Они подошли к ее двери и она открыла ее коснувшись кончиками пальцев индикаторной пластинки.

— Ты не хотел бы чаю или еще что-нибудь? Я не знаю что припасли в моей кухне.

— Вероятно там есть настоящий кофе, — сказал Дэвид. — Мы, знаете ли, выращиваем свой.

— Меня это не удивляет. — Она стащила пончо и бросила его на кушетку в гостиной. Показав на чемоданы стоящие у самой открытой двери спальни.

— У меня не было возможности даже распаковаться.

Дэвид увидел, что постель однако убрана. Готова к немедленному занятию.

— Извини, я на минутку выйду, — сказала Эвелин и направилась в спальню. Минуту спустя она вернулась, с усмешкой на лице.

— Ты прав. В ванной есть одна из этих ультразвуковых гуделок, но ни ванны, ни душа.

— Тебе же должны были сказать об этом на лекциях по ориентации.

— Полагаю я не обратила надлежащего внимания.

Дэвид сел на кушетку и сложил пончо пока Эвелин возилась с кофеваркой. Квартира была маленькой, типичной для новоприбывшей: одна спальня, гостиная, кухонька, ванная. Никаких излишеств. По крайней мере у нее имелся балкон и окна смотревшие на зеленые насаждения. Но, впрочем, как у всех.

Прежде чем он сообразил, что к чему, она сидела рядом с ним и они пили кофе и разговаривали.

— Разве тебе не становится здесь одиноко? — спрашивала Эвелин. — Я хочу сказать все прочие могут вернуться на Землю навестить друзей или родных. Тебе должно быть ужасно одиноко, торчать здесь все время.

— Дело обстоит совсем не так плохо, — ответил он. — У меня есть несколько друзей.

— Твои родные тоже здесь?

Он покачал головой.

— У меня нет никаких родных.

— О, значит они на Земле.

— Нет, — сказал он. — Я… просто никаких родных нет.

— Ты совсем один?

— Ну, я никогда не думал раньше об этом на такой лад. Но, да, полагаю я совсем один.

С миг Эвелин ничего не говорила.

Она выглядит словно испуганная девочка, подумал Дэвид.

— Я тоже здесь совсем одна, — очень тихо проговорила она. — Мне… мне страшно быть далеко от всех моих друзей и родных.

Он поднял ее подбородок к своему лицу и поцеловал ее. Она на мгновение прильнула к нему, а затем рот ее открылся и она стала вдруг бешено страстной. Он почувствовал как прижимается к нему ее тело и крепко обнял ее. Они улеглись вытянувшись бок о бок на кушетке и он начал стягивать с нее платье вниз по плечам.

— Оно снимается не в эту сторону, — прошептала она с намеком на смешок в голосе. Она ненадолго села и, пока он ласкал ее гладкие, гибкие ноги, стянула платье через голову. Еще одно быстрое движение бедер и она осталась нагой. Он начал снимать собственную рубашку.

— Ш-ш, — она поцеловала его, а затем прошептала. — Дай я это сделаю. Ляг на спину и закрой глаза.

На раздевание у нее ушло намного больше времени чем на свое, но Дэвида это не волновало. Он чувствовал на себе ее руки, ее тело, ее язык. Ее густые кудрявые волосы защекотали его по бедрам, он потянул к ней руки и втащил ее на себя. Она оседлала его тело точно также как ранее седло электропеда и он взорвался в ней.

Каким то образом он оказался с ней в спальне под мягко ласкающим покрывалом. Она лежала рядом с ним положив голову на ладонь, а другая ее рука чуть касаясь гладила его торс.

— Должно быть я задремал, — пробормотал он.

— Угу, — ответила она, а затем нагнулась и поцеловала его. Он откликнулся и они снова занялись любовью.

Потом они вместе лежали в постели и он разглядывал невидимый в темноте потолок.

— Теперь ты не боишься темноты? — спросил Дэвид.

— Нет, это хорошая темнота. Я чувствую тебя рядом со мной. Я не одинока.

— Держу пари в детстве ты всегда спала с плюшевым медвежонком.

— Конечно, — ответила она. — А ты нет?

