Обычно я приходила домой из школы в половине пятого. Мама с Люси все ещё были на работе, мне оставляли список, что купить, и я отправлялась в магазин. Потом готовила поесть – обычно ветчину с жареным картофелем или селедку с хлебом и маслом. Возвращались они примерно в половине седьмого. И я непрерывно ставила «Розы Пикардии», снова и снова, потому что другой у меня не было.
Воскресенья проходили безрадостно, мы торчали в церкви, а вот по субботам мама с Люси работали, и я почти весь день была предоставлена самой себе. Нет, приходилось, конечно, убирать квартиру, но с этим я справлялась быстро и уже к десяти часам вылетала во двор. Мы слонялись по Плимуту, смотрели, как работают краны, бульдозеры и строители; потом, когда у них кончался рабочий день, пробирались на строительную площадку и копались там в мусоре в надежде что-нибудь найти. Иногда мы били кирпичи, или закапывали лопаты, или бросали камни в бетономешалки. Потом бродили вокруг складов, или ходили к автоматам играть в пинбол, или хихикали с мальчишками на углу, или забирались на железнодорожную насыпь и швыряли камнями в проходящие поезда.
Однажды, когда мне было четырнадцать, мы всю февральскую субботу провели с прыщавой девчонкой по имени Джун Тредол, мать которой уже три месяца сидела в тюрьме. С нами были сначала ещё три девочки, но потом мы откололись и весь день шатались по улицам, напрашиваясь на неприятности.
Помню, день был холодный, лужи замерзли, и когда мы пришли на берег, море оказалось серым и похожим на каток. Мы побродили там немного, пиная друг друга дешевыми башмаками, чтобы не мерзли ноги, и болтая о том, что станем делать, если вдруг появится много денег, Потом вышли к стоянке машин. Там стояли любые – от маленьких «остинов», бывших старше нас, до последних моделей «фордов» и «фольксвагенов».
– Хватит у тебя смелости пойти и проткнуть шину? – спросила Джун.
– Иди сама.
– За смелость дам тебе полфунта.
– Отстань.
– И ещё эти чулки в придачу. Что, боишься?
– Вот дура, – фыркнула я. – Что толку, если я проткну шину? Что нам это даст? Ничего, поэтому и не пойду. Понятно?
Переругиваясь, мы двинулись дальше. За углом тоже дикого не было, мы забрались на забор и снова стали разглядывать машины.
– Смотри, вон в той на заднем сиденье сумка лежит. Ты могла бы её спереть? Это бы нам обеим пригодилось.
В машине в самом деле лежала кожаная сумка.
– Еще чего! Проклятая машина заперта, и я не собираюсь её взламывать даже для тебя. Понятно, лярва прыщавая?
Мы отправились по домам, подкалывая друг друга, но когда Джун ушла, было всего пять часов, ещё светло, и я прикинула, что если вернуться к автостоянке, то как раз начнет смеркаться. Я не любила, чтобы в меня не верили, и думала, что завтра утру ей этой сумкой нос.
Я вернулась, немного задержалась за стоянкой – машина стояла на том же месте. Дважды я прошла туда и обратно, чтобы выяснить, где дежурный. Но он возился в другом конце стоянки. На третий раз я перелезла через стену. Еще во время спора с Джун я заметила, что у машины неплотно прикрыта одна из форточек, и теперь в этом убедилась. Если рука маленькая, её совсем нетрудно просунуть внутрь и нажать на ручку двери. Потом остается только бросить искоса взгляд на стоящие вокруг автомобили, открыть дверцу, дотянуться до заднего сиденья и схватить сумку.
Сунув её под пальто, я снова перемахнула через стену и бросилась бежать.
Это была первая вещь, которую я украла, и сначала я была просто в ужасе. Только возле самого дома я пришла в себя и начала соображать. Я вспомнила, как раньше попалась из-за девчонки, с которой мы вместе проделали вместе, а потом она струсила и выдала нас обеих. Если Джун увидит сумку, мне никогда уже не чувствовать себя в безопасности. Я свернула в темную аллею и посмотрела, что там есть. Два фунта одиннадцать пенсов, альбом марок, чековая книжка, носовой платок и компактная пудра.
Я достала деньги и марки, остальное оставила, дошла до самой гавани возле Барбакана и бросила сумку в море.
В субботу днем я отправилась на выставку роз. Меня мало волновали цветы, просто я думала, что Ротлэнд может поинтересоваться, была ли я, а врать трудно, если представления не имеешь, как там вообще все выглядит.
Но, попав туда, я пришла в полнейший восторг от огромного количества роз и поняла, что моя несчастная розочка с заднего двора, вряд ли принадлежала к тем образцам, по которым можно судить об этом цветке.
Народу там собралось видимо-невидимо, и все из тех, которых я увидела только в Лондоне. И хотя я с удовольствием подорвала бы их всех к чертовой матери, нужно признать: деньгами своими они распорядиться умели. Я слышала, как одна женщина заказывала шестьдесят роз сорта «Пис», сорок штук сорта «Даки Мейден», три десятка – «Опера». Я попыталась представить, каковы же размеры её сада, поскольку она сказала, что хочет всего лишь «заменить» этими часть старых. Двое мужчин обменивались впечатлениями вчерашнем обеде в Нью-Йорке. Какая-то дама жаловалась, что на вилле в Каннах розы растут лучше, чем у неё дома в графстве Суррей, и она не понимает, почему. Как же это было непохоже на местную биржу труда с её безнадежными и забытыми Богом клиентами! Сознают ли вообще эти люди, что живут на одной планете?
Кто знает, может и у меня когда-нибудь будет вилла в Каннах, где бы они ни были.
– А, вы пришли, миссис Тейлор! Надеюсь, вам нравится?
Марк Ротлэнд! Вот никогда не знаешь, что тебя ждет, и как судьба обернется, верно?
– Да. Я ужасно рада, что пришла. Никогда не видела таких цветов!
– И каждый год они лучше прежнего. Я иногда боюсь, что, достигая совершенства, он теряют свою прелесть. Видели розу, получившую золотую медаль?
Мы вместе шли по павильонам. Это что же, ещё один на мою голову? Только этого не хватало! Едва от одного избавилась…
Сегодня Ротлэнд был одет лучше обычного – на работу он ходил в старом костюме, – но волосы опять нечесаны и в лице ни кровинки. И все смотрелся он неплохо.
Но мне нужен ни он, ни его кузен. Мне нужно было спокойно их ограбить – вот и все.
Я собиралась уже придумать предлог, чтобы уйти, но он сказал;
– Мне нужно вернуться в Биркемстэд к шести, но на чашку чая времени хватит. Составите компанию?
Вопрос застал меня врасплох, и я брякнула:
– Где?
Он улыбнулся.
– Здесь, за углом. Небольшое кафе с чудесной сдобой.
В очень скромном кафе с розовыми шторами и совсем не такой обстановкой, как «АВС» или «Лайонс», Марк Ротлэнд стал расспрашивать меня о фирме: нравится мне работа, и что я думаю насчет реорганизации отдела розничной торговли. И я решила, что ошиблась, и что он, слава Богу, мной самой не интересуется.
– Вы, конечно, слышали, что у нас семейная фирма, – сказал он. – Главная беда таких фирм в том, что ничего не меняется. Сыновья получают директорские посты по наследству, и невозможно сказать, есть ли у них для такой работы нужные способности. Мой отец, например, совершенно не годился для бизнеса. Его увлечением были цветы, в них заключалась вся его жизнь. И некоторые сегодняшние директора, на мой взгляд… – Он замолчал, легкая улыбка скользнула по лицу. – Но это уже другой разговор.
– Вы в фирме недавно?
– Я служил на флоте, пока не умер отец.
– Говорят, вы многое на фирме изменили?
– Кто говорит? Впрочем, неважно, потому что это правда. Некоторые отделы не перестраивались с двадцатых годов, представляете? В прошлом году я фирму ввел в жуткие расходы. Учитывая общий застой в делах, это было очень рискованно.
– Мне понравился прошлый вечерний прием в, – сказала я. – Вы всегда на них бываете?
– Нет, первый раз. Мне было не до того, пока долго болела жена. В прошлом году она как раз перед праздником умерла.
Значит, Терри Холбрук наплел со злости.
– Как вам в бизнесе после флота, мистер Ротлэнд?
– А здесь тоже – как в море.
