— Вы уезжаете? — спросила фрекен.

— Нет, только ненадолго, в Христианию.

Флаг был наполовину приспущен; в санатории большое оживление, с начала каникул понаехало много народа, и все сновали по разным направлениям. Уже в коридоре встретила фрекен адвоката: его можно было одновременно видеть повсюду; он был занят и очень печален.

— Здравствуйте, фрекен д'Эспар. Вы могли бы прийти в более счастливую минуту, сегодня здесь сплошь скорбь и отчаяние.

— Да, я слышала. Два смертных случая.

— Слов нет для этого. Он был необыкновенно милый человек, мы привыкли к нему, мы не могли обойтись без него. Выдумывал каждый вечер увеселения для пансионеров, был мастер на все руки, инженер туда, инженер сюда; по мнению всех знатоков в нем погиб большой драматический талант. И так окончить дни свои!

— Что я хотела сказать…

— Вы хотели побеседовать с господином Флемингом. Он, вероятно, у себя в комнате, я пошлю за ним,

— А американская семья?

— Какая?

— Американская семья, которая желала говорить по-французски.

— А… а, ну, да! Она приедет, мы ждем ее в скорости, может быть, больше чем одна семья, приедут несколько семейств, целое общество. Жизнь и лечение пойдут ведь своим путем, хотя смерть инженера… я собираюсь сейчас вызвать по телефону нового руководителя работами.

— Вот как! Значит, никто не приехал?

— Ловиза, — позвал адвокат, — подите, пожалуйста, к графу и скажите, что фрекен ожидает его здесь. А вы, фрекен, будьте добры, пройдите пока в читальный зал. Простите, что я так занят!

Пришел господин Флеминг и они ушли в лес, чтобы остаться одним.

Даже он был поглощен смертью инженера и заговорил об этом, но фрекен перебила:

— Знаю, поговорим о нас.

— Да, о нас! Нам надо придумать что-нибудь.

— Никогда не приходите больше на пастбище, — сказала она, — я боюсь за вас.

— Он сказал это?

— Да.

— Я, действительно, прихожу не ради него, — презрительно сказал господин Флеминг, — прохожу прямо к вам, минуя его. Разве он этого не понимает?

— В том-то и дело, что понимает, и не желает этого больше терпеть.

— Что же нам делать?

— Он требует, чтобы вы уехали. Господин Флеминг с достоинством:

— Я не уеду.

— Я сказала, что вы уехали.

Молчание. У обоих было такое чувство, что у них нет выхода.

— Нам надо бежать, — сказал он.

Фрекен была умнее, она понимала невозможность этого плана и сказала:

— Я об этом много думала, но он нагонит нас на полпути к станции. Ребенок…

— Ребенка, само собою понятно, возьмите с собою!

— Его надо на руках носить, он еще слишком мал, его ни на минуту с глаз спустить нельзя. Нет, поговорим серьезно: нельзя ли сделать так, как будто ничего не было?

— Можно, — сказал он, — ленсман был очень благосклонен, может быть, он поможет нам…

Она перебила:

— Нет, только не ленсман. Вы должны пойти к пастору. Что может сделать ленсман? Но пастор… Я слышала, что это наверно можно уладить; вы должны заявить протест против того, что я выхожу замуж за другого: вы — отец ребенка, а я — мать. Я напишу бумагу об этом,

— Я пойду, — сказал он.

Она снова оказалась предусмотрительной и не была уверена в том, что можно безопасно действовать таким способом.

Закон, может быть, окажет им поддержку, ну, а другая сторона, Даниэль, что он сделает?

Господин Флеминг был человек слабосильный, но он не был трусливым зайцем, он не пугался того, что сделает Даниэль:

— Можно же повлиять на него доводами рассудка, — сказал он.

В этом фрекен сомневалась, она пыталась уговаривать его.

— Ну, в таком случае, пусть делает, что хочет!

— А вы не боитесь? — спросила она. — Ведь он способен на отчаянный поступок.

