- Ой… Фу…

Я нахмурился, бросив взгляд на напрягшегося Тома. Блевал в соседней кабинке Билл. Мы услышали сначала звук сливного бачка, затем шаги и шум воды в раковине. Каулитц дернул меня за штанину и прошептал:

- Пойди спроси его, что случилось.

- Зачем?

- Ну, Густ, пожалуйста.

Я вздохнул и вышел из кабинки, открывая дверь так, чтобы не было видно сидящего внутри Тома. Билл, увидев меня в зеркале, дернулся и поспешно отошел к сушилке.

- Ой, Густав, ты здесь… Извини за услышанное.

Я для приличия тоже подошел к умывальнику и стал мыть руки.

- Да ничего. А что случилось, тебе плохо?

- Немного. Сейчас пройдет.

- У тебя косметика смазалась.

Билл тут же вернулся к зеркалу.

- Ох, действительно. Нужно подправить. – Оторвав кусок бумажного полотенца, он намочил край и стал аккуратно исправлять недостатки.

- Ты отравился или что?

- Нет-нет, я в порядке, правда.

Не хочет говорить. Я бы и отстал, да вот только туалетный жилец будет недоволен.

- Это из-за Анжелы? – Наугад предположил я. Билл выпрямился и посмотрел на меня, Я заметил, что глаза у него тоже мокрые и красные.

- Да, - жалобно ответил он. - Она просто отвратительна. При всех пристала ко мне и сунула свой язык мне в рот! Это было так мерзко, Густав! Я пытался подавить в себе рвоту весь урок, но не получилось…

- Она так ужасно целуется? – Я почесал в затылке, косясь на дверь, скрывающую Тома.

- Да не в этом дело! Она сама такая – гадкая, похотливая, доступная! Ее рот – наверняка та еще помойка. Она знает меня несколько дней и уже лезет целоваться, я это ненавижу.

- Она такая. То есть она тебе не нравится, правильно?

- Ты что! Как она может вообще кому-либо нравиться? Она же потаскушка! Пустышка, у которой кроме внешности ничего нет. Вульгарная и грубая. А мне нравятся милые, скромные девушки, которые не используют свою красоту и сексуальность, как приманку для парней.

- А парни? – Осторожно уточнил я.

- Что – парни?

- Тебе же парни нравятся? Ты же… этот…

- Бисексуал? – Билл улыбнулся. – Не думал, что тебе это интересно.

- Да я так просто спросил! – Не хватало еще, чтобы Билл решил, что это я к нему клеюсь.

- Ясно… Парни мне нравятся высокие, спортивные, уверенные в себе, лидеры в общем. Когда они не лезут за словом в карман, остроумные, могут любой разговор поддержать. Очень нравятся такие парни, которые с виду такие разгильдяи и пройдохи… а внутри нежные, ранимые, заботливые… Понимаешь, Густав?

- Ну, не совсем… - Я замялся, смотря в улыбающиеся, блестящие глаза Билла и отмечая то, что он действительно похож на зайца – когда закусывает губу передними зубами.

- Ну, я пойду на урок. Мне полегчало.

- Да, иди. И это… на Анжелу внимания не обращай, она так всегда себя ведет.

- Хорошо. Спасибо, Густав!

- Не за что.

Дверь туалета закрылась за Биллом, и сразу же из своей кабинки с радостным воплем вывалился Каулитц.

- Густав! Запишемся в секцию!

- Чего?

- Ну, ты же слышал – Биллу нравятся спортивные парни. Буду наращивать мускулатуру! – Возгласы Тома эхом отражались от стен, выложенных кафелем. Я устало схватился за голову. Когда это закончится?

Завтра. Это случится уже завтра, я не могу поверить. Завтра будет просто ужасный день. Завтра мы сдаем Шекспира наизусть. Может, прикинуться больным и не пойти в школу?

Прохожу в гостиную, там на полках много этих романов, которые любит читать моя мать, с названиями типа «Огонь любви», «Пламя страсти», «Пожар сердца»… Вечно у них там что-то горит и воспламеняется, видать, правила противопожарной безопасности не соблюдают. Должен быть, наверное, среди горючих и пробензиненных творений и Шекспир.

Что-то не внушают мне доверия эти обложки пастельных тонов и разнообразные цветы на них, буквы с завитушками и загорелые мужчины в распахнутых рубашках, из-под которых видна накачанная волосатая грудь, обнимающие находящихся в предоргазменном состоянии женщин с шикарными вьющимися волосами и в сползших с плеча платьях… И тем более повергают в уныние фотографии авторш этих дамских бестселлеров на задних сторонах обложек – леди очень бальзаковского возраста с белоснежными керамическими улыбками, увешанные дорогой бижутерией, сухие и поджарые все как одна. Нет, увольте, я не стану это трогать, не хочу раньше времени впасть в старческий маразм.

- Мам, у тебя Шекспир есть? – Пусть лучше она сразу мне найдет, чтобы мне не пришлось рыться в ее архивах «розовых соплей». Мать выглядывает их кухни, забавно округлив глаза.

- Что ты спросил, Густи?

- Шекспир есть у тебя? – Чувствую себя полным кретином.

Мама вытирает руки полотенцем и подходит к полкам, как-то нехорошо косясь на меня. Надеюсь, она не думает, что я педик? Через минуту я становлюсь обладателем двух толстых книг в бархатных переплетах и с золотыми вензелями. «Отелло» и «Ромео и Джульетта». Тьфу, так я и знал. Почему-то у меня в последнее время стойкая неприязнь к этому ставшему нарицательным словосочетанию. И вообще, я не понимаю, в чем сила этого произведения, что уже несколько веков подряд держит людей в напряжении? В чем прелесть этой истории, написанной сложным стихотворным стилем, автор которой к тому же, как выяснилось, был латентным гомосексуалистом? Ведь, если рассудить логически – двух подростков, едва достигнувших половозрелого возраста, в первый раз вывели в люди, вроде бы на какой-то бал, где они, прежде наслушавшись бредовых романтических сказок от своих нянек, и, видимо, за неимением на банкете других особей своего возраста, в силу юношеской глупости и максимализма быстренько порешили, что вот она, неземная любовь, встретились пару раз тайком от родителей, переспали. А когда родители обо всем узнали, что произошло? Правильно, стандартное и не меняющееся от века к веку – «Вы нас не понимаете, вы не хотите нам счастья». Итог – два трупа. Ну, что в этом романтичного, какой смысл, где мораль? Вот и я не знаю, зато моя мать, как видит по телевизору очередную экранизацию, прилипает к экрану с платком и пускает слюни. Все жалеют этих недомерков и ругают злых, несправедливых родителей. А если посмотреть с другой стороны? Каким же родителям понравится, что их тринадцатилетняя дочь гуляет из дому и спит с каким-то непонятным парнем, к тому же сыном соседа, который в позапрошлом году взял в долг десять шиллингов и не вернул до сих пор? Если предки и виноваты, то только в том, что вовремя не выпороли своих детей-акселератов и не закрыли их дома за учебниками вместо того, чтобы бить друг друга по лицу перчатками и хвататься за шпаги. Я бы назвал эту книжку «Педагогическая трагедия».

В общем, кормите этой фигней кого-нибудь другого, а я, слава математике, достаточно умен, чтобы не сопереживать пропаганде раннего вступления в половую жизнь. Поэтому сий продукт писательского гения Шекспира отправляется обратно на полку. А вот «Отелло» - что это такое? Надо пролистать, вдруг здесь больше толку.

Что-то я устал… Не могу больше читать про ревнивого негра и его друга с именем диснеевского персонажа из мультфильма про Аладдина. Это же надо было так назвать персонажа – Яго! Он упорно представляется мне этаким крикливым красным попугаем с большим клювом.

Откладываю книгу в сторону, потом дочитаю, пять минут отдыха, а то мозги закипят. Нужно срочно прочистить кашу в них, разложить перемешавшиеся мысли по полочкам. Откидываюсь на спинку стула, закрываю глаза и вспоминаю таблицу умножения…

Е*анный по голове, знал же, что нельзя расслабляться! Этот слоновий топот по коридору может принадлежать только одному человеку, которым я, конечно, очень дорожу, но если мне представится случай прибить его – не премину им воспользоваться. Зажимаю уши, потому что знаю, как Том открывает двери.

Странно, что дверь открылась не ногой и даже не хлопнула по стене. Каулитц, еле волоча ноги, прошаркал к моей кровати и со стоном развалился на ней. Видок у него был, мягко говоря, ужасный. Обе футболки были мокрыми на груди и подмышках и прилипли к телу, дреды, свободные в редкий раз от кепки и того длинного шерстяного носка, носящего смешное название, растрепались и взмахрились, штанины были все в пыли. И сам Том дышал тяжело и часто.