"На телеграфъ; онъ сказалъ, что ему нужно дать телеграмму".

"Спасибо, большое спасибо! Надѣюсь, вы извините меня, что я такимъ образомъ напалъ на васъ. Это было такъ любезно съ вашей стороны, что вы познакомились со мной".

"Если вы здѣсь останетесь на долгое время, то, вѣроятно, мы будемъ съ вами встрѣчаться", отвѣтилъ предупредительно адвокатъ.

Послѣ этого Гольдевинъ ушелъ. Онъ отправился прямо къ телеграфу. Тамъ онъ прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ; потомъ вышелъ, поднялся по лѣстницѣ, посмотрѣлъ въ стеклянныя двери. Послѣ этого онъ повернулся, вышелъ опять на улицу и направился къ гавани. Передъ складомъ Генрихсена онъ снова началъ ходить взадъ и впередъ и смотрѣть въ маленькое окно конторы, не видно ли тамъ кого-нибудь. Онъ не сводилъ почти глазъ съ окна, какъ будто ему необходимо было встрѣтить Генрихсена, и онъ не знаетъ, въ складѣ ли онъ, или нѣтъ.

Иргенсъ сидитъ въ своей комнатѣ, въ номерѣ пятомъ по улицѣ Транесъ. Онъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа. Никто никогда не могъ заподозрѣтъ этого кутрлу, что онъ дома работаетъ, а между тѣмъ, скрывшись отъ другихъ, онъ сидѣлъ съ корректурнымъ листомъ передъ собой и работалъ въ одиночествѣ. Кто бы могъ это подумать? Онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые меньше всего говорятъ о своей работѣ, онъ молча работалъ, и никто не понималъ, на какія средства онъ живетъ. Прошло уже больше двухъ лѣтъ съ тихъ поръ, какъ появилась его драма. И съ того времени онъ больше ничего не издавалъ. Онъ, можетъ быть, писалъ себѣ въ тиши, но никто объ этомъ ничего не зналъ. У него было много долговъ, очень много долговъ.

Иргенсъ заперъ дверь, чтобы никто ему не мѣшалъ, настолько онъ былъ скрытный. Когда онъ кончилъ свою корректуру, онъ поднялся и взглянулъ въ окно. Погода была ясная и свѣтлая — чудный день! Въ три часа онъ долженъ былъ сопровождать фрекэнъ Линумъ на выставку; онъ заранѣе радовался этому, потому что для него было настоящимъ удовольствіемъ слышатъ неподдѣльную наивность въ ея восклицаніяхъ. Она была для него какимъ-то откровеніемъ; она напоминала ему о первомъ весеннемъ пѣніи птицъ…

Кто-то постучалъ въ дверь. Сперва онъ хотѣлъ броситъ корректуру въ столъ, но потомъ онъ оставилъ ее. Онъ открылъ, потому что зналъ этотъ стукъ, — это была фру Ханка. Это она рѣзко ударяла два раза. Онъ повернулся къ двери спиной и оставался въ такомъ положеніи. Она вошла, заперла за собою дверь и подкралась къ нему. Улыбаясь, она нагнулась и посмотрѣла ему въ глаза.

"Это не я", сказала она тихо смѣясь. "Знай это". Но въ общемъ на ней были замѣтны слѣды смущенія, и она краснѣла. На ней было сѣрое шерстяное платье, и она выглядѣла очень молодой въ кружевномъ воротникѣ и съ открытой шеей. Оба рукава были открыты, какъ будто она забыла ихъ застегнуть.

Онъ сказалъ: "Итакъ, это не ты? Но мнѣ совершенно безразлично, кто это, — ты все-таки очень хороша… Какая чудная погода!"

Они сѣли около стола. Онъ положилъ передъ ней корректурный листъ, не говоря ни слова. Она всплеснула отъ радости руками и воскликнула:

"Вотъ видишь? — вотъ видишь, я такъ это и знала. Нѣтъ, ты просто удивительный человѣкъ!" Она не переставала говорить о немъ: "Какъ скоро ты это кончилъ, уже готовъ. — Это поразитъ всѣхъ, какъ бомба, ни одна душа объ этомъ не знаетъ, всѣ думаютъ, что ты теперь ничего не дѣлаешь. Боже мой, во всемъ мірѣ нѣтъ человѣка, счастливѣе меня теперь…" Она тихонько просунула какой-то конвертъ въ корректурный листъ и потомъ убрала его со стола, не переставая говорить.

Они оба сѣли на диванъ. Онъ заразился ея счастьемъ: ея радость увлекала и его, и онъ становился нѣжнымъ изъ благодарности. Какъ она его любитъ, какъ она жертвуетъ собой ради него. И дѣлаетъ для него только одно хорошее. Онъ крѣпко обнялъ ее, поцѣловалъ нѣсколько разъ и прижалъ къ сердцу. Прошло нѣсколько минутъ.

