В дело вступили два импровизированных дзота. Вкопанные по макушку два танка Т-28, наконец-то, дождались своего часа. Выстрелы главным калибром, наведенные практически в упор, разметали по полю два последних немецких танка, как игрушечные. Получив по снаряду в заднюю часть, они расцвели фейерверком осколков.

  Уничтожение передовой группы привел немецкое командование в бешенство, так как только этим можно было объяснить мгновенно начавшееся новое наступление. Свежая четверка бронированных машин, появившись на горизонте, с безопасного расстояния расстреляла сталинские линкоры, лишившиеся своего главного козыря - неожиданности. Огромные машины, так пугавшие иностранных дипломатов грозным видом своих многочисленных башен, оказались в ловушке, где и были бесславно подбиты. Вкопанные в расчете на близкую дистанцию боя, они были не в состоянии вести орудийную дуэль на равных.

  Пока танки добивали импровизированные советские дзоты, немецкая пехота подобралась практически к переднему краю советской обороны. Уже были видны немецкие гренадеры, изготовившиеся к броску гранат. Они видно, считали советские окопы уже давно взятыми, поэтому без всякой суеты раскладывали перед собой заботливо припасенные колотушки.

  - Ну, вот и все, Кирюха! - угрюмо буркнул Петр, в очередной раз проверяя полон ли магазин с патронами. - Если они притихли, считай к атаке готовятся... Сначала гранатами забросают, а потом контуженных добьют.

  Килиан в этот самый момент ни как не мог унять дрожь в руках. Они ходили ходуном, словно у больного.

  - Ты, главное, сразу же как только увидишь, что они гранаты начали бросать, так немедля ложись на дно окопа, - наставлял его Петр, привязывая вместе обрывком веревки несколько гранат. - Лег и рот по шире открой! Успел, значит, поживешь еще! Ну, с Богом старина!

  С поля раздалась отрывистая команда и в советские окопы полетели немецкие колотушки. То ли так задумывалось, то ли все вышло чисто случайно, но многочисленные взрывы слились в один продолжительный и сильный взрыв. Извилистые ходы и так практически засыпанные после недавнего обстрела превратились в едва различимые канавки.

  - Братушки, есть кто живой? - на фоне воцарившейся тишины раздался громкий вопль. - Есть кто живой?

  По окопам бродил окровавленный политрук с волочившейся за ним винтовкой.

  - Братки, вставай! - то и дело наклонялся он к полузасыпанным телам и начинал тормошить их. - Родимые, ведь пойдут сейчас ироды! Ну, давай, солдатик, поднимайся. Идут ведь, идут!

  Немецкая пехота шла во весь рост, опустив оружие дулом вниз. Кое-где даже слышался звук губной гармошки. Догоняя гренадеров, рвали двигатели оставшиеся танки.

  - Что, твари, думаете взяли? - политрук подтянул винтовку. - Взяли?! Да?!

  Клацнул затвор, винтовка взлетела к плечу и раздался выстрел. Один пехотинец упал. Цепь залегла и мгновенно окуталась выстрелами. Танки рванули вперед и пятьдесят метров, отделявшие их от окоп, они пролетели за считанные секунды.

  Достигнув окоп, танки резко поменяли курс - многотонные машины начали вспахивать землю, закапывая оставшихся защитников. Крики заживо погребенных смешались с ревом железных монстров.

  - Еще немного, самую малость..., - шептал Петр, крепко ухватив гранатную связку. - Давай, давай иди.

  Он на доли секунды приподнялся и метнул связку в цель. Четыре противотанковые гранаты, связанные обыкновенной бечевкой, стали для гордости немецкой промышленности крайне неприятным сюрпризом. Угловатую башню с грохотом вырвало с направляющих, а оставшаяся металлическая коробка задымила и остановилась.

  - Взял?! Взял советского бойца?! - обрадованно закричал Петр, привстав с бруствера. - Понравилось?

  Привставшая фигура в светло-зеленом сильно выцветшем обмундировании, оказалась для шедшего следом танка слишком хорошей мишенью. Окутавшись клубами порохового дыма, он сразу же выстрелил. Наглый пехотинец, только что красовавшийся на бруствере, исчез словно его и не было, зато появился другой.

