– Это истинная правда. Потому что сейчас ты бледна… ты устала. И черты твоего лица проступили яснее. – Он поцеловал меня сзади в шею.

– Терри, если ты не прекратишь, я уйду домой.

– Почему?

Я достала подрумянившийся ломтик хлеба, положила на стол и стала отрезать корку.

– Ты сварил кофе?

– Почему ты уйдешь домой, если я не прекращу?

– Потому что я так хочу.

Он по-прежнему стоял рядом. Чересчур близко.

– Я пока очень мало тебя знаю. Я даже не знаю, как стучит твое сердце.

– Так же, как у любой другой. Тик-так, тик-так.

– Нет, ты не похожа на других. У меня были… ну, как это помягче сказать, у меня есть опыт. Девушки, женщины… Не преувеличивая могу сказать, они для меня не закрытая книга. Но ты не похожа на них. Ты другая.

– Выключи, пожалуйста, плиту.

Он потянулся и выключил её, не сводя с меня взгляда.

– Провалиться мне, если я претендую на слишком многое, моя дорогая, но с большинством женщин я знаю… знал, что они скажут или сделают, если я начну к ним приставать. Я знал это раньше их самих. Я знал, когда они не прочь. Но с тобой я ничего не понимаю.

– Вот тебе тарелка. Осторожно, она горячая.

Мы вернулись в гостиную и взялись за еду. В одном Терри был абсолютно прав: я хотела есть. Я была так голодна, что не оторвалась бы от тарелки, если бы даже мне приставили нож к горлу. Терри по-прежнему не сводил с меня глаз. Его лицо формой напоминало грушу, некрасивое, но интересное. В нем ощущалась необузданность, хитрость и коварство. Оно было настороженным и очень, очень сообразительным. Меня пугал и раздражал его пристальный взгляд. Я уже жалела, что не ушла.

– Мэри, я хочу сказать что-то совершенно безумное.

– Я не могу заткнуть тебе рот.

– Зато можешь дать мне пощечину. – Он выпятил губу. – Если можно, вот что я собирался сказать… Я знаю, твой муж недавно умер, но ты совсем не похожа на замужнюю женщину.

За это время за окном совсем рассвело, и комната с игорным столом, пустыми стаканами, полными окурков пепельницами приобрела довольно мерзкий вид. Я встала.

– Ну, думаю, это достаточный предлог, чтобы отправиться домой.

Терри тоже поднялся и обошел вокруг стола.

– Я жду.

– Чего?

– Эта щека больше подходит для пощечины. На другой уже есть отметка за ухом.

Впервые он упомянул о своем родимом пятне.

– Зачем мне давать пощечину?

– Ты могла бы доказать мне, что я ошибаюсь.

– Могла бы, но я все ещё думаю о Джиме.

Глаза его приобрели цвет канцелярского клея. Но такой оттенок придавали им не мысли о работе.

– Лучше бы ты дала мне пощечину.

– Почему?

– Помнишь, в Зазеркалье королева плакала до того, как уколола палец?

– Не читала.

– Обычно женщины дают пощечину мужчине, если оскорбятся после того, как их поцелуют. Я подумал, что ты могла бы попробовать сделать это до того. Новый вариант.

Сердце мое забилось.

– Нет, спасибо. Вызови, пожалуйста, такси.

Я сделала шаг к двери, но руки его очень умело обхватили меня и сжали так, что я едва не задохнулась. Поскольку я резко отвернула лицо, он стал целовать меня в шею. Изо всех сил я уперлась руками ему в грудь. Ощутив сопротивление, он остановился и дал мне отстранится на вытянутую руку, но все также держал меня за талию. Я чуть не забыла про правильное произношение и не показала, какие знаю крутые выражения. Правда, вовремя сумела сдержаться.

– Считай, что пощечину ты получил.

– Прости, моя красавица, но ты так соблазнительна! И гибка, как тростинка. Как ты гнешься! Сказать что-нибудь еще?

– Да: спокойной ночи.

– Уже утро. А такой ранний час, если ты к тому же не спал всю ночь, роскошное время для любви. Ты устала, расслабилась, твоя кожа остыла, голова затуманилась от выпитого, и здесь никого, никого, никого… Тебе уже приходилось такое испытывать?

– Когда-нибудь испытаю.

– Но не сейчас?

Я попыталась улыбнуться и покачала головой:

– Сейчас нет.

