- Томми, я хочу посмотреть на картины твоей мамы.

- Пойдем. Густ, идешь с нами?

- Ага, - пискнул я и, вскочив, вышел первым, чтобы не глядеть в их бесстыжие глаза.

Мастерская матери Тома располагалась в подвале дома, что странно, учитывая потребность художников в свете и тепле. Однако, спустившись по узкой и крутой лестнице вниз, я увидел, что подвал был хорошо оборудован для работы, к потолку было прикручено множество ламп, а вдоль стен протянуты батареи. Везде стояли мольберты с натянутыми холстами, большинство из которых было уже безнадежно испорчено невнятным художеством фрау Каулитц.

Симона, сколько я ее помню, всегда считала себя невероятно одаренным художником, мастером от Бога, гением живописи… И проводила в подвале сутки напролет, изредка отвлекаясь на приемы пищи и физиологические нужды, так что ведение домашнего хозяйства и воспитание единственного сына лежало на плечах Гордона, который появлялся дома ближе к ночи, а то и не появлялся вовсе, если в каком-нибудь захудалом клубе его группе разрешали выйти на сцену. Том рос, как сорняк, и единственной сдерживающей и направляющей на путь истинный силой для него была моя семья и, в частности, я. Но, к сожалению, и наше влияние не безгранично, поэтому с грустью приходится констатировать факт, что Маугли, выращенные волками и собаками, воспитаны куда лучше, чем Каулитц, хотя я и прилагал все усилия. Моя мать говорила, что появление постоянной подруги окажет на Тома благоприятное воздействие. Бедная моя родительница, как обманулись ее скромные ожидания!

- Надо же, никогда не видел такого оригинального решения, - прервал мои мысли голос Билла, тыкающего в одно полотно. Я скептично хмыкнул, разглядывая голубые и золотые квадратики на розовом фоне.

- Эта картина называется «Спасение мира», - пояснила подошедшая Симона. – Голубые и золотые квадраты – это дети-индиго, которые присланы в наш мир, чтобы спасти его. Голубые – это те дети, сила которых еще находится в стадии развития, и они еще только набираются опыта. А золотые – это уже мастера, настоящие ангелы, которые способны на великие свершения. А розовый фон означает край неба, с которого они придут нам всем помочь в самый страшный час…

Я подавил в себе хрюк и выразительно посмотрел на стоящего за спиной матери Тома, тоже давящегося смехом и крутящего пальцем у виска. При всей своей любви к матери он считал ее не от мира сего и имел на это полное право.

- Как интересно… - Протянул Билл, единственный слушавший Симону с открытым ртом. Похоже, они спелись. – Пожалуйста, покажите еще что-нибудь.

- С удовольствием. – Симона явно наслаждалась таким вниманием. – Вот эта картина называется «Танец русалок». Прекрасные подводные жительницы устроили на дне свои игры и взбаламутили хвостами песок и ил, поднявшийся к поверхности реки. Они сделали это для того, чтобы человеческий глаз не смог увидеть их, но если приглядеться…

- Да, я вижу чей-то зелененький хвостик! – Билл часто закивал головой, наклонившись над полотном, изображающим зелено-сине-желтое каля-маля.

Фрау Каулитц подвела «ценителя живописи» к страшной черной физиономии с глазами, смотрящими в разные стороны.

- О, это, наверное, чей-то портрет!

- Нет, это лицо Судьбы! Одним глазом она смотрит в прошлое, другим – в будущее. А что делается посередине, в настоящем, она не видит. Позволяя тем самым на определенном промежутке времени человеку самому кроить свою жизнь.

Мы с Томом переглянулись и одновременно зажали рты ладонями, чтобы не засмеяться в голос.

- О-о-о… - Билл был похож на вытащенную из воды рыбу, с такими же выпученными глазами и ловящим воздух ртом. – Это… потрясающе! Сколько мудрости, сколько шикарных находок, сколько глубинного смысла! Ваши шедевры, должно быть, отрывают с руками!

- Ну… - Замялась Симона. – Вообще-то мало кто может оценить мой талант по достоинству. Меня пока что не признают, как художника, и используют мои способности в совершенно иных, обыденных целях. Это весьма досадно, но… я верю, что однажды добьюсь успеха и признания.

- Это обязательно произойдет! А кем вы сейчас работаете?

- Я не работаю. Раньше работала на фабрике… рисовала эскизы узоров для обоев. Но недавно уволилась, не могу больше растрачивать свой дар впустую.

Билл понимающе покачал головой, а затем хлопнул в ладоши.

- А дайте свои эскизы мне! Моя мама дизайнер, я покажу ей ваши узоры, и она наверняка использует их в декорировании вещей! Как вам такое предложение? Вы станете известной, мама укажет ваше имя в создателях коллекции!

Симона поломалась для виды буквально полсекунды, а затем проворно вытащила толстую папку с бумагами и сунула ее Биллу в руки. Оба сияли, как свежевкрученные лампочки.

- Кажется, я понравился твоей маме, - похвастался Билл, когда мы вылезли из подвала. На кухне, насвистывая себе под нос, мыл посуду Гордон.

- Это точно. Ты единственный, кроме нее самой, кто был в восторге от ее работ, - захихикал Том.

- Но они, правда, очень милые! У твоей мамы такое детское восприятие мира! Она видит и чувствует его как ребенок и рисует так же. Я уже насмотрелся у своей матери всяких «изысканных» и «модных» финтифлюшек, что работы твоей мамы кажутся просто гениальными.

Том не ответил, задумчиво теребя подол майки. Его отчим подошел и приобнял за плечи пасынка и Билла.

- Том просто всю жизнь был слишком привязан к земле и никогда не поднимал головы, чтобы посмотреть вверх, на небо, откуда и валятся такие люди, как его мать. Меня изрядно побила жизнь, прежде чем я ее встретил, а теперь я счастлив, ведь мне есть о ком заботиться, есть за кого ухватиться, если станет совсем трудно дышать. Симона странная, но я люблю ее, а остальное не имеет значения. И я рад, что у моего сына появился такой человек.

Мне захотелось побыстрее уйти, чтобы не видеть счастливой улыбки Билла и не знающего куда себя деть от смущения Тома, ковыряющего пол носком ботинка.

Провожая Билла, мы шли в полной тишине, в голове вместо слов вертелись какие-то глупости, озвучивать которые было бы просто ударом по моему самолюбию. А когда мы дошли до остановки, Билл вдруг расплакался, размазывая по щекам серые от туши слезы, и жался к Тому, повторяя:

- Не хочу уезжать.

«Ответный визит» в комнату Билла откладывался несколько дней. В школе Том без конца уговаривал Билла поскорее пригласить его в гости, иначе «так будет нечестно». А дома – уже ездил по ушам мне, жалуясь на несговорчивость «подружки». Он, видите ли, звонит ему каждый день, просит, а Билл все отказывает и отказывает, не готов он к приему дорогих гостей. Не понимаю, Тому, что, медом в квартире Билла намазано? Стремится туда, как на Берлинский кинофестиваль.

Наконец, добро дано, и мы едем в Магдебург. Каулитц радостно трещит, шелестя пакетом, в котором завернута коробка шоколадных конфет, а меня тянет чихать от удушающей густоты парфюма, что он на себя вылил. Когда мы приехали, я вылетел из автобуса, как никогда счастливый от возможности глотнуть свежего воздуха.

- О, Густ, гляди! – Говорит Том на подходе к дому Билла. Поворачиваю голову туда, куда он указывает. На стоянке с мусорными контейнерами грузной кучей стоят пакеты с хламом, наподобие тех, что мы выволакивали из комнаты Тома. – Кто-то тоже решил прибраться в квартире!

- Радуйся, значит, где-то неподалеку живет близкая тебе по духу свинья.

Том ржет, и мы входим в подъезд.

- Привет-привет! Что-то вы рановато, - щебечет Билл, открывая дверь.

- Да просто Том, как только узнал, что едем, подорвался, как ненормальный. Он вообще с утра ехать хотел.

- Неправда! Я просто соскучился по своему Биби.

- О, Томми! Я тоже скучал, очень-очень! – Билл чмокает Каулитца в щеку. Ужасаюсь от мысли, что сейчас он поцелует и меня, но, к счастью, конфеты интересуют хозяина гораздо больше. – Идите в мою комнату, вторая дверь налево.