Он спокойно, без похвальбы, отрицательно покачал головою; его достойная, красивая осанка внушила ей доверие. И когда он, взяв ее за руку, сказал:

— Главное, что вы хотите быть моею! — жребий был брошен, она перестала колебаться, ей казалось, что никогда не быть ей хозяйкою на сэтере.

Они вернулись в санаторию и пошли в курительную комнату, было решено, что она останется к обеду; ведь Даниэль был так великодушен, разрешил ей пробыть там, сколько она сама захочет. Ее все знали в санатории, — даже новые пансионеры; когда она подходила, они начинали шушукаться и смотрели на нее, измеряли взглядами; пожалуй репутация ее была небезупречна. Не было никакого сомнения в том, что господин Флеминг, граф Флеминг пользовался величайшим уважением и оказывал известное влияние и на ее репутацию, без него на нее смотрели бы, как на какое-то ничтожество, а, может быть, совсем выпроводили бы вон.

Месть фрекен д'Эспар состояла в том, что она немного свысока смотрела на знакомых и незнакомых; о, она умела, когда хотела! Что значили здесь все эти толстяки, эти пивные бочки, эти уроды? То были больные, сплошь пациенты, а фрекен не нуждалась в воде из Торахуса, чтобы сохранить свою фигуру. Так как господин Флеминг уклонился от беседы на французском языке, она не могла показать, кто собственно она была; но ректор Оливер отличил ее преимущественно перед другими и таким образом ее стол стал центром внимания.

Было много гостей за маленькими столиками, но они забывали о чтении газет, только сидели и слушали.

За обедом присутствовал и доктор, новый доктор, который никому не позволил бы свысока посмотреть на себя. Да. И вот он подошел к фрекен д'Эспар с протянутой рукой, поклонился ей и поболтал немного с нею:

— Как живете-можете, фрекен, не осталось у вас следов от ухушения гадюкою? Нет? Но советую вам остерегаться гадюк, в следующий раз при подобных обстоятельствах!

Доктор отошел, но впечатление было произведено, у фрекен было основание торжествовать. И хороша она была сегодня! Она выпила вина и оживилась, стала милой, грациозной. За боковым столом сидела группа дам; они, казалось, завидовали ей.

Адвокат окинул взором все столы и заметил отсутствие Самоубийцы.

— Где господин Магнус?

Никто не ответил. Одну из девушек послали в его комнату, его там не было. Фрекен д'Эспар объяснила, что сегодня утром она встретила господина Магнуса, он был одет по-дорожному и сказал, что уезжает на короткое время в Христианию.

— Я всегда говорил, — вскричал адвокат, — что мы без вас существовать не можем, фрекен д'Эспар! Позвольте чокнуться с вами!

Новый триумф и новая зависть.

Но в общем не было за столом приподнятого настроения, по всей санатории лежала печать скорби. Адвокат указывал на пустое место инженера и покачивал головою, никто громко не разговаривал: адвокат, как хозяин, был очень благодарен фрекен д'Эспар за то, что она немного оживляла всех, она не давала дамам, сидевшим за соседним столом, смутить себя.

После обеда они удалились в пустую комнату, где она написала бумагу. Она очень ловко объяснила, что господин Флеминг был отцом ее ребенка. Она понимала также, что нужно свидетельство врача о том, что ребенок был доношенный, и она достала это свидетельство. Да, все шло блестяще; она была великолепна, несравненна; в конце концов она без церемоний удалилась с господином Флемингом в его комнату, словно она получила или сама взяла разрешение. Немного на нее влияло, конечно, и вино.

Господин Флеминг пошел проводить ее домой.

Не успели они далеко отойти, как встретили двух дам из санатории, успевших уже совершить послеобеденную прогулку. Господин Флеминг вежливо поклонился и они пошли мимо. Фрекен д'Эспар глядела, не предчувствуя ничего дурного:

— Боже, как им завидно, что вы со мной!

У сарайчика она рассталась с господином Флемингом. Они решили, что на следующий день он пойдет к пастору; она по-прежнему была предусмотрительна и указала ему на разные мелочи, на которые он должен был обратить внимание пастора:

— Сделайте все, как можно лучше, — сказала она, до свидания!