– Один поцелуй на дорожку?

Ну что же… он казался спокойным и безопасным.

– И тогда ты вызовешь такси?

– Обязательно.

Я подняла лицо, и Терри потянулся к моим губам. Но вместо того, чтобы просто поцеловать, он впивался в них со все большей силой. Губы его горели, язык пытался проникнуть мне в рот. Я резко дернула головой, стараясь вытряхнуть из неё туманную пелену, и, должно быть, ударила ему по носу, потому что он вдруг отпустил меня, и я чуть не упала на пол. Ухватившись за стул, я взглянула на него; он потирал нос и смотрел так, что нагонял на меня жуткий страх. И действительно нагнал. Увидев свое пальто на стуле, я схватила его в охапку вместе с сумкой и бросилась к двери. Ощупью нашарив замок, кое-как открыла дверь, все время ожидая, что Терри меня догонит, и выскочила на лестницу. Он с силой захлопнул за мной дверь, а я что есть духу помчалась по лестнице и остановилась только, ощутив лицом холодный воздух улицы.

Тыльной стороной ладони я терла губы.

Я раздумывала, не подать ли мне заявление об увольнении. И думала долго. Наверное, для большинства женщин такое событию мало бы что значило подумаешь, поцелуй начальника у него на квартире. Но мне это совсем не нравилось. От одного воспоминания становилось дурно, и не я хотела больше видеть Терри.

В субботу он вообще не вышел на работу.

– Куда ты вчера делась? – поинтересовалась Донна. – Я думала, ты пойдешь вместе с нами.

– Меня подвезли Макдональды, – отмахнулась я.

– А мне они не понравились. Господи, но ты неплохо начала. Откуда у тебя такое платье? Что-то ты темнишь!

В понедельник, когда Терри появился на работе, в мою сторону он даже не смотрел, и меня это вполне устраивало. Дай Бог, чтобы так все и оставалось. Но все равно всю неделю мне было как-то неспокойно, пока в следующий понедельник меня не перевели на основное место работы – в бухгалтерию. И тут вид денег, которые скоро станут моими, меня сразу успокоил.

И сразу появилась уйма дополнительной работы. Формально я подчинялась Сюзан Клейбоун, но фактически теперь стала с ней на равных. На той же неделе в управлении вывесили график отпусков, и Сюзан Клейбоун сразу отметила себе две недели, начиная с субботы, десятого сентября. Поэтому я взяла себе две следующие. Она должна выйдет двадцать шестого, а до того я буду работать одна.

В четверг к нам заглянул Марк Ротлэнд. Проходя к сейфу, чтобы взять какие-то документы, он положил на стол какой-то билет. Я недоуменно подняла глаза.

– Если вы в самом деле интересуетесь, – кивнул он.

Билет был на Национальную выставку роз. Я смотрела на него с искренним удивлением, ничуть не притворяясь.

– Благодарю, но не стоило беспокоиться, мистер Ротлэнд.

– Никаких проблем.

– Спасибо.

Уже в дверях он добавил:

– Первый день – самый лучший. Но трудно будет попасть. В субботу днем розы все ещё будут хороши.

С тех пор, как я появилась в фирме, он со мной почти не разговаривал. Но, в конце концов, что может быть невиннее, чем билет на выставку цветов?

Когда он вышел, я достала пудреницу и бросила на себя взгляд в зеркало. Разные у меня в тот момент были мысли…

У нас всю жизнь была одна-единственная роза – та, что обвивала изгородь на заднем дворе в Плимуте; и каждый год в пыли её душили сорняки. Но почему другие хлюпают носом и вытирают глаза из-за такого хилого цветка? Или слушая «Розы Пикардии»? Меня никогда не занимало и не трогало то, что давалось без борьбы.

Нет, для меня «Розы Пикардии» тоже кое-что значили. Однажды я наблюдала, как расчищали от мусора площадку на одной стороне Юнион-стрит… И вдруг из-под обломков рабочие извлекли старый переносный патефон. Повертев его в руках и посмеявшись, один из них сказал: «Эй, цыпленок, это тебе». Схватив его, я бросилась домой и обнаружила, что он работает, но в нижнем ящике сохранилась в целости лишь одна пластинка – «Розы Пикардии» в исполнении какого-то ирландского тенора, который жутко гнусавил. Другой пластинки купить я нигде не смогла, поэтому три года крутила только эту, пока она не затерлась совсем.