Взяв ручку и корректор, я аккуратно исправил ошибки и вытащил Каулитца из-за компьютера. Впереди ждут тяжелые времена.

- Итак, пункт первый – выяснить, кто нравится Биллу, - говорил Том, пока мы шли по школьному коридору в класс. – Каким образом мы можем это сделать?

- Ты же план составлял, ты и должен был продумать все ходы, способы и варианты развития событий.

- Я продумал! Э-э-э-э… Мы можем положить в его сумку жучок и прослушивать его разговоры…

- Где мы возьмем жучок?

- Густав, кто из нас робототехникой увлекается? Ты сделаешь жучок.

- Я не могу найти поломку в своем роботе, а ты от меня требуешь прослушивающее устройство смастерить. Моего опыта на это еще не хватит.

- Вот сволочь, такой план испортил. – Я уронил челюсть от такого заявления. – Ладно, раз тебе в лом… Тогда мы можем устроить за ним слежку, как тебе?

- Ты слишком заметный и вообще не умеешь прятаться.

- А ты? Хотя нет, ты слишком пухлый, тебя тоже заметят.

- Я не пухлый! Сейчас вообще не буду тебе помогать!

- Густи, на правду не обижаются!

- Тогда, я полагаю, и ты не обидишься, если я скажу, что ты – необразованный, нечистоплотный, наглый, невыносимый… идиот!

Каулитц пожал плечами в ответ на мои слова, чавкая жвачкой.

- Зато я девочкам нравлюсь, а ты нет.

- И что, что ты девочкам нравишься? Ты же на мальчиков переключился.

- Ну, не совсем же. Я бы сказал, что я – бисексуал!

- Еще один. Вот, развелось-то, это что, эпидемия какая-то? Кто-нибудь знает, где можно сделать прививку от бисексуализма?

- Не драматизируй, Густи. Расслабься, жизнь прекрасна, посмотри, какой сегодня хороший день!

Толкнув дверь, я вошел в кабинет и остановился от неожиданности, тут же почувствовав, как в мою спину врезался Каулитц. Анжела, заметив нас, с влажным звуком отлипла от Билла, крепко обвивая шею того руками. Сам Билл, красный как вареный рак, видимо, от удовольствия, испуганно вытаращился на нас и попытался оттолкнуть от себя главную красавицу и, по совместительству, главную стерву класса.

- О, привет, мальчики! – Сказала она. – Вы многое пропустили. Билл доказал нам всем, что он не пид*рас, а нормальный парень!

Послышался одобрительный гул и смех наших одноклассников, которым довелось присутствовать при этом. Билл, наконец, расцепил цепкие когти Анжелы и быстро отошел от нее, вытирая губы. А сзади хлопнула дверь, обдав меня потоком воздуха.

Я выскочил вслед за Томом, чуть не свалив с ног учителя немецкого, пробормотал что-то невнятное про плохое самочувствие и побежал туда, где последний раз мелькнули дреды Каулитца.

В туалете никого не было. Я постоял немного, переводя дух – в животе кололо, со спортом я, увы, не дружен, поэтому даже небольшая пробежка по школьному коридору вызывает одышку. Каулитц, скорее всего, ушел через черный выход, и мне его уже не догнать. Придется ехать за ним, как бы он чего не натворил. Второй день пропускаю уроки, боюсь, это скажется на моей успеваемости…

Я собрался уходить, но тут в одной из кабинок послышалось шевеление и чуть слышимый всхлип. Кто-то шелестел бумагой и обиженно бормотал. Подойдя к кабинке, я постучал и спросил:

- Том, это ты там?

Шорох прекратился.

- Нет, это не я, - наконец, ответили из-за двери.

- Том, что ты там делаешь?

- Мне приспичило. – Друг снова всхлипнул и завозился.

- Ты чего, плачешь, что ли? - Я обеспокоился и попытался открыть дверь.

- Не-е-ет, - протянул Том таким голосом, что мне пришлось замереть, поняв – он плачет. Внезапно я осознал, насколько серьезно обстоят дела для него, ведь слезы Каулитца я видел гораздо реже, чем девушек в своей спальне.

