В штабе — дым коромыслом. Здесь распределяют пушки, винтовки, сапоги, фляжки, подковы, мыло и многое другое, без чего нельзя воевать. Формируется стрелковый полк.

— Ну, как там саперы? — перехватил меня в коридоре Зырянов, высокий, немолодой уже капитан с хорошей выправкой и заметно выгнутыми ногами. На его синих, «чужеродных» для пехоты петлицах — серебряные подковки с саблями.

— Нормально! Отделение разведки выделил, обучаю… Миноискателей нет.

— Получи.

— Нет на складе…

— Будет. Все будет! Народ твой — пеший?

— Пеший.

— Худо… Им не поспеть за конной разведкой.

Зырянов — помощник начальника штаба по разведке, и к тому же кадровый кавалерист. На нас он смотрит как бы с высоты своего седла.

Я прохаживаюсь по коридору, жду комиссара полка. Ко мне подходит лейтенант Пашкевич — командир противотанковой батареи. У него свежее розовое лицо, щеки досиня выбриты. Говорит он весело:

— Куда ни сунусь — всюду временные! Врид, врио, ио…

Действительно, комсостава не хватает, а вновь прибывающих, особенно таких, как я, свежеиспеченных, в первую очередь направляют в подразделения; очумевшие штабники сидят в прокуренных комнатах дни и ночи, тут же, не раздеваясь, поочередно дремлют.

— Понимаешь, мне нужен бк[1], а они тянут кота за хвост!

— Может, нету снарядов, — пробую я защитить неизвестного мне врида.

Но артиллерист упрямо стоит на своем:

— Был бы настоящий начальник — достал бы! На этого цыкнут по телефону, он и дышит в тряпочку. А чего бояться? Меньше взвода не дадут, дальше фронта не пошлют! Война, друг…

Наконец приходит комиссар Михайлов, ради которого я и толкусь в коридоре. Он долго выспрашивает, куда и сколько человек передано из моего прежнего формирования. Начинаю подробно докладывать, ссылаюсь на документы и распоряжения.

— Испарились у тебя люди! — упрекает он меня, разглядывая сводку и прижимая плечом к уху телефонную трубку. — Да! Да! Есть! Да… — отвечает он кому-то.

Наконец мы с ним находим ошибку и сводим концы с концами. Гора с плеч!

— Не путай гляди, — отпускает меня комиссар. Его смугло-землистое, припухшее от бессонницы лицо тонет в дыму.

Идя обратно по коридору, я думаю: не слишком ли засиделись мы в лагере? Дни бегут, осенние дни сорок первого года… Прошел сентябрь, начался октябрь, а мы все формируемся…

— Ну, давай, давай Вась Васич, — уговариваю я командира второго взвода. — Все ж таки добро…

— Пропади оно пропадом! — морщится он и подвигает консервную банку ко мне. Это мы с Василием Васильевичем Оноприенко едим до невозможности надоевший деликатес — «Снатку», который нам систематически выдают по доппайку. Вначале крабы пришлись было нам по вкусу и ели мы их, можно сказать, ложками. Но — сколько можно?

Тут же сидит командир первого взвода.

— Федоров! — заводит его Оноприенко. — Даю вводную: противник с фронта, противник с тыла, противник слева, противник справа! Ваше решение?

— Ну… оценить обстановку… — тянет Федоров.

Оноприенко хохочет:

— Лейтенант Чуб в таком разе командовал: «Взвод, сквозь землю провались!»

— Над кем смеетесь, господа? — морщится Федоров.

Я снова передвигаю консервную банку поближе к Вась Васичу и рассказываю, как в тридцать девятом году привез в Архангельск, в институтское общежитие, арбуз и как мой приятель — северянин ел такую невидаль ложкой. Оноприенко, истый хохол, смеется до колик.

В столовую мы сегодня не ходили — некогда: собираемся на стрельбище. Перед бараком строится рота. На повозку уже погружены патроны, бутылки с зажигательной смесью и старые ручные гранаты — «бутылки». Мысленно проклиная крабов, я забегаю в отгороженную в казарме клетушку, где старшина держит кое-какое ротное добро. Нынче здесь расположился ротный умелец Носов и на скорую руку малюет чернилами на газетах поясные силуэты-мишени.

