасть духомъ. Нѣтъ, рожь еще пока не поднималась, но она поднимется. Вдругъ Иргенсъ насторожилъ уши, Тидеманъ говорилъ о своемъ пребываніи на дачѣ.

"Мы не поѣдемъ это лѣто на дачу", сказалъ онъ: "Ханка думала… Я прямо сказалъ моей женѣ, что если она хочетъ ѣхать, пусть ѣдетъ безъ меня; у меня столько теперь въ конторѣ дѣла, что я не могу ѣхать. Ханка согласилась со мной, она тоже не ѣдетъ".