- Бл*, Густ, чего ты там топчешься? Проходи уже. Не бойся, тараканов у меня нет.

- Откуда мне знать? – Язвительно ответил я, щурясь на ухмыляющуюся физиономию Тома.

- Ну, я вон позавчера пиццу оставил на столе, до сих пор ни одного жука в ней не копошится.

Я покосился на засохший кусок и сглотнул.

- Том, ты когда-нибудь слышал такое слово «гигиена»?

- Гигиена? Это что? А, знаю – это детеныш гиены! Взрослая гиена, она так громко ржет, а маленькая гиена так тоненько – «Ги-ги! Ги-ги!».

Каулитц схватился за живот и затрясся от смеха.

- Идиот…

- Да брось, Густ, здесь зона, свободная от условностей и правил!

- Здесь зона, опасная для жизни и здоровья людей.

- Ну тебя… Я тут песню сочинил, хочу, чтобы ты заценил ее.

Я жалостливо заскулил – мои мучения еще не кончились! Если с музыкой этот бард как-то справлялся, то с текстами у него были очевидные и серьезные проблемы. Впрочем, от творческих порывов стихосочинительная несостоятельность Тома не останавливала.

Друг выудил из-под кровати гитару, а вместе с ней облако пылевых клочьев вперемешку с собачьей шерстью. Я забыл упомянуть о том, что огромный пес Каулитцев предпочитает проводить свой досуг именно в этой комнате. Правильно, собаки вообще любят валяться в грязи.

Том долго бренчал и с видом заправского гитариста крутил рычажки на грифе. Появилась надежда, что экзекуция хотя бы временно отложится.

- А-а-а-а-а-а!!!

Я вздрогнул и с беспокойством посмотрел на Тома, пытаясь понять, что означает этот вопль – он порезался или что?

- А-а-а-а-а-а-а, как я люблю тебя-а, детка-а!

Ты-ы-ы сладкая конфетка-а!

Ты-ы-ы меня приворожи-ы-ыл!

А-а-а-а-а-а, как мне теперь жи-ы-ыть! Как жить, как жить, как жить… Е-э…

Том высунул язык и с усердием принялся перебирать струны, кивая головой. Я вжал голову в плечи, когда он затянул следующий «куплет».

- Но-о-о-о ты на меня не смотри-иш-ш-ш!

Ты-ы-ы-ы совсем меня не хочиш-ш-ш-ш!

Мне-е-е-е от этого так больна-а-а!

Ма-а-а-ае сердце не довольно-о! Не довольно, не довольно, нет, нет, нет…

«Певец» шмыгнул носом и продолжил уже тише, дрожащим голоском:

- Ма-ае сердце плачет громка-а!

В не-о-ом ужасная поломка-а!

Па-ла-ма-лось мое сердце-э!

Ты не открыл мне свою дверцу-у! – Том всхлипнул. – Дверцу… не открыл… мне…

Он опустил голову, дергая одну струну. Я, воспользовавшись паузой, поспешил спросить:

- А много в этой песне куплетов?

- Пока все, но я ее еще не дописал. Это будет поэма.

- Что это будет? Поэма?

- Ну да. «Ода любви».

- Что-то это не тянет на поэму.

- Знаю, мало слишком. А что ты хотел – поэмы не пишутся так быстро. Я только эти три куплета весь вечер вчера сочинял. Знаешь, как сложно! Но я буду стараться, и когда это творение будет готово, я исполню его для Билла. Только пока не решил – в виде серенады или просто продекламировать.

- То, что ты насочинял тут, это уровень десятилетней девочки. Сомневаюсь, что Биллу это понравится, раз он такой ценитель поэзии.

- Да? – Том обиженно поджал губы. – Ну, давай, тогда сам сочини! Сочини, раз ты такой умный!

Он сунул мне гитару и отвернулся, сложив руки на груди. Как ребенок, честное слово. Я отложил инструмент.

- Я не умею писать стихи и не берусь. Я свои способности адекватно оцениваю. А вот ты зря надулся. Зачем тебе вообще приспичило стихи писать? Что, заняться больше нечем?

- Да не понимаешь ты ничего! – Каулитц принялся активно жестикулировать, и мне пришлось отклониться, чтобы он не попал мне по лицу. – Я хочу, чтобы заметил меня, чтобы понял, что у меня к нему особое отношение, что это не как с другими! Хочу, чтобы ему было приятно, чтобы он думал обо мне!

- Но ведь ты еще даже не знаешь, есть ли у тебя шанс.

