Он:

— С тех пор, как я приехал сюда, я хотел повидаться с вами.

Она:

— Очень любезно с вашей стороны!

— Хорошо ли вам живется, фрекен д'Эспар? У нас дома, в деле много новых служащих; когда будете в городе, обязательно загляните к нам.

Болтовня, болтовня! Совсем не то бывало в прежние дни, в конторе, когда этот самый господин, под предлогом, что хочет видеть, что она написала, прижимался к ней головою и, как сумасшедший, целовал ее. Нет, теперь ему ничего не нужно было от нее, когда он увидел ее, он охладел. Он держался с достоинством, дал почувствовать, что он ее прежний шеф, и был снисходительно любезен:

— Мне представляется бесконечно далеким то время, когда вы были у нас. Давайте-ка, вспомним: были уже тогда изобретены пишущие машины и стальные перья?

Фрекен очень смеялась этой шутке и поддержала разговор. Но когда он захотел продолжать беседу об этой давно прошедшей жизни у машинки, почти позабытой ею, ей сделалось невыносимо скучно и она нисколько не рассердилась, когда Андресен поднялся, чтобы любезно проститься с нею:

— Не забывайте вашего французского языка, фрекен д'Эспар. Вас заместитель далеко не такой дока в этом, как вы, но у него другие достоинства. Итак, до свидания. Приятно было повидаться с вами и узнать, что вам хорошо живется.

Она не могла избежать еще одной встречи с адвокатом:

— Что ж, господин оптовик насладился вполне? Я видел, он был в восхищении. Послушайте, фрекен ведь правда, господин Магнус уехал в Христианию? Но, знаете, он не вернулся. Кажется, уже месяц прошел? Вы Последняя говорили с ним; но здесь был еще кто-то и спрашивал о нем, какая-то дама; кто бы это мог быть? Я ее не видел, но она была здесь два раза, это указывает, что у нее важное дело, она и телефонировала. Я, действительно, не знаю, что нам делать. Как вы думаете?

— Не знаю. Он, наверно, вернется.

— Вы так думаете. Но представьте себе, если бы вы были здесь, вы такая умница, вы уже раз нашли его для нас! А вы не можете так устроиться, чтобы вернуться к нам. Положительно, нам не хватает вас.

Чего добивался он своей назойливостью? Ничего. Он оказывал фрекен и всем другим любезности и ничего при этом не имел в виду, ему хотелось только иметь как можно больше пансионеров, чтобы был полный дом, а в данное время дом был не полон. Нет, у адвоката Руппрехта не было особых видов на нее; он не предполагал обзавестись домом, влюбиться, его одинаково занимала мысль о юноше Сельмере Эйде и об этой молодой даме — может быть, немного больше.

— Остальные друзья ваши, значит, не будут иметь удовольствия видеть вас сегодня? — спросил он. — Господин Бертельсен и его супруга очень будут на меня в претензии за это, непременно рассердятся. Они занимают № 107, в случае, если вы хотите к ним зайти. Ну, что же, не хотите?

№ 107! О, этот директор Руппрехт! Ко всем номерам в санатории он прибавил цифру сто, так что на дверях это выглядело грандиозно.

Если бы Андресен не выказал такого разочарования при виде фрекен д'Эспар, прогулка в санаторию была бы удачна для нее; но это немного оскорбило ее, ей казалось, что всюду будет то же самое. Какова же она будет через семь лет! — О, она должна опять поздороветь и похорошеть, стать очаровательной; нет того, чего она не сделала бы, чтобы снова похорошеть; когда настанет время, она вставит себе зуб на штифте.

А вообще-то прогулка была удачная. Все относились к ней бережно, никто не намекал на то, что она живет в доме убийцы, имени господина Флеминга, никто даже не произнес. И во всяком случае прогулка оправдала себя: она сберегла ей деньги.

Она возвращается назад на сэтер, спешит назад: более, чем когда-либо боится она, что малютка Юлиус, может быть, проснулся и лежит и ждет ее. Этот маленький клопик, он такой миленький, когда берешь его на руки…

На дворе встречает ее Марта и шепчет:

— Здесь чужой.

— Чужой?

— Какой-то мужчина. Он сидит в дровяном сарае и ждет тебя.

— Я никого не знаю. Юлиус не спит?

