— Богу помолиться? — растерянно спросил Мосс.

— Ну что? — набросился на него Самоубийца. — Или вы слишком велики для этого?

Мосс хорошо слышит, что сталось с бодростью его приятеля, слышит, что приятель близок к отчаянию. Мосс сам захвачен волнением и не может отвечать.

Самоубийца повторяет опять:

— Я слышал о некоторых людях, которые становились счастливее от этого. Которые спокойнее умерли.

— Заткните вы свою глотку! — простонал Мосс. Теперь была очередь Самоубийцы прикрыть свою слабость и стать снова молодцом. Он хватается за первую приходящую ему в голову шутливую мысль: ему никогда не удавалось достичь, чтобы господь бог провел с ним несколько минут, нет. Он никогда не спускался к нему через слуховое окно на крыше.

Утром стало известно, что Мосс уезжает; слух об этом дошел даже до фрекен д'Эспар, и она прислала за ним — что ей могло быть от него нужно? Фрекен д'Эспар сама пострадала и изуродована, это так, но она от души сочувствует несчастному Моссу и хочет сделать для него все, что только может. Мосс, несомненно не ждущий добра, входит ощупью в комнату фрекен и, войдя, стоит там, чувствуя себя виновным в ее несчастии при катании с горы. При виде его у нее на глазах выступают слезы, эти месяцы до неузнаваемости изменили его лицо, она взяла его за руку и подвела к стулу. Нет, он решительно, ни в чем не виноват, как это он может думать такие глупости! Наоборот, она благодарит его за то время, которое они вместе провели тут в санатории, и прибавляет:

— Я часто думала о вас, мне так вас жаль, мне до такой степени вас жаль, что вы так страдаете. Но неужели же во всем свете нет ничего, что могло бы помочь вам, как вы думаете? Вы такой молодой и такой бодрый, вы еще преодолеете это.

— Я слышал, что ваше поранение очень тяжелое, — сказал в ответ Мосс.

— Нет, вовсе это рана не серьезная, посмотрите сами.

— Да, я вижу, подбородок разбит наискось. Да, это большое несчастие.

Фрекен, может быть, ничего не имела против того, что Мосс это сказал, и что он чувствовал себя отягощенным своей виной, но именно потому-то ей доставляло удовольствие утешать и ободрять его:

— Полно! Вам не надо думать ни о чем, кроме того, чтобы поправиться и быть опять бодрым и здоровым. Что там об этом говорить! Маленький розовый шрам никакого мне вреда не делает! Вот что, послушайте, возьмите вот это! Положите в карман. Не благодарите, пожалуйста.

— Это что такое? — спросил Мосс. — Это деньги?

— Послушайте, это все равно, что ничего! — воскликнула она возбужденно. — Вы доставите мне этим радость.

— Благодарю вас, — сказал он, — мне деньги не нужны.

— Они могут пригодиться вам. Посмотрите же, их так немного.

— Но они не нужны мне, фрекен.

— Я не понимаю вас, — говорит она разочарованно.

— Я в числе тех, кто попадает на казенное содержание, — мрачно пояснил Мосс. — Я получил место на казенном иждивении.

— Вот как? — спросила она наивно. — Что значит место? Должность какуюнибудь?

— Да, легкую должность. Я должен только ходить с трещоткой и кричать: «Нечисто, нечисто!»

Фрекен уставилась на него, совершенно сраженная, и прошептала:

— Неужели вы… — Она запнулась.

— Мосс кивнул утвердительно головой, поднялся и выбрался ощупью из комнаты…

Кому всех труднее было пережить отъезд Мосса, это, разумеется, Самоубийце.

Он тоже попытался было сунуть тайком денег слепому в карман, а когда это не удалось, долго бранил его, осыпая множеством обвинений и бранных слов:

— Я не понимаю, что господь бог думал делать с таким человеком здесь на земле! И если я вас называю человеком, то это только для того, чтобы не заходить слишком далеко, но это совершенно не выражает моего действительного мнения.

— Надбавьте еще, — сказал Мосс.

— Нечего мне надбавлять, — ответил Самоубийца, но все же продолжал. Его точно прорвало, и он продолжал и продолжал говорить без удержу, так что охрип и перешел пределы возможного: — Я вам все время говорил: вы полны желчи, желчи и злобы, и упрямства. Я не удивлюсь, если окажется, что вы наслаждаетесь тем, что покидаете мир, которого не можете больше видеть, тогда как мы присуждены к тому, чтобы продолжать ходить тут среди красот природы. Это похоже на вас. Куда это вы теперь едете? Неизвестно, чего вы натворили, бог знает, может быть, вас везут прямо под арест.

— Вы хотите намекнуть на что-нибудь неблаговидное относительно меня? — сурово спросил Мосс.

— Как вам угодно — все, что вам угодно.

— Ну, за такие вещи надо драться! — заявил Мосс, показывая сжатые кулаки, обмотанные тряпками.

— Это шутовская выходка! Я с вами больше ни слова не скажу. Из вас вышла бы хорошая большая обезьяна. Но только вы не должны думать, что я вас не понимаю, вы комичны и наивны, как младенец, и ваша ходульность искусственна. Что, вас убыло бы, если бы у вас был грош в кармане, когда вы уедете?

— У меня в кармане есть все, что мне нужно.

— Да, как же, и вы покупаете себе за шестьдесят ёре поношенную шапку с наушниками.

— Вы завидуете мне, что у меня есть теплая вещь, вот оно, в чем дело.

— Вздор! Ваше хладнокровие притворно, вы успокаиваете сами себя таким вздором, да, да; вы великий человек в ваших собственных глазах. Я буду лучше называть вас жалким человеком, вы полны тщеславия и суетности, вот вы что. Почем я это знаю? Потому, что вы так одичали и до такой степени подобны младенцу, что вы стоите здесь и хвалитесь своей дерзостью. Вы думаете, я вас не понимаю? Это все вместе — притворство и фанфаронство…

Почтальон, которому была пора ехать, позвал в окно, и Мосс пошел ощупью к выходу. Самоубийца помогал ему. В последнюю минуту Самоубийца протянул ему еще в последний раз руку, но Мосс, не видавший этого, сказал еще только «прощайте» на воздух. О, он не нашел ничего лучше и сильнее, он сказал: «Прощайте, Магнус-Самоубийца!» Разве это было кстати? Нет. Самоубийца был положительно более находчив, он великолепно помог своей бранью приятелю в минуту расставанья.

На лестнице стояла заведующая и пожелала Моссу счастливого пути и скорого выздоровления. Доктор был у саней, он что-то говорил ему тихим голосом, помогая ему усесться, потом громко сказал на прощанье: — Будьте же бодры, Антоциус, помните, что я сказал вам! — Да, благодарю, — ответил Мосс. — И, так как шел снег, то он, должно быть, смахнул с глаз маленькие снежинки.

И Мосс уехал, в кожаной ушастой шапке инспектора и в ульстере Самоубийцы, — уехал к месту своего погребения заживо. Неудивительно, что он так долго упирался против того, чтоб расстаться с Торахусом и с жизнью…

Все стало опять в некотором смысле в порядке.

Но вот фрекен д'Эспар.

Она опять здорова, она встала, да, она на ногах, она немного ест, немного спит и от времени до времени разговаривает с доктором. Но она далеко не в прекрасном настроении, шрам на подбородке не украшает ее. Она спросила доктора, как он думает, сгладится ли он со временем, и доктор ответил: о, да, он исчезнет. Между тем, фрекен массировала при помощи кончиков пальцев лицо вазелином.

Но в один прекрасный день…

Началось с того, что она проснулась, выспавшись, и, так как было воскресенье, оделась получше. День был ясный, после первого утреннего завтрака она бродила по протоптанным в снегу тропинкам, и щеки ее разрумянились, потом она читала газеты, потом пошла в свою комнату. Молодой девушке было как-то светло и отрадно, как давно не бывало.

Она спустилась к обеду вниз; так как было воскресенье, то и обед был несколько лучше обыкновенного — были куропатки и кисель. Гостей оставалось так мало, что все сидели за одним столом, доктор, в качестве хозяина, на верхнем конце, потом все вдовы пасторов и мелкие коммерсанты с дамами, и в самом конце заведующая.

Вдруг фрекен вскочила со своего стула.

— Что такое? — спросил доктор, и спросили гости. Ответа не было. — Что с вами, фрекен? — Нет. Доктор встал и хотел подойти к ней, но она пробежала мимо него и рванула дверь, спотыкаясь и прикрывая рот рукою.