  ... Воздух наполнился неприятным гудением, который заставлял замереть сердце. Через несколько секунд в небо ударил столб яркого света! И все изменилось... Открывая крепко зажмуренные глаза, солдаты не могли узнать окружающее поле. День сменился ночью, воздух превратился в обжигающую ноздри массу. Танки, только что стоявшие исполинами у окоп, стали обугленными остовами.

  Из замызганного пергамента, который выпал из сумки нищего и затерялся среди мусора: "Братья и сестры! Нет мне ближе вас никого, ни отца, ни матери, ни сына, ни дочери... Нет для меня большего счастья, чем служить вам, чем быть рядом с вами!

  Внемлите мне и запомните сказанное мною, ибо устами моими говорит сам Единый и Сущий! Слушайте Сущего на земле и Единого на небе!

  Пришло время для покаяния... Покаемся, братья и сестры! Вспомним наши прегрешения друг перед другом и перед ним... Пусть слезы искреннего раскаяния катятся по вашим щекам не переставая, ибо раскаяние - это милость Единого, это его дар его всем нам!

  Хватит нам грешить, хватит нам угодничать и злословить, хватит нам копить богатство и обманывать своих близких. Зачем мы убиваем в себе святость Единого? Почему мы позабыли все его наставления и поступаем наперекор его словам?

  Давайте все вместе отринем Зло из наших душ и возлюбим друг друга! Гоните, как паскудно пса, злодеяния из своих домов, с улиц и дворцов...

  Братья и сестры, приходите во второй день сарона на дворцовую площадь, где все вместе мы помолимся и покаемся!

  Сказанное истинно.

  Преподобный Керн.

  Паломники всевозможными способами пытались проникнуть в город. Городской магистрат, казалось, вывернулся наизнанку, пытаясь воспрепятствовать этому. За неделю глашатай на дворцовой площади трижды зачитывал оглашая один за другим указы об ограничении въезда через городские ворота, о повышении въездной пошлины. Не помогали ни городская стража, лютовавшая при въезде, ни дополнительные разъезды гвардейцев. Все было без толку!

  Каждое утро перед городскими воротами начиналось одно и тоже. Мужчины, женщины, старики, старухи, дети, стоявшие лагерем у города, старались любыми способами попасть в город. Мужчины нанимались работниками за копейки, а подчас и вообще бесплатно, лишь бы их провели за городские стены. Сходили с ума женщины, отдаваясь прямо на пыльной земле любому, у кого был лишний проездной ярлык. Дети разного пола и возраста, словно ручные животные, цеплялись за платье торговцев, возвращавшихся из поездки, умоляя их взять с собой.

  Вечером, сразу же после захода солнца, стража начинала медленно закрывать городские ворота, отталкивая бесчинствующую толпу ударами алебард. Однако люди продолжали напирать, не обращая ни какого внимания на падающих рядом. Десять - двенадцать трупов было обычной платой, которую приходилось платить за своевременное закрытие ворот.

  Все, кому удалось правдами и неправдами пробраться в город, во второй день начали стекаться на дворцовую площадь. Людские ручейки, начинавшиеся на самых окраинах городских трущоб, к ремесленным кварталам начинали набирать силу, превращаясь в полноводные реки. К обеду на площади уже бушевало безграничное людское море, ждавшее только одного - преподобного Керна.

  Он появился неожиданно и совсем не там, где все было приготовлено к его приходу. Пока, одетые в самое разное трепье, люди напряженно всматривались в высокий, обшитый красным бархатом, помост, преподобный Керн медленно пробирался к середине площади.

  Рубище, которое было на него надето, выглядело, пожалуй еще более отвратительно, чем обноски остальных паломников. Его роскошные черные волосы, всегда тщательно вымытые и уложенные, засаленными клочками глядели в разные стороны. Вместо длинной увитой бородки мотался покрытый дегтем черный хвост.

  Керн, выбравшись почти на самую середину, резко упал на колени и испустил душераздирающий крик: