Весть о замыслах владыки как громом поразила весь округ. Духовенство вконец растерялось. Положим, что преосвященный пользовался славой человека гуманного и обходительного, — но ведь Бог его ведает, как он. к красноречию отнесётся. Первый оратор в России, — ведь это не шутка! Губернатор, все власти, всё соберётся слушать, как сельский поп в соборе начнёт поучать паству. Ведь это что же! — Многие иереи захворали не на шутку. Они согласились бы какую угодно болезнь вынести, поститься год, в Киев пешком сходить, по тысяче поклонов в день отбивать, только бы не ехать на этот страшный суд великого оратора…
А ведь надо ехать, как ослушаться! Уж прислано распределение, кому и когда явиться.
Первый жребий пал на попа Мартына, который двенадцать лет в губернском городе не был, кроме благочинного и из начальства-то никого не видал. Ходил себе по хуторку в белом подряснике, вышитом попадьёй по рукавам и подолу петухами и ёлочками (причём он уверял, что это птицы райские и древо жизни), постукивал своим посохом по ульям, надев предварительно сетку и рукавчики, — пчёлы почему-то жалили его немилосердно; гнал наливки чудеснедшие: вишнёвка такая у него была, что ни один заседатель не мог проехать мимо его домика, чтобы не завернуть выкурить трубочку. Попадья у него была красивая, толстошеяя, на груди монисто. Свиньи жирные, индейки ещё того жирнее, кони крепкие. Наслаждался поп идиллией, и вдруг такое несчастье на голову!
III
Горько плакала попадья, да и сам он обливался горючими слезами, выезжая из своего заветного уголка. Он словно навеки прощался со своими подсолнечниками, вербами и вишнями. Словно на казнь вели его, на казнь неминуемую, без помилования.
Остановился он у своей родственницы, вдовы протоиерея, попадьи зажиточной, умной. Выслушала она его стенания, да и говорит:
— А ты не кисни, — Бог милостив. Иди к владыке сейчас же, — ещё до воскресенья три дня. Утро-то вечера мудренее, — может что и надумаем. Отстой вечерню, да и отправляйся к преосвященному. Там видно будет.
Завздыхал Мартын, пошёл к вечерне. Приютился в тёмном уголке, чтобы никто его не видел, и почти всю службу на коленях простоял. Плачет, просит помощи свыше.
Владыка в саду его принял: он обычный моцион пред ужином делал. Ходит по дорожке, увидел попа, благословил, осмотрел и опять зашагал. Мартын идёт на шаг от него отставши, шляпу в руках вертит, каждое слово уловить старается.
— Если ты по элоквенции хорош был, как твой аттестат утверждает, то должен ты мне развить тему интересную, посмотрю, как-то ты справишься.
— Боюсь, владыко, надежд не оправдать.
— А ты не бойся. Главное подойди к предмету просто, и в то же время насколько можно разукрась эту простоту силою речи. Вот тебе тема. — «О нравственном состоянии прародителей до грехопадения».
Чувствует поп Мартын, как душа его уходит в пятки, в голове всё путается, в виски бьёт…
— Поле обширное. Можешь разобрать нравственную и божественную сторону души нашей.
— Боюсь, владыко.
Владыка ногою даже топнул.
— Затвердила сорока Якова… Я не спрашиваю тебя — боишься ты, или нет. В семинарии ректор тебя не спрашивал, а драл по субботам, коли не так.
Отец Мартын вдруг бух в ноги.
— Пощади, владыко, — пятеро детей, мал мала меньше.
Преосвященный усмехнулся.
— Чего ты мне как Богу земные поклоны творишь? Ты лучше времени не теряй, сшей тетрадку, пёрышко очини, да и углубись в созерцание нравственной природы прародителей. Помолись усерднее, — простых рыбарей Господь просвещал, не токмо иереев. Встань, встань, нечего ползать.
Шатаясь вышел он из садика; как добрёл до дому, — и сам не помнит. Всё в глазах помутилось: пропали детки малые, пропали!
У попадьи уж за чай все сели. Самовар кипит, уходит. Сальные свечи так весело горят; у всех лица довольные, а Мартын и слова сказать не может. Видит, уставился на него какой-то юнец, — лет двадцати-двух, не больше, с усиками, — в первый раз видит он его.