— Он проснулся, было, я дала ему молока, и он снова уснул…

— Вот этот мужчина! — шепнула Марта. То был Самоубийца.

— Это вы, господин Магнус! Мы сейчас говорили о вас в санатории, что вас нет, что вы еще не вернулись…

Самоубийца ничего не ответил.

Самоубийца имел расстроенный вид, словно он провел несколько дней, не заходя в дом: платье на нем было новое, но в беспорядке, волосы завиты, но в них масса хвойных игл. Ранка его на руке, во всяком случае, зажила.

— Откуда вы? — спросила фрекен.

— Откуда? Что же мне сказать вам? — ответил Самоубийца, оглядываясь. — Никто здесь не слышит нас?

— Никто.

— Я из дому. Я ведь поехал туда, чтобы уладить кое-что, устроить так, чтобы возможно стало жить. Простите, если я навожу на вас тоску! — вдруг сказал Самоубийца.

— Вы вовсе не наводите на меня тоску. Но что с вами? Вы боитесь чегонибудь?

— Да.

— Не хотите ли зайти?

— Спасибо.

Они зашли в комнатку Марты и уселись там; это словно успокоило его, но он не спускал глаз с окна. Он начал рассказ свой совершенно бестолково:

— Всю ночь пролежал я в лесу, — сказал он, смущенно засмеявшись. Затем он рассказал фрекен, что доктора всегда мелют чепуху, он снова убедился в этом. — О, правда, фрекен, вы столько пережили в последнее время, я прочел об этом в газетах. Сколько здесь вашей вины и сколько виноваты другие? У каждого из нас свой крест, все мы грешны, все люди, все человеки!

Она испугалась, что он, может быть, по-своему обыкновению заведет обычные разглагольствования, и спросила:

— Не правда ли, вы около месяца были в отсутствии?

— Месяц, два, не знаю. Я ведь должен был испробовать новое средство; но подумайте, годился ли я для этого! Жил там, откладывал со дня на день, не мог решиться и ничего не сделал. Значит, нельзя винить средство? — скажете вы. И в известной степени вы будете правы. Но на что же мне средство, которое я не могу применить?

— Какое это средство?

— Трость, разве я не сказал вам?

— Трость…

— Разве я не рассказывал вам о трости? Я теперь ничего не помню, совсем потерял память. Да, доктор расхваливал это новое лекарство, говорил, что оно очень действительно, хорошо излечивает. Но если ты не годишься, чтобы применить его к делу? Вы говорите, два месяца? Ну вот, ходить, значит, два месяца и не решаться и, в конце концов, уехать, ничего не сделав! Кузнец поступил по-другому! Я вам не рассказал о кузнеце?

— Нет.

— Да и нечего рассказывать, просто докторская болтовня. Что это там шевелится? Вы не заметили?

Фрекен взглянула в окно:

— Там, наверно, ничего не было. Но вот что пришло мне в голову, господин Магнус, ели вы что-нибудь, не голодны ли вы?

— Ел ли я? Нет.

Она знала, как он разборчив в еде, но все-таки пошла к Марте и попросила ее приготовить какую-нибудь деревенскую еду, что только можно. Когда она вернулась, Самоубийца рычал, как собака, и глазел в окно.

— Там у опушки леса шевелится куст, — сказал он.

Фрекен:

— Это, конечно, ветер. Чего вы боитесь? Он не ответил.

Конечно, у человека этого не все были дома, но фрекен д'Эспар не относилась равнодушно к тому, хорошо или худо он чувствовал себя; она не могла забыть, что однажды он, вместе с другим больным человеком, великодушно спас ее и известную пачку денег. Да и впоследствии много раз в тяжелые минуты оказывал ей поддержку несчастный Самоубийца.

— Вы не хотите сказать, что пугает вас, я не знаю, может быть, мы с Мартой что-нибудь посоветовали бы вам.

— Нечего рассказывать; мне следовало спрятаться, а не сидеть тут на виду. Нет. Вам тоже кажется, будто ничего нет? Ну, а представьте себе, что это она за вами гонится?

— Кто?

— Я слышал это на станции. Вчера я приехал, и начальник станции, спросив мою фамилию, сказал, что кто-то приехал с поездом и спрашивает обо мне, затем она пошла к телефону и позвонила в санаторию. Она приехала на два дня раньше меня, и все еще здесь и выслеживает меня.