— Рядом с моей кроватью стоял терминал компьютера. А в стене по другую сторону кровати вмонтировали видеоэкран. Я однако читал о плюшевых мишках. Кристофере Робине и все такое.

— Ты всегда был один? — спросила Эвелин.

— Ну на самом деле не один. Вокруг меня всегда было много людей… друзья, доктор Кобб…

— Но никакой семьи.

— Никакой.

— Даже матери?

Он повернулся на подушке, посмотрел на нее. В темноте никак было разглядеть выражение ее лица, только лунный отблеск ее волос и изгиб голого плеча.

— Эвелин, — медленно произнес он. — Мне не положено об этом говорить. Они не хотят делать из меня большую сенсацию. Газеты и телевидение ринутся сюда как стая волков.

— Ты — младенец из пробирки.

Он испустил вздох.

— Значит ты знаешь.

— Я подозревала. На земле я работала в средствах массовой информации. До нас много лет доходили такие слухи.

— Я генетический эксперимент, — уточнил он, — своего рода. Я не родился в обычном смысле этого слова. Мое вызревание проходило в местной биолаборатории. Я первый — и единственный — младенец из пробирки в мире.

Долгий миг она хранила молчание. Дэвид ждал что она что-нибудь скажет, задаст другие вопросы. Но ничего. Наконец он спросил:

— Тебя это беспокоит? Я хочу сказать…

Она погладила его по щеке.

— Нет, глупенький. Меня это не беспокоит. Просто я гадала… почему они сделали с тобой такое?

Мало помалу он ей рассказал. Мать Дэвида была одним из техников строительной бригады, соорудившей «Остров-1». Она погибла при несчастном случае, когда ей раздавило грудь невесомой, но неотвратимо массивной стальной плитой сорвавшейся с оснастки пока она вела ее на место во внешнем корпусе колонии.

Прежде чем умереть она выдохнула врачам что больше двух месяцев как беременна.

— Спасите моего ребенка, — умоляла она. — Спасите моего ребенка. У нее так и не хватило дыхания сказать имя кто отец.

Группа биологов уже работала в одном из специализированных коконов колонии занимаясь исследованиями по перекомпоновке ДНК, утопленными на земле удушающими правительственными ограничениями и испуганными безмозглыми толпами громившими лаборатории во имя Франкенштейна.

Колония была далеко не закончена, но биологи соорудили для зародыша на скорую руку пластиковую матку и послали на землю за оборудованием нужным для поддержания его роста.

— Д-р Сайрес Кобб, суровый антрополог только что названный директором колонии, к удивлению всех кроме Совета и его самого прочесал все имевшиеся в распоряжении Совета лаборатории в поисках оборудования и специалистов нужных для сохранения жизни зародыша. Неизвестный, ничейный, нерожденный младенец стал любимым проектом опытных биомедиков. Биохимики питали его; молекулярные генетики испытывали его гены и улучшали их за пределы всего о чем мог только мечтать обыкновенный человек. К тому времени когда младенец «родился» он был таким здоровым и генетически совершенным каким только могла его сделать современная наука.

Все это было строго незаконным на Земле, или по меньшей мере вне закона. Но на все еще незаконченном «Острове-1» не существовало никаких законов кроме законов Советов, а правосудие отправлял с беспристрастной окончательностью Сайрес Кобб, правивший железной рукой и стальной головой. Кобб позаботился о том чтоб младенец был физически совершенен, затем взял на себя его обучение с самого раннего детства.

— Так значит ты никогда не знал ни матери, ни отца, — произнесла тихим голосом Эвелин, дыхание ее щекотало Дэвиду ухо.

Он пожал плечами под покрывалом.

— Матери конечно я никогда не знал. Д-р Кобб был всем чего только мог желать видеть в отце любой.

— Держу пари…

— Нет, правда. Он отличный старик. А потом еще кое-что. Иногда… ну, иногда я гадаю не был ли он настоящим моим отцом, знаешь, биологически.

— Это было бы дико!

— Для тебя. Для меня все это совершенно нормально.

— Но у тебя никогда не было семьи, ни братьев, ни сестер, ни…

— Ни семейных ссор, ни соперничества с братьями, сестрами. Мне служил наседкой весь научный штат колонии. Они все еще видят во мне нечто среднее между своим талисманом и своим ценным учеником.