- А ты?

- Я сейчас, только чайник поставлю. Кстати, какой чай будете – зеленый, белый или каркадэ? Может, цветочный какой?

- А что, нормального черного нет? – Спрашиваю я.

- Нет… Мама говорит, что черный чай плохо влияет на нервную систему, а зеленый чай хорошо выводит шлаки.

- Как? Шланги? – Переспросил Том, не отрывая взгляда от матерчатого панно в виде обнаженной женщины, висящего на стене.

- Нет у меня шлаков, - буркнул я, предчувствуя, что придется пить кислый горячий компот из цветочков. - А кофе есть хотя бы?

- Кофе есть. Хорошо, сделаю кофе. А что принести к нему? У нас есть пряники, мармелад, печенье…

- Биби, захвати все! Я буду все. А вот Густу ничего не надо, он у нас и так пухлый.

- Я не пухлый!

- Все, я пошел! – Билл скрылся на кухне, а меня за рукав протащили через весь коридор.

- Вот она, заветная дверь! – Торжественным шепотом произнес Том и толкнул наклеенного Мерлина Менсона. Дверь открылась с прямо-таки театральным скрипом.

Надо же, спальня Билла оформлена отнюдь не в розово-пастельных тонах. Конечно, она, как и ожидалось, похожа больше на девчачью, чем на пацанскую, но жить можно. Наверное. По крайней мере, ни будуаров с огромными зеркалами, ни плакатов смазливых поп-звезд не наблюдается. Зеркало есть, конечно, и есть стол перед ним, и на нем рядком стоят косметические средства. Короче, будуар есть. Еще есть аккуратно застеленная кровать, судя по виду, опасно мягкая для позвоночника. Есть маленький, просто крошечный столик, вокруг которого стоят три очень низких пуфа. Есть шкаф, внутри которого что-то трещит… Вообще, комната странная, точно. Какая-то чересчур светлая, чересчур бежевая. И чересчур чистая. Подозрительно чистая. Сдается мне, все эти дни Билл занимался тем, чем и мы с Томом в прошлые выходные. Кажется, я понял, откуда взялись на мусорке те мешки.

Том стоял посередине комнаты с выражением лица, которое прямо-таки приросло к его глупой голове с тех пор, как в его поле зрения впервые появился Билл. Источает полное блаженство, сейчас слюна изо рта потечет, и покачивается, обдолбыш, бл*.

- Воруй трусы, - сказал я.

- А? – Очнулся Каулитц.

- Трусы, говорю, воруй. За этим приехал же.

- Садитесь за столик! – Пропел Билл, появляясь в комнате с подносом, на котором дымились три чашки кофе, конфетница и ваза с мучными изделиями. Я сел, хотя нет - рухнул на пуф, учитывая его мизерную высоту, после чего мы с Томом долго возились, устраиваясь. Я не знал, куда деть ноги, постоянно задевая коленями себе по подбородку.

- Похоже, у кое-кого завелись блохи, - захихикал Билл, восседающий на пуфе по-турецки. Том уже бодро хрустел печеньем.

- Нет, просто у кое-кого слишком неудобная мебель, - огрызнулся я. – Она рассчитана на лилипутов?

- Нормальная мебель, по последнему писку моды. Ты ничего не понимаешь в новых тенденциях. – Билл покачал головой, будто жалея меня.

- Я не слушаю, что там пищит мода. У меня своя голова на плечах, и лишь она мне указ. Не то, что вы, модники, бл*, ко всяким там пискам прислушиваетесь.

- Боже, да что ты завелся-то опять? Я вас чай пить пригласил, а не моду обсуждать. Тем более что ты в ней ничего не понимаешь.

Билл аккуратно отпил кофе, явно очень стараясь не издавать при этом звуков. Я, наконец, тоже смог дотянуться до чашки, согнувшись в три погибели.

- И вообще – я все делаю потому, что мне нравится, а не потому, что модно!

- Хочешь сказать, что тебе нравится красить глаза и наращивать ногти?

- Да!

- Тебе так кажется, на самом деле, это просто глупый выпендреж.

- Это ты глупый, а я не выпендриваюсь, я самовыражаюсь!

- Ну да, ну да… Сколько раз я уже слышал это слово. Абсолютно пустое, ничего не значащее слово, которым всякие неудачники прикрываются, чтобы скрыть свою пустоголовость.

- Хочешь сказать, я неудачник?

- Убеди меня в обратном. Приведи мне обоснованный и увесистый довод того, какую практическую пользу тебе приносит твое так называемое самовыражение.

- Легко! Я выделяюсь из серой толпы посредственностей, всегда имею свое мнение и могу его отстоять, я независимый и целеустремленный и всегда делаю только то, что захочу.