— Сколько сделал, богомаз?

— Двадцать.

— Кончай.

На стрельбище, как всегда, народу много. Бьют станковые пулеметы, татакают ручные, трещат винтовки и карабины. Отыгрывает сигналы труба.

Мы занимаем свой участок. Назначаю первую смену. Саперы протирают оружие, накалывают на щиты мишени, расставляют в тылу прицельные станки. Во взводе Оноприенко уже заготовили «Боевой листок» — остается ждать отличников.

На огневом рубеже появился комиссар полка Михайлов. Он сразу же подошел к нашей роте.

— Как стреляете, саперы?

— Готовимся, товарищ старший политрук.

Михайлов внимательно посмотрел на меня:

— А раньше рота стреляла?

— Стреляла.

— Ну вот что, брат… Стреляйте получше…

У комиссара необычно серьезный и в то же время рассеянный вид. Он подолгу смотрит куда-то в сторону и, видно, думает о чем-то своем. На гимнастерке у него поблескивает орден Красной Звезды — единственный в нашей части. Говорят, в финскую кампанию получил.

— А верно, товарищ комиссар, будто капиталист может помочь нам? — спросил Носов, с уважением посматривая на редкостный тогда орден.

— Может быть… При условии, конечно…

— Свой своего, значит… — недоверчиво протянул Носов. — Какая польза?

— Не польза, друг мой. Свою шкуру спасать будут!

— Ить шкуры-то у них одной масти?

— Не совсем. Залез же Гитлер к соседям…

Следом за комиссаром прибежал посыльный: меня срочно вызывали в штаб полка. Михайлов обернулся:

— Народ, говоришь, подучился? Так-так…

— Занимались.

— Ну, ступай! Ступай…

По его тону я понял, что вызов не совсем обычный, и стал прикидывать в уме, что и как у меня в роте. Вооружение и боевое снаряжение мы получили почти полностью, а вот что касается учебных пособий, то их почти не было. Различные схемы, плакаты и макеты делали сами. Занятия шли, что называется, с утра до ночи. Так мы учились в финскую войну — я тогда служил действительную в Чапаевской дивизии. Нас хорошо тогда поднатаскали, занимались по десять и более часов, и все в поле, даже политподготовка…

Да, но зачем же все-таки меня вызывают?

В штабе я прочитал первый в моей жизни настоящий приказ. Завтра выступаем.

Ночные сборы… Ротные пароконки стоят возле барака. Чувствуя суету и нервозность, лошади неспокойно мотают головами, дергают поскрипывающие повозки. Где-то около Тулы погромыхивает. Наверное, воздушный налет.

Это подгоняет людей. Саперы движутся традиционным «понтонным» шагом — бегом. Запыхавшийся сержант Васильев — он с недавнего времени старшина роты — озабоченно что-то выговаривает повозочному Буянову, сухонькому и слегка вроде глуховатому красноармейцу. Буянов нестроевик. Он смущенно улыбается и мягко отвечает старшине. Слышно только:

— Мы понимаем… увяжем сено поверх… маненько чувалы… поищем место…

Меня бьет озноб. Я чувствую себя неуверенно, нервничаю. Откидывая сползающий на живот планшет и поддерживая потяжелевший вдруг пистолет, прохаживаюсь между повозок; приказываю, поправляю, помогаю саперам что-то поднять; в третий уже раз забегаю в казарму. В казарме порядок, здесь распоряжается Оноприенко. Он стоит, чуть расставив ноги, и внешне спокойно, неторопливо командует. Но вот он рукой заглаживает набок белесый чубчик, и видно, что у него подрагивают пальцы… Это меня почему-то успокаивает.

Вшестером саперы несут сложенную и зачехленную лодку. Шажок у них мелкий, частый. Командует расчетом Ступин — рассудительный, немолодой уже боец.