Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Когда Архипелагов проговорил первую фразу: «Взгляни мне на лицо», стены дрогнули, разговоры смолкли.

— Нет, послушайте, — это слишком, — остановил его Крутогоров. — Так нельзя: вы публику испугаете. Скажите это вполголоса.

Он сказал вполголоса, но и это оказалось неудобным, — пришлось съехать на четверть.

А в четверть голоса вышло великолепно: это был такой могучий, такой низкий бас, он так гудел в пустом театре, словно над сценой в набат били. Читал стихи он чудесно, — чувства в нём была бездна; — когда он сказал:

   Внимай, внимай, внимай, и если ты
   Родителя любил…

у него в голосе зазвенели слёзы. — Крутогоров об одном только просил: «Не повышайте голоса: не повышайте и выйдет дивно». — Знал он роль превосходно, — так что суфлёр, сидевший верхом на будке, и евший мятные лепёшки, только покряхтывал. Ни одного замечания не пришлось ему сделать; Семён Александрович, тот даже руки кинулся ему пожимать. Архипелагов расцвёл не хуже мака на шляпке Офелии.

Портной его пригласил примерить латы. Всякое вооружение оказывалось ему мало, и выглядело совсем игрушечным. Зато крошечная головка его положительно утопала в широком шлеме с забралом и конской гривой. Шея упрямо вылезала из всех воротников, как бы они высоки ни были: пришлось навертеть на неё всякого тряпья, чтобы только прикрыть. Вместо плаща дали ему кусок старого неба, по краям которого налепили из серебряной бумаги бордюрчики. Впечатление получилось странное, и во всяком случае подходило к представлению о выходце с того света. Семён Александрович остался доволен, и велел только на спектакле окутать его самым лёгким газом, флёром, крепом, чтобы совсем получилась бесформенная, неопределённая фигура.

Вообще Семён Александрович был очень доволен, тем более, что Архипелагов играл у него за три рубля…

* * *

Нужно ли говорить, в каком волнении находился Конкордий в день спектакля? Он не мог ничего есть: перед его глазами носилась величественная фигура покойного короля, которая вечером поразит театр. И этот король будет он! Он поразит!

Крутогоров тоже приятно волновался. Он решился в этот вечер окончательно покорить коммерсантку Снежкову, как своим талантом, так и пластичностью движений. Ему в этом деле именно должен был поспособствовать Архипелагов: воспользовавшись хорошей «Тенью», он решился прибегнуть к некоторой мимике, до сих пор им не практикованной, и к некоторым градиознейшим позам, неотразимым по своей картинности. Потому-то он обратил особенное внимание на Архипелагова и гримировал его сам.

Вышло нечто ужасное! По бледно-мертвенному лицу проступили коричневые пятна, глаза провалились, нос необычайно белел и выдвигался вперёд чуть не на четверть аршина. Когда Конкордий подошёл к зеркалу, его самого отбросило и он только пробормотал:

— Страховидно, весьма страховидно!

Но зато осмотр тележки, назначенной для вывоза «Тени» на сцену, немало смутил Крутогорова. Это была низенькая платформа, катившаяся по рельсам, от неё шла через сцену верёвка на простом блоке.

— Э-эх, — как же без ворота, — сказал он, — ведь это толчки будут.

— Мы лёгонечко, — успокоил плотник. — Они говорят, что на ногах крепки.

— Всё-таки на платформе надо упор сделать. Палку прикрепите, что ли…

— Когда же теперь, помилуйте, — занавес подымают…

Крутогоров выругался и бросился к Семёну Александровичу.

— Дайте ему пику. Пусть он хоть о неё обопрётся, чтобы упор был… Ведь это, чёрт знает что!

Из кладовой, где лежал всякий бутафорский хлам, вытащили длиннейшую пику, с каким-то ещё значком. Архипелагов поналёг на неё, и сказал:

— Ничего, выдержит!

Предчувствие близкой беды беспокоило Крутогорова. У него неотвязно вертелась в голове мысль: что если «Тень» от внезапного толчка упадёт — этакая махинища рухнет! Архипелагов говорит, что он на коньках умеет, — да ведь это всё не то…

Однако занавес пришлось поднимать. Крутогоров закутался в потёртый бархатный плащ и опустил грустный взгляд долу; изредка он его поднимал, и встречался взорами с коммерсанткой Снежковой — Снежкова порывисто дышала, впившись в бинокль. Её пышная грудь и обнажённые плечи трепетали, брильянты горели огнями на шее. Даже веер что лежал у неё на коленях, привязанный серебряным жгутом к талии, — и тот припрыгивал. Она чувствовала, что Крутогоров играет только для неё, для неё одной…

Весь монолог он прочёл, обращаясь к её ложе. И как он глядел, ах как он глядел на неё в эти минуты! Сколько чувства, страсти было вложено в него!.. И никому в зале и в голову не пришло, что принц в это время думает: «Не сплоховала бы только подлец-тень…»

Перемена декорации. Театр гремит. Аплодисменты. Аплодируют все, даже дамы, — а Снежкова усерднее всех. Крутогоров посылает ей специальный поклон. Он поразил её в самое сердце. Победа! Победа!

На сцене бьёт полночь. Принц кутается от холода; за сценой вальс и пушечные выстрелы. Гамлет с трепетом, украдкой посматривает в ту сторону, откуда должен выехать его покойный родитель Он с ужасом думает: «А что если тележку не смазали, и колёса будут пищать на каждом повороте?..»

Но вот шепелявый Горацио схватывает его за руку: «Смотрите, принц, — идёт!»

Гамлет глянул, — и, действительно, в ужасе опустился на землю.

Длинная, сухая, бесформенно-серая фигура, озарённая электричеством, приближалась к нему. Она приближалась порывистыми толчками, по мере того как плотники дёргали за верёвки. Что ни толчок, с «Тенью» делались судороги: она, соблюдая равновесие, приседала, кланялась во все стороны, балансировала то на одной ноге, то на другой, махая копьём, — ну словом мучилась от необычайных страданий. Но лицо её было мертвенно и безжизненно…

Это было действительно страшно. Крутогоров кое-как прочёл свой монолог, и приготовился к речи призрака…

Дошла очередь говорить ему… Призрак крякнул, да так, что у бедного принца волосы стали дыбом. Мало того, он отплюнулся в сторону, и вытерев губы пробасил:

— Взгляни мне на лицо!..

Но принц не решался взглянуть, тем более, что сплошной хохот стоял в зале… Он в адских муках лежал у ног тени и ждал — скоро ли, скоро ли, скоро ли конец!

А «Тень» не смущалась нисколько, — она чудесно читала свой монолог, всё повышая и повышая голос почти до степени громового раската:

   О, будьте прокляты преступные дары,
   И ты, лукавое, ласкательное слово…

Глаза при электричестве горели зловещим, фантастическим блеском… В театре притихли, успокоились: за кулисами дарило безмолвие, даже в коридорах, в швейцарских слышны были могучие перекаты. В первых рядах раздавалось сдержанное «браво, браво!».

Но принц, лёжа во прахе, думал об одном: «Господи! опять его потянут, опять он закувыркается…»

…Прощай, прощай, прощай, -

гудело над ним —

И помни об отце, безвременно погибшем.

Плотник потянул верёвку, «Тень» внезапно присела, потом выпрямилась, крякнула, подалась вперёд, попала копьём в дерево, покачнулась, поправила съехавший шлем, и в корчах поехала далее…

Всё пропало! Театр стонал от хохота… Хохотала до слёз и коммерсантка Снежкова…

1885 г.

II. Статуя командора

Посетитель, которого капельдинер ввёл в «контору», был гладко выбритый, несколько подслеповатый старик, с какой-то растерянностью на морщинистом лице и суетливой предупредительностью движений.

Иван Фёдорович Колокольцев, антрепренёр театра, высокий, неуклюжий господин с растрёпанной шевелюрой и длинной дряблой шеей, посмотрел на него несколько подозрительно.

— Три раза был у вас, Иван Фёдорович, — заговорил старик, — и не мог добиться у вас аудиенции. Между тем, имею до вас дело безотлагательной надобности.

24
{"b":"566374","o":1}