— А позвольте узнать, какую тему задал преосвященный?
Мартын и говорить не хотел: ну на кой прах знать этому вертуну, какая тема? Только себя раздражать! Однако всё же сказал.
— Так-с. Тема чудесная. Развить её можно отлично.
«Ещё смеётся, шельма», — думает поп. А тот, хоть бы что, продолжает:
— Ежели такую мысль провести. Все животные одарены разумом, как и человек. Они строят себе жилище, изыскивают корм, рождают детей, но делают всё это по инстинкту. Человек же одарён способностью помимо этого творить, творить нечто новое, в природе до него не существовавшее. Он создаёт музыку, живопись, храмы, статуи, — пишет книги. Он творец: он может мысль, мелькнувшую в уме, облечь в действительную форму, — отсюда божественное подобие человека…
Мартын даже рот раскрыл от изумления.
— Ну-с, ну?
— Тут можно нарисовать картину современных изобретений: телеграф, применение пара, — словом, картину божественного творческого начала человеческого духа…
— Ну-с, а как же тут прародители-то?
— Прародители? — молодой человек запнулся. — Ну, можно к ним свести. Видите: они сорвали плод познания добра и зла, и, по словам змия, стали как боги. Они познали зло, но в то же время получили и знание творчества. Питаясь же древом жизни, до грехопадения они были нравственно чисты, но лишены творческого начала…
У Мартына всё вертелось в мозгу… После чая он заперся с молодым человеком в своей комнате.
IV
А уж как проповедь удалась! Правда, — читал поп Мартын по тетрадке, но достаточно смело и уверенно. Губернаторша, губернатор, владыка — все были чрезвычайно довольны. Губернаторша еле удержалась от аплодисментов. Преосвященный облобызал Мартына трижды.
— Не думал, говорит, чтобы у меня в епархии были такие светлые головы. Ты и за наукой следишь, и тетрадки школьные не забыл. Одобряю, одобряю.
А уж поп от радости не понимает ничего. Кинулся на шею к Николаю Фёдоровичу, тому студентику, что у его родственницы детей обучал, да и говорит:
— По гроб жизни обязан вам, почтеннейший, — вынули из петли.
— За что же, — отвечает тот, — благодарите, отец Мартын: я вам за те же двадцать-пять рублей и в следующий раз напишу, коли нужда встретится.
— Прямо к вам тогда, прямо. Только черёд теперь мой не скоро…
Накупил Мартын жене и детишкам гостинцев на все наличные деньги, и тронулся восвояси.
Но Николаю Фёдоровичу недолго пришлось ждать писания новой проповеди, а всего дня три. Скрипнула к нему дверь, является попик тощенький, гнуслявый, с поклонами.
— Наслышал, якобы вы моему предшественнику помогли, — отец родной, не откажите. Я ту же сумму с превеликою благодарностью…
Николай Фёдорович и отнекиваться не стал. Покрутил ус и спрашивает:
— А тема какая?
— О бесплодной смоковнице.
— Можно.
— Отец родной, — всех нас облагодетельствуете. И впредь к вам все повалят, — так гуськом и пойдут. Вы человек современный, учёный, а мы отсталые… Опять же вам… в сотню рублей вознаграждение ежемесячное… невредно…
— Хорошо, хорошо… Завтра к утру приготовлю. Вы зайдите, батюшка, заняться надо будет с вами, подготовить дикцию и прочее… Владыка останется доволен, поверьте…
V
Да, владыка был доволен, — целые полгода доволен был. — Его изумили начитанность и блестящий ум представителей его епархии.
— Бесконечные сокровища таятся в недрах России, — не раз размышлял он. — Кто бы мог подумать, чтобы простое сельское духовенство, и на такой высоте знания. Случайный ли то подбор, или превосходное преподавание местной семинарии? Вопрос очень затруднительный для разрешения.
А оказалось, что вопрос решался чрезвычайно просто.
Месяцев через семь после первой проповеди, прибыл в X. какой-то дальний священник, и но общей проторенной тропинке направился к Николаю Фёдоровичу. — Скуповат ли он был, приход ли у него был бедный, только он упёрся на пятнадцати рублях, больше не даёт. Николай Фёдорович был навеселе — пирушка у него шла с товарищами; посадил он попа за стол, затянули «Gaudeamus».