- А остальные, получается, всего этого не могут? Никто, кроме тебя, не имеет собственного мнения и цели, все друг от друга зависят, так что ли?

- Ну… не все.

- Вот видишь. Для всего того, что ты перечислил, вовсе не обязательно носить брючки со стразиками. У меня вот нет таких брюк, но все эти качества я имею полное право отнести к себе. Ты лучше мне скажи, что действительно тебе дает твое самовыражение. Ну, кроме того, что ты выделяешься из толпы. Хотя я считаю этот факт спорным в своей положительности.

Билл поставил кружку и, сощурившись, поглядел на меня.

- Слушай, чего ты ко мне цепляешься? Ты от этого кайф ловишь, что ли?

- Я просто хочу тебя понять, должен же я знать, с кем встречается мой лучший друг. – Я покосился на совершенно безучастного к нашей перепалке Тома.

- Ты не поймешь. Такие, как ты, никогда не понимают!

- А что я должен понять вообще? Как я могу понять, если ты мне не объясняешь, что я должен понять и почему я должен понять?

Билл сложил руки на груди и отвернулся.

- Я просто хочу, чтобы меня замечали, ясно? Чтобы на меня смотрели, говорили обо мне и видели, какой я. Чтобы, когда я уходил, обо мне помнили и думали, а не забывали сразу.

- И, тем не менее, своим образом и поведением ты оставляешь у людей весьма двоякие впечатления, создавая тем самым о себе ошибочное мнение. Так что тебя помнят, да, но помнят далеко не самые приятные вещи. Люди могут и не узнать вовсе, какой ты, так как ты даешь неверную информацию для размышления.

- Ну и пусть! Те, кому надо, поймет меня. Томми же понял!

Сбоку послышалось утвердительное мычание.

- А те, кому не надо?

- Те запомнят! И будут говорить: «Я знал этого Билла!».

- Да зачем тебе это! – Я взмахнул руками и пролил кофе на столик.

- Затем, что обидно! Обидно, когда ты живешь… и никому нет до тебя дела.

Билл поник и громко засопел. Я нервничал, пытаясь промокнуть кофе салфеткой.

- Обидно, когда проходят мимо, не замечая, когда не помнят, когда у тебя день рождения. – Продолжались между тем жалобы. – Когда для всех я был лишь милым мальчиком, но не больше. Просто милым мальчиком без своего «Я».

- Свое «Я» надо формировать.

- А как? Я не знаю, меня никто не научил! Зато, когда мне было десять, и сестра впервые попробовала на меня свой новый макияж и выпустила гулять на улицу, я увидел, что меня сразу заметили! На меня все оборачивались, говорили обо мне, показывали пальцем. И мне это нравилось, я люблю получать внимание. И я его получаю.

- Ага, и на орехи тоже.

- И пусть! Это все из зависти. Потому что я личность! И я буду отстаивать свое право быть ею!

- Отстаивай, кто ж тебе не дает. Интересно еще было бы узнать, чем она сильна, твоя личность, чем ее значимость подкрепляется. Я вот все смотрю, да дальше вот этой блестящей цепочки не вижу. – Я указал глазами на шею Билла, и тот ухватился за свою бирюльку, как за соломинку.

- Я вижу, - вдруг сказал Том. – И мне все нравится.

- Вот! Томми видит. Я вообще не понимаю, почему я должен тут оправдываться перед Густавом? Он кто мне?

- Тебе я никто, зато я лучший друг Тома, и не хочу, чтобы он встречался с кем-то, у кого за внешним лоском ничего нет.

- Он и не встречается с такими, он встречается со мной.

- Я тебя и имел в виду. Как раз таки, битый час пытаюсь увидеть в тебе нечто большее, чем тушь, тени и безделушки, а не выходит. Пока ничего, кроме истеричных невнятных жалоб, я не углядел. Нет, правда, девушке такое поведение простительно, но вот парню…

Глаза Билла сузились, и он вцепился ногтями в джинсы на коленях.

- Договаривай, - процедил он. Я, ничуть ни испугавшись, продолжил:

- Я смирился с тем, что Том встречается с парнем. Но мне не нравится то, как позиционируешь ты себя в ваших отношениях. Вы же оба парни, значит, и ваше поведение, и самоотдача в паре должна быть уравновешенной в процентном количестве и соответствующем наполнении. Ты, имея на руках все возможности и привилегии, данные биологическим полом, решил принять роль этакой отстраненно-благодарной девицы, позволяющей оказывать себе знаки внимания и ничего не дающей взамен. Это даже не гетеросексуальные отношения, а лишь жалкая пародия на них. Том старается впустую.