Тут волк невольно ухмыльнулся, вероятно, сам того не замечая.

— Судите сами! Стал бы я есть бабкино мясо, когда меня ожидала на завтрак свеженькая девчушка! Не такой я дурак…

Вспомнив об этом лакомом кусочке, волк не утерпел и несколько раз провел по губам своим большим языком; при этом обнажились его длинные острые зубы, вид которых не слишком-то успокоил девочек.

— Волк, — вскрикнула Дельфина, — вы лжец! Если бы вы раскаивались, как вы говорите, вы не стали бы облизываться!

Волку было очень стыдно, что он облизнулся при воспоминании о пухленькой девочке, которая так и таяла во рту. Но он чувствовал себя таким добрым, таким честным, что ему не хотелось сомневаться в самом себе.

— Простите меня, — сказал он, — это дурная привычка; я унаследовал ее от родителей, но это ничего не доказывает.

— Тем хуже для вас, если вы плохо воспитаны, — заявила Дельфина.

— Не говорите так, — вздохнул волк, — я очень сожалею…

— А есть маленьких девочек — тоже наследственная привычка? Когда вы обещаете больше не есть детей, это почти то же самое, как если бы Маринетта обещала не есть сладкого.

Маринетта покраснела, а волк пытался протестовать:

— Но раз я вам клянусь…

— Прекратим этот разговор, а вы ступайте своей дорогой. Вы согреетесь на бегу.

Тогда волк рассердился, потому что ему не верили, что он добрый.

— Ну, знаете, это уж слишком, — крикнул он, — правду никогда не хотят слушать. Так можно отбить всякую охоту к честной жизни. А я считаю, что никто не имеет права мешать добрым намерениям, как это делаете вы. И можете быть уверены, что если я когда-нибудь снова отведаю детского мяса, вы будете в этом виноваты.

Слушая его, девочки не без тревоги думали о бремени ответственности, ложившейся на них, и о раскаянии, которое они себе, быть может, готовили. Но острые уши волка так быстро шевелились на его голове, глаза так злобно сверкали, а клыки так высовывались из-под оттопыренных губ, что они остолбенели от ужаса.

Волк понял, что запугиванием ему ничего не добиться. Он попросил прощения за свою вспышку и пустил в ход просьбы, чтобы добиться своего. Пока он говорил, взгляд его затуманился нежностью, уши прижались к затылку, а нос сплюснулся об оконное стекло, так что пасть его казалась плоской и безобидной, как морда коровы.

— Ты же видишь, что он не злой, — говорила маленькая.

— Может быть, — отвечала Дельфина, — может быть.

Голос волка стал умоляющим; и тогда Маринетта не выдержала и направилась к двери. Перепуганная Дельфина удержала ее за локон. Послышались пощечины. Волк в отчаянии метался за окном, говоря, что он лучше уйдет, чем будет причиной ссоры двух самых хорошеньких блондинок, каких он когда-либо видел. И действительно, он отошел от окна и удалился, сотрясаясь от рыданий.

«Вот беда! — думал он. — Я такой добрый, такой нежный, а они отказываются от моей дружбы. Я бы стал еще добрее, я даже перестал бы есть ягнят».

Между тем Дельфина смотрела, как волк уходил, ковыляя на трех лапах и дрожа от холода и горя. Охваченная раскаянием и жалостью, она крикнула в окно:

— Волк! Мы больше не боимся. Идите скорей погреться.

Но беленькая уже отворила дверь и выбежала навстречу волку.

— Боже мой, — вздыхал волк, — как славно сидеть у огня. Право, ничего нет лучше семейной жизни. Я это всегда думал.

Глазами, полными слез, он нежно смотрел на девочек, которые робко держались в сторонке. После того как он хорошенько облизал больную лапу и согрел живот и спину у очага, он стал рассказывать разные истории. Девочки подошли поближе, чтобы послушать о приключениях лисы, белки, крота и трех кроликов с опушки леса. Некоторые были такие смешные, что волку пришлось повторять их по два-три раза.

Маринетта уже обнимала своего друга за шею, дергала его за острые уши и гладила и по шерсти, и против шерсти. Дельфина освоилась не так быстро, и, когда она в первый раз сунула для забавы свою маленькую ручку в волчью пасть, она не удержалась и вскрикнула:

— Ах, какие у вас большие зубы…

Волку стало так неловко, что Маринетта обхватила его голову обеими руками, чтобы скрыть его смущение.

Волк из деликатности ни слова не говорил о том, как его мучит голод.

— До чего же я добрый, — радостно думал он, — прямо не верится.

После того как он рассказал много историй, девочки предложили ему поиграть с ними.

— Играть? — переспросил волк. — Да ведь я не знаю никаких игр.

Но он очень быстро научился играть в пятнашки, в хоровод, в палочку-выручалочку и в жмурки.

Он пел довольно красивым басом куплеты «Кум Гильери»[10] или «Латур, берегись». На кухне стоял настоящий содом: толкотня, крики, хохот, опрокинутые стулья. Между друзьями исчезла всякая неловкость: они перешли на ты, как будто век были знакомы.

— Волк, тебе водить!

— Нет, тебе! Ты шевельнулась! Она шевельнулась…

— Волку фант!

Волк в жизни так не смеялся, он чуть не свихнул себе челюсть.

— Никогда не думал, что играть так весело, — говорил он. — Как жаль, что нельзя играть каждый день!

— Но ты ведь опять придешь, волк. Наши родители всегда уходят по четвергам после обеда. Ты подкараулишь, когда они уйдут, и постучишься в окно, как сегодня.

Под конец стали играть в лошадки. Это была отличная игра. Волк был конем, младшая сидела верхом на его спине, а Дельфина держала его за хвост и правила упряжкой, во весь опор мчавшейся между стульями. Высунув язык, разинув пасть до ушей и задыхаясь от быстрого бега и от смеха, распиравшего ему ребра, волк иногда просил разрешения перевести дух.

— Чур! — говорил он прерывающимся голосом. — Дайте мне посмеяться… я больше не могу. Нет, дайте посмеяться!

Тогда Маринетта слезала с коня, Дельфина выпускала волчий хвост, и все они, сидя на полу, хохотали до упаду.

Веселье кончилось к вечеру, когда волку пришлось подумать об уходе. Девочки чуть не плакали, и Маринетта умоляла:

— Волк, оставайся с нами, мы еще поиграем. Наши родители ничего не скажут, вот увидишь…

— Ну, нет! — отвечал волк. — Родители — люди рассудительные. Они не поверят, чтобы волк мог стать добрым. Я знаю, что такое родители.

— Да, — согласилась Дельфина, — лучше тебе не задерживаться. Я боялась бы, как бы с тобой чего не случилось.

Трое друзей уговорились встретиться в следующий четверг. Последовали новые дружеские излияния и уверения. После того как младшая привязала ему на шею голубой бант, волк убежал и скрылся в лесу.

Больная лапа еще мучила его, но при мысли о будущем четверге, когда он снова придет к девочкам, он напевал, не обращая внимания на возмущение ворон, дремавших на самых высоких ветках:

Вернувшись, родители стали принюхиваться еще с порога кухни.

— Здесь как будто волком пахнет, — сказали они.

Девочки сочли нужным солгать и сделать удивленное лицо; так всегда бывает, когда волка принимают тайком от родителей.

— Как вы можете слышать волчий запах? — возразила Дельфина. — Если бы волк зашел в кухню, мы были бы съедены.

— Это верно, — согласился отец. — Я об этом не подумал. Волк бы вас сожрал.

Но младшая, которая не умела врать два раза подряд, возмутилась, что о волке смеют так враждебно отзываться.

— Неправда, — заявила она, топнув ножкой, — волк не ест детей, и он вовсе не злой. Иначе бы он…

К счастью, Дельфина пнула ее ногой, а то она бы все разболтала.

Родители пустились в длинные рассуждения о прожорливости волка. Мать захотела этим воспользоваться, чтобы лишний раз рассказать историю Красной Шапочки, но не успела она сказать двух слов, как Маринетта прервала ее:

— Знаешь, мама, все произошло совсем не так, как ты думаешь. Волк вовсе не проглотил бабушку. Ты же понимаешь, что он не стал бы загружать себе желудок перед тем, как съесть на завтрак свеженькую девочку.