Последний раз я видел, как он плачет, когда ему было шесть – ушел его отец. Я тогда стоял в гостиной своего дома, перед большим зеркалом, меряя школьную форму, в которой собирался идти на свое первое 1 сентября. Он прибежал ко мне, плача и жалуясь, и тогда я, наплевав на чистоту отглаженных белоснежной рубашки и брюк с ровными стрелочками, повел его в наш сарай, где отец хранил материалы, собираясь делать пристрой к дому. Мы забрались на кучу песка и бесцельно копались в нем весь день, пока нас не нашла моя мать. У меня надолго в памяти отложился тогда его детский образ – грязный от песка комбинезон, мокрые, в разводах, щеки, заплаканные глаза и короткий ежик на голове. Почему-то сейчас, стоя в вонючем, исписанном грубыми словами и признаниями в любви туалете, я вспомнил тот далекий случай, и в груди заныло. Я почесал грудную клетку в надежде избавиться от этого неприятного ощущения и снова постучал.

- Том, выходи. Неужели приятно сидеть так долго на унитазе?

- Мне все равно, - глухо отозвался он.

- Том… Перестань. Ну чего ты, а? Из-за Билла, что ли?

- Он целовался с Анжелой.

- И чего? Из-за этого надо ныть, как девчонка? Тоже мне, причина!

Том ударил в дверь с той стороны, видимо, кулаком.

- Заткнись! – Рявкнул он. – Заткнись, раз ничего не понимаешь!

- Я не понимаю, что ты нашел в этом такого ужасного. Ну, поцеловался и поцеловался, может, он это… просто так...

- Просто так, да? Шел мимо, дай, подумал, поцелуюсь с Анжелой, да? Действительно, что в этом такого-то… Всего лишь поцелуй… он ничего не значит… - Каулитц ревел уже, не сдерживаясь.

- Так, Том, немедленно прекрати истерить! Выходи давай, и мы с тобой поговорим нормально.

- Не хочу выходить.

- Тогда открой дверь, я сам к тебе зайду. Посидим, вместе поревем.

Том молчал, было слышно лишь его сопение. Потом щелкнула задвижка, и я открыл дверь. Друг сидел на полу внутри кабинки, подтянув худые колени к груди, посреди клочков размотанного и разорванного рулона туалетной бумаги. Кое-как втиснувшись внутрь, я закрыл дверь и, опустив крышку, сел на унитаз, глядя на Тома сверху вниз. Поневоле я сравнил его с ним же, маленьким. Сегодняшний Том, как и тот обиженный ребенок, вызывал приступ щемящей жалости. Лицо, не зажившее после вчерашней драки, распухло еще больше, глаза стали узкими щелками под набухшими от слез веками, из отверстия пирсинга снова шла кровь. Он теребил в пальцах клочок бумаги, время от времени тря им и без того воспаленные глаза и шмыгал. Я задумчиво жевал губами, размышляя, какие слова следует говорить в подобных ситуациях. Да уж, в поддержке и бодрых увещеваниях относительно того, что «все будет хорошо, прорвемся, бывало и похуже», я не силен. Ведь я-то понимаю, как все есть и будет на самом деле. И считаю себя не вправе пудрить людям мозги подобной ерундой.

- Том, ты, конечно, извини меня, но я молчать не могу. Я тебе уже много раз это говорил, но ты не обращал внимания, может, хоть сейчас я до тебя достучусь. Ты давай это… завязывай со своей влюбленностью. – Я показал пальцами рук «кавычки». – Сидишь тут, в толчке, весь в соплях и слюнях. Ты мне таким не нравишься, чувак. Это не для тебя. Выбрось из головы всю х*йню, идет? Ты не такой, Том Каулитц, ты веселый, прикалываешься все время, уроки прогуливаешь. Девчонок любишь, и они тебя. Ты такой, всегда таким был.

- Почему же мне тогда так плохо сейчас, Густав? – Том оперся лбом на ладонь, сдвигая кепку на макушку. – Мне так хреново, что хоть в бачке топись.

- Не знаю…

- Билл там с Анжелой целовался, а мне будто по башке дали, так больно было и обидно! Хуже, чем когда по-настоящему дерешься с кем-то. Кода меня вчера Бен чуть не удушил, я и то себя лучше чувствовал. Ты можешь мне объяснить, почему так?

Я беспомощно развел руками.

- Ну, я бы, наверное, представил себе, если бы, скажем, в девушку ты влюбился. А то в Билла... Не могу себе представить, чтобы он такие эмоции вызывал.

- Это мне наказание, - внезапно серьезно сказал Том. – Наказание за то, как я с девчонками обращался. Я хотел встречаться только с красивыми, а других отшивал или вообще внимания не обращал. Теперь-то я знаю, что они чувствовали!

Сильный хлопок входной дверью заставил нас обоих замолчать и затаить дыхание. Кто-то забежал, с силой распахнул дверь соседней кабинки, и мы услышали нелицеприятные звуки. Парня за стенкой рвало. Уже нагулялся с утра, что ли? Откашлявшись, тошнотик хрипло произнес: