— Это и есть те маломерные суда? — прошептала, показывая Бхаджат.
Дэвид увидел в нескольких сотнях метров ниже по реке полдюжины причаленных к пирсу гниющих старых корпусов.
Большинство из них лежали на вязком дне, и из воды торчали только их рубки, да мачты.
Но вон то в конце пирса…
— Пошли, — он взял Бхаджат за руку, и они побежали по крошащейся мостовой к водной кромке и по прогибающимся скрипучим доскам причала.
Судно в конце пирса оказалось старым прогулочным катером. Оно с величайшим достоинством плавало на покачивавших его речных волнах. Дэвиду думалось, что тяжелая на вид масса под брезентом на корме судна это, должно быть, мотор. Он шагнул с пирса на палубу катера, а затем обернулся и взял за руку Бхаджат, когда та легко спрыгнула на борт. Судно качнулось на причальном конце.
— Ты умеешь управлять таким судном? — спросила Бхаджат.
— Нет, — внезапно сообразил Дэвид. — Я не подумал…
— Да ничего, — улыбнулась она. — Я умею.
Она провела его в рубку и принялась разглядывать в темноте кнопки на приборной доске у крошечного штурвала.
Внезапно бухнул открывшийся люк каюты в низу, и перед ними обрисовался силуэт самого крупного человека из всех, когда-либо виденных Дэвидом. Огромный черный человек-гора с кулаками размером с футбольные мячи.
— Какого черта вы делаете на моем катере? — прорычал Лео.
31
Мы находились в центре обучения, когда в Хьюстоне вспыхнули бои. Из первоначальных шестидесяти в нашем классе осталось всего одиннадцать.
Центру обучения — старому джонсоновскому комплексу, построенного еще во времена НАСА — партизаны не угрожали. Но при идущих в Хьюстоне и Галвестоне боях, начальство решило как можно быстрее доставить нас на Космическую Станцию «Альфа».
Нам в этом вопросе не предоставили никакого выбора. Совершенно внезапно стала действовать воинская дисциплина. Всех одиннадцать наших отправили строем в поджидавший их на аэродроме челнок и набили внутрь. Мы видели дым, затянувший горизонт со стороны Хьюстона.
Нас заперли, и мы улетели, так вот просто. По крайней мере я сидел рядом с Рут. Все гадали, что же происходит, и продолжаются ли дома бои.
Дневник Уильяма Пальмквиста.
Спальню Эммануила Де Паоло превратили в кардиологический бокс интенсивной заботы. Спальня всегда отличалась аскетизмом монашеской кельи. Де Паоло не любил помпы и самовозвеличивания. А теперь на письменном столе стоял набитый электроникой серый металлический ящик с экраном осциллографа в центре, верно отражавшим слабеющее сердцебиение Директора Всемирного Правительства. Другие электронные пульты загораживали единственное окно комнаты. Саму постель окружали механизмы жизнеобеспечения, мониторы, бутылки и трубки, подсоединенные к телу старика с посеревшим лицом.
Эфиоп стоял в дверях, боясь идти дальше. Единственными звуками в спальне служили гудение электроники и пыхтение электромоторчика вспомогательного кровеносного насоса, имплантированного хирургами в нижнюю аорту Директора.
Де Паоло не реагировал ни на какое их лечение.
— Он старый человек, — тихо говорили они друг другу за пределами возможной слышимости пациента. — Чего мы можем еще ожидать? — Это было объявление о похоронах.
Бовето потребовал ему дать поговорить с Директором. Массивный африканец крушил одну за другой линии обороны, поспешно воздвигнутой сотрудниками Де Паоло вокруг своего шефа. Бовето добрался до самых личных апартаментов Директора. И там его остановил эфиоп — последняя линия обороны. Эфиопа не могли поколебать никакие доводы или угрозы Бовето: ни чрезвычайность положения, ни необходимость немедленно принять решение, ни важность Бовето в Совете, ни будущее карьеры эфиопа. Ничто. Эфиоп оставался непоколебим.
Но уведомить директора требовалось. Уж это-то было ясно. Поэтому эфиоп неохотно согласился передать новости сам.
В правой руке он держал официальный приказ. Под ним требовалась подпись Де Паоло. Эфиоп понимал, этот приказ будет для старика смертным приговором.
Когда помощник медленно приблизился к постели, веки Де Паоло дрогнули, и он открыл глаза.
— Я спал, — произнес Директор. — Видел во сне… родителей. — Голос его представлял собой слабеющий шепот. — Я не думал о них много лет… десятков лет…
Эфиоп неуверенно стоял у постели.
— Какое сейчас время дня? — спросил Де Паоло.
— Раннее утро, сэр, — прошептал в ответ эфиоп. — Только-только рассвело.
Глаза Де Паоло на мгновение вскинулись с прежней силой.
— Ты ведь всю ночь не ложился, верно? Что происходит? Что случилось?
Осциллограф по другую сторону комнаты показал, что биение его сердца участилось, пики сделались острыми там, где им следовало быть плавно закругленными.
Мятеж, — прошептал помощник. — Подпольная Революционная Организация Народа.
— Где?
— В Америке… в большинстве крупных городов.
— Открытые бои?
Кивок.
— Да. Бои на улицах. Американское правительство не может в одиночку овладеть положением. Были даже сообщения о мятеже в рядах американской армии.
— Санта Мария!
— Мы должны приготовиться действовать… Совет набросал приказ, дающий Всемирной Армии право вмешаться. Под ним требуется ваша подпись.
— Американцы просили нас о помощи?
Следившее за состоянием больного оборудование издало высокотонный электронный свист. И пульс, и дыхание, и сердце Де Паоло зачастили, переходя на опасно высокие уровни. Вспомогательный насос в аорте работал на максимуме.
— Пока нет, — ответил помощник. — Они попросили помощь у канадцев, но у Всемирного Правительства пока ничего не запрашивали.
Де Паоло начал хватать воздух открытым ртом. Дверь в спальню распахнулась, и появилась рассерженная женщина — врач.
— Совет хочет получить директорские полномочия для вмешательства, — сказал помощник.
Врач торопливо сделал несколько шагов к пациенту, но Де Паоло поднял хилую руку, останавливая ее.
— Минуточку, синьора, минуточку.
— Любая минута может стать последней, — отрезала она.
Не обращая на нее внимания, Де Паоло спросил помощника:
— Кто из членов совета хочет получить мои полномочия?
— Бовето. Мальков и Лю его поддерживают.
— А Уильямс, американец?
— Он против.
— Конечно. Никому не хочется увидеть на своей земле иностранные войска, какие бы там не возникли у них трудности.
Вот сейчас наступает трудная часть подумал помощник.
— Сэр, боюсь, что я вынужден согласиться с Бовето и остальными. Совет должен иметь полномочия действовать, даже если вы лишились такой возможности.
Лицо Де Паоло исказилось В спазме боли.
— Или… умер, — охнул он.
Врач бросилась к нему. Эфиоп не мог положиться на свой голос. На глаза у него навернулись слезы.
— Ты прав, сынок, как обычно, — сказал Де Паоло, когда врач прижал к его руке шприц пистолет. — Подай мне документ.
Тот был скреплен дощечкой для письма. Эфиоп взял с дощечки ручку и вложил ее в свободную руку Де Паоло. Старик расписался дрожащими слабыми каракулями, а затем откинулся головой на пеноподушку.
— Конечно, — прошептал он. И закрыл глаза. Все мониторы принялись выть скорбную похоронную песнь.
Врач оттолкнул эфиопа от постели и крикнул во встроенный в стене передатчик:
— Реанимационную бригаду! Быстро!
Зная, что все это бессмысленно, помощник вышел из спальни с отяготившим его руку подписанным документом на дощечке. В примыкающей к спальне маленькой библиотеке мимо него промчалась реанимационная бригада, катя с головоломной скоростью свою бесполезную машинерию.
Помощник вошел в гостиную, где раннее утреннее солнце освещало своими лучами Бовето и нескольких человек из внутреннего штата Директора.
— Вот, — произнес он, вручая Бовето подписанные полномочия.
Одна из женщин, на лице у нее отражались испытываемая Эфиопом мука, спросила:
