Решил тогда монах построить на свои деньги судно, чтобы уйти на нем Северным морем земли американские открывать. Назвал то судно не именем святого, как в обычаи, а иноземным словом «Аверс» – на диво всем православным и проклятие Феофана.

За строительством этого судна и застал его по прибытии в родные края Афанасий Шестаков.

– Слава Богу! Услышал мои молитвы! – возрадовался монах. – А я вот решил уже в одиночестве бежать от мирских забот, найти остров необетованный да келью там себе устроить. Народ сказывает, что ты уполномочен самой императрицей командиром всего нашего края?

– Оно вроде так, и грамота имеется! Но преставилась императрица Екатерина, и Долгоруковы верх взяли, посадив на трон Петра II, внука Петра Великого. Тобольский губернатор князь Михаил Владимирович Долгоруков все и переиначил. Своим указом поставил надо мной драгунского капитана Павлуцкого.

– Ты, Афанасий, не поддавайся, скрути того капитана в бараний рог. Молва идет, что малолетний император Петр захворал, не ровен час Бог и его душу приберет.

– Что же ты, Игнатий, лодию свою именем непотребным обозвал? «Аверс» – слово басурманское, не понятное люду православному, – полюбопытствовал Шестаков.

– А ты, голова, играл когда в зернь? Не нынешняя, с костями шестигранными, а та, старинная, когда мечешь пластинки костяные с черной и белой сторонами? Вычитал я в одной книге, что «аверс» на иноземном языке означает «лицевая сторона», что по игре в зернь есть белый цвет. Вот я и попытаю свою жизнь, брошу зернь! Авось «Аверс» и вынесет меня из черного проклятия на свет Божий.

Сидели товарищи рядком долго, молча, думая каждый о своем. Неожиданно Игнатий попросил:

– Ты бы, Афанасий, дал человечка, смышленого в делах судовых. Поспешаю! Хочу нынче же отбыть вниз по Лене!

Вскоре ботовых дел мастер Иван Спешнев и два казака родом из Архангельска по просьбе Шестакова трудились на якутском плотбище, помогая монаху Игнатию.

О том, что Шестаков отдал в наем безумному монаху людей из экспедиции, сразу же узнал штурман Генс, о чем немедля и донес Павлуцкому.

– Ну что же, – решил капитан, – пора ставить Шестакова на место. До Якутска добрались, далее и без него обойдусь, а повод вполне подходящий.

Надев мундир, повесив на пояс широкую драгунскую шпагу, капитан Павлуцкий явился к пирсу, где на ладье «Аверс» шла дружная работа.

Капитан невольно залюбовался увиденным. Рьяно светило солнце, играя вспышками зайчиков на речной ряби, видимо, стараясь излить на землю все свое тепло за столь короткое лето. Судно уже спустили на воду, и Спешнев с казаками ладил мачту. Тут же крутился дюжий монах, за всеми поспешая и задавая тон работе. Нашлись и праздные зеваки, что, сидя на берегу, наблюдали за ладной работой. Для полноты представления не хватало лишь казачьего головы.

Капитан надумал даже вернуться и не затевать ссоры, но судьба уже давно во всем определилась. На плотбище появился и Шестаков. Все складывалось аккурат, как предполагалось. В наличии два главных героя, отрицательный персонаж – штурман Генс и даже доброжелательная публика.

Действие развивалось стремительно и необратимо. Павлуцкий, не замечая Шестакова, поднялся на борт «Аверса» и, распаляя себя, накинулся на Спешнева. Тот, не совсем понимая причину ярости капитана, оправдывался:

– Но позвольте, господин капитан! Мне начальник экспедиции Афанасий Федотович распорядился.

– Здесь я начальный командир, капитан драгунского полка Павлуцкий, а не мужичий голова! – взревел тот.

Окончательно распоясавшись, Павлуцкий схватил за шиворот мастера и со всего маху кубарем швырнул его вниз по трапу. Именно в этот момент и скрестились взгляды наших героев.

Подтянутый, представительный Павлуцкий в ладно сидящем на нем офицерском мундире и одетый в добротный легкий зипун немолодой, но крепко сбитый, коренастый казак – каждый хорош по-своему! Глаза их пылали такой яростью, что, казалось, они испепелят друг друга.

Не будем искать виновного, ибо такового здесь не было. У каждого из них имелась своя правда; у того и другого в кармане лежала грамота о собственном назначении, поступиться которым для обоих было зазорно, а посему для слов места уже не оставалось.

Павлуцкий выхватил из эфеса шпагу:

– Пускай клинки решат, кто из нас начальный командир, – срывающимся от ярости голосом выкрикнул капитан, – иначе нам не разойтись!

– Господин капитан, видимо, запамятовал, что шляхтичу с казаком не к лицу биться на саблях, – усмехнулся Шестаков. – Лучше на кулаках разобраться, а то порубаешь шляхту и сам на плаху угодишь.

Это был предел. Швырнув шпагу, Павлуцкий бросился на своего врага. Зрители затаили дыхание. Драки на Руси – дело обычное, но чтобы капитан драгунский да голова казачий сошлись грудками – то в редкость. И надо заметить, бойцы оказались отменные. Кулачным боем оба владели в совершенстве, но в данный момент все условности русской забавы были забыты.

Удары наносили и в грудь, и в голову. Били до крови, не жалея кулаков. Удары Афанасия, что удары молота. Казалось, слышится треск костей, когда железные кулаки казака достигали противника. Только благодаря проворству и молодости устоял Павлуцкий после первого натиска. Удары капитана попадали в цель чаще, но терпимо переносились Шестаковым: старая закалка тоже кое-что значит.

Долго бились противники, пока не обессилили и не пали оба на землю. Поединок едва не закончился массовой дракой. Горячо обсуждали случившееся свидетели боевого представления. Единства в признании победителя не наблюдалось.

Драка окончательно развела противоборствующие стороны. Примирение невозможно, а победитель не определен. Теперь каждому члену экспедиции предстояло решать, на чьей он стороне; для команды в целом это означало, что неминуем раскол.

Более всех происшедшее обескуражило воеводу Полуэктова. К тому же Павлуцкий подал в воеводскую канцелярию официальное донесение на Шестакова, обвинив его в бесчестии и всяческих непотребствах. Воевода затребовал к себе с бумагами обоих воинствующих претендентов на лидерство в экспедиции. Долго он изучал грамоты, но, к великому сожалению, к благостному разрешению конфликта так и не пришел.

Во всех документах однозначно звучало: капитан Павлуцкий как обер-офицер командует всеми людьми воинского звания. Сибирский губернатор в своем указе хотя и называет шляхтича первым командиром, но тут же предписывает ему и казачьему голове едино поступать в оной партии во всем и с общего согласия. Опять же Шестаков во всех грамотах значится главным распорядителем денежных средств, фуража и всего имущества экспедиции. Даже Охотская флотилия и гарнизоны камчатских, чукотских острогов передаются в распоряжение казачьего головы. Выходило, что во многих вопросах Афанасий был значительно выше самого якутского воеводы.

Напутали господа сенаторы, верховники да и губернатор сибирский так, что теперь едва ли удастся распутать. Санкт-Петербург далеко, годами ждать будешь разъяснений, да и то запутают еще более. Вот и решил для себя воевода:

– Не буду, однако, никому перечить, но и исполнять не поспешу. Может, оно как-нибудь и утрясется все само собой.

К августу «Аверс» Игнатия был готов полностью. Неплохое вышло судно для речной навигации. Все свои капиталы потратил монах на его строительство. Как говорится, остался без кола и двора, да они, в сущности, и ни к чему опосля пострига.

Большими трудами и дорогой ценой удалось Афанасию сломить сопротивление архиепископа Феофана. Лишь объявив плавание «Аверса» частью экспедиции и делом государственным, смог получить молчаливое согласие, но никак не благословение.

– Проведывания Ленского устья и от Северного к Восточному морю ходу, то прописано мне в указе государыней, – доказывал Шестаков воеводе и Феофану. – А более поручить некому, да и ладьи нет подходящей. Или вы на свои сбережения построите?