"Я такъ счастлива", шептала она. "Я знала, что должно случиться что-то хорошее. Когда я подошла къ двери и поднялась по лѣстницѣ, мнѣ казалось, что я иду вся въ какомъ-то забытьи, такъ я радовалась… Нѣтъ, нѣтъ, будь осторожнѣй, дорогой мой, нѣтъ… вѣдь дверь…"

Солнце поднималось все выше и выше. На волѣ начинали дѣть дрозды. "Первое весеннее пѣніе", подумалъ онъ опять:- "какіе наивные звуки издаютъ эти маленькія созданьица",

"Какъ свѣтло у тебя", сказала она, "здѣсь свѣтлѣе, чѣмъ гдѣ-либо".

"Ты это находишь", сказалъ онъ улыбаясь. Онъ подошелъ къ екну и началъ снимать со своего платья тоненькіе сѣренькіе волоски, которые оставило ея платье. Она облокотилась на диванъ, уставилась въ полъ и поправляла свои волосы. На каждой рукѣ блестѣло по кольцу. Онъ не могъ стоять равнодушно у окна; она взглянула на него и замѣтила это; кромѣ того, она была такъ особенно хороша, очень хороша, когда она поправляла свои волосы. Тогда онъ подошелъ къ ней и, какъ только могъ, крѣпко поцѣловалъ ее.

"Ее цѣлуй меня, дорогой мой", сказала она, — "будь осторожнѣй. Посмотри, это, вѣдь весна". Она показала ему маленькую свѣжую трещинку на нижней губѣ, какъ бы порѣзъ отъ ножа. Онъ спросилъ, больно ли ей, а она отвѣчала:- Нѣтъ, это не такъ больно, но она боится его заразить. Вдругъ она сказала:

"Послушай, можешь ты сегодня вечеромъ пріѣхать въ Тиволи? Тамъ сегодня опера. Мы могли бы тамъ встрѣтиться, а то будетъ такъ скучно". Онъ вспомнилъ, что ему нужно итти на выставку, а что потомъ будетъ, онъ не знаетъ, такъ что лучше всего ничего не обѣщать… — Нѣтъ, — сказалъ онъ, онъ этого не можетъ обѣщать навѣрное, ему нужно еще кое о чемъ переговоритъ съ Олэ Генрихсенъ.

Но все-таки? Развѣ онъ серьезно не можетъ? Она такъ бы гордилась этимъ и такъ благодарна была бы ему за это.

— Нѣтъ, но что же ей тамъ дѣлать въ Тиволи?

— Но тамъ же опера! — воскликнула она. "Да, ну и что же дальше? Это мнѣ ровно ничего не говорить; впрочемъ, какъ ты хочешь, разумѣется".

"Нѣтъ, Иргенсъ, не такъ, какъ я хочу", — сказала она смущенно. "Ты говоришь это такъ равнодушно. Боже мой, мнѣ такъ хотѣлось сегодня въ оперу, я сознаюсь въ этомъ, но… Куда же ты идешь сегодня вечеромъ? Нѣтъ, я теперь совершенно какъ компасъ, я дѣлаю легкія уклоненія, я могу даже совсѣмъ кругомъ обойти, но я всегда обратно стремлюсь къ одному пункту и указываю постоянно въ одномъ направленіи. И это ты тотъ, о комъ я думаю". Ея маленькое смущенное сердце дрожало.

Онъ посмотрѣлъ на нее. Да, это онъ хорошо зналъ. Ее нельзя было упрекнутъ, она всегда безусловно хорошо къ нему относилась.

— Значить, пока такъ, если онъ какимъ-нибудь образомъ найдетъ время, онъ пріѣдетъ въ Тиволи.

Фру Ханка ушла. Иргенсъ тоже былъ готовъ итти, онъ сунулъ корректурный листъ въ карманъ и снялъ шляпу со стѣны. Такъ, — онъ кажется ничего не забылъ. Корректура была при немъ. Въ данную минуту это было для него самое важное, начало въ книгѣ, которая, какъ бомба, поразитъ всѣхъ. Ну онъ теперь посмотритъ, откажутъ ли ему въ признаніи его тихой и прилежной работы. Онъ тоже будетъ добиваться преміи; но онъ отложитъ это до самаго послѣдняго дня, чтобы не стоять въ газетахъ вмѣстѣ со всѣми тѣми, у кого слюнки текутъ при одной мысли объ этихъ грошахъ. Его соисканіе не должно сопровождаться отзывомъ со стороны кого бы то ни было, а просто приложеніемъ его послѣдней книги. И никто объ этомъ не долженъ знать, даже фру Ханка. Это не должно быть такъ, будто онъ поставилъ все вверхъ дномъ, чтобъ получить поддержку. Но онъ посмотритъ, обойдутъ ли его; онъ, вѣдь, зналъ всѣхъ своихъ соискателей, начиная съ Ойэна и кончая художникомъ Мильде; онъ никого изъ нихъ не боялся; если бы у него были средства, онъ отступилъ бы и предоставилъ бы имъ эти жалкія деньги, но у него нѣтъ средствъ, онъ самъ долженъ былъ доставать ихъ…

Въ продолженіе всей дороги, внизъ по улицѣ, онъ заботливо проводилъ рукой по своему платью; кое-гдѣ свѣтлыя шерстинки отъ платья Ханки все еще держались. Ужасно противное платье, съ этой шерстью!