- Ну и что? Может быть, если он поймет… у меня появится этот шанс…

- Иди и скажи ему в лицо.

- Нет, так я не могу…

Тут уже я вышел из себя.

- Тогда какого х*я ты ноешь мне тут? Хочет он, чтобы Билл узнал, а сам боится!

- Я не боюсь!

- Боишься!

- Нет!

- Да!

Дверь в спальню открылась, и заглянула мать Тома.

- Мальчики, все нормально? Ой, Томми, что это с тобой?

- Я упал, мам, все нормально, - отмахнулся Том.

- А, ну тогда ладно…- Симона скрылась.

- И чего я только помогать тебе взялся? Ты сам не знаешь, чего хочешь.

- Я хочу Билла.

Я осекся.

- Чего?

- Хочу Билла…

- В каком смысле?

- Бл*, Густ, в прямом. Он ночью мне как приснится, так хоть койку выжимай.

- Он тебе в эротических снах снится?

- Да-а-а…

- Ужас…

- Почему же ужас? Ты бы его видел – вставляет покруче зайчиков «Плейбоя». Хотя в образе зайчика «Плейбоя» он мне тоже снился. – Каулитц расплывается в похабной улыбке. – В самую первую ночь. С пушистыми розовыми ушками и хвостиком. Стоял ко мне спиной и двигал попкой туда-сюда, туда-сюда, а хвостик качался. А Билл смотрел на меня из-за плеча и подмигивал. А наутро я проснулся и понял, что влюбился.

- Ну, все ясно. Ты не в Билла влюбился, чувак, а в костюм зайчика. У тебя всегда на него однозначная реакция была. Ты и от толстой Рене Зелвегер в «Дневнике Бриджит Джонс» протащился. Если я сейчас в этот костюм наряжусь, ты и в меня влюбишься.

Том фыркнул, а затем покосился на меня.

- Ты не в моем вкусе, Густи. Я предпочитаю субтильных брюнетов. Пухлые блондины мне не нравятся.

- Я не пухлый. Гомосексуалист ты, Каулитц, и шутки у тебя соответствующие.

- Ты первый начал. Так, приступим к делу!

Друг скатился с кровати и подошел к шкафу. Едва он открыл дверку, из недр вывалился туго смотанный гигантский клубок джинсов. Том пнул его в угол и извлек рулон ватмана.

- К какому делу?

- К составлению плана операции по завоеванию Билла! А чтобы никто не догадался, назовем операцию «Мой зайчик «Плейбой»!

Ночью я спал неспокойно. Мне снилась комната Тома и розовые зайцы, скачущие по ней под аккомпанемент гитары ее хозяина, завывающего о своей несчастной любви. Проснувшись утром как обычно за десять минут до звонка будильника, я с тоской осознал, что даже блаженных полутора часов покоя и тишины до автобуса мне больше не полагается. Каулитц уже был в моей комнате, с совершенно невозмутимым видом сидя за моим компьютером. Он близко, насколько позволял козырек кепки, наклонялся к монитору и, клацая клавишами, набирал что-то в поисковике.

- У тебя, что, своего компьютера нет? – Возмущенно прохрипел я со сна.

- Предки Интернет отрубили, чтоб я ночью не сидел, - отозвался он, не поворачиваясь. – Вставай уже, сегодня на завтрак булочки с орехами и изюмом. И какао.

В подтверждение своим словам Том взял с блюдца, стоящего рядом с монитором, булочку и откусил от нее. Жует он с открытым ртом, и все крошки посыпались прямо на клавиатуру…

- Ну, что ты делаешь-то? – Вскочил я. Том повернулся и вопросительно посмотрел на меня. – Обязательно надо было жрать над клавиатурой? Смотри, теперь она вся в крошках!

Каулитц отложил кусок и, перевернув клавиатуру клавишами вниз, потряс ее.

- Теперь она снова чистая.

Я злобно фыркнул, натягивая брюки. Из рюкзака Тома, свисающего со стула, я вытащил вчерашний ватман, теперь уже красочно разрисованный фломастерами наподобие граффити с наклеенными картинками из журналов, в середине которого красовался незатейливый список мероприятий плана «завоевания».

«1. – Выеснить кто нравиться Билу.

2. – Если это ни я – покалатить тово.

3. – Если это все жи я – завоивать ево.»

- Нравится? – Спросил Том, кивая на ватман. – Я полночи рисовал, старался.

- Лучше б ты с таким же усердием немецкому языку учился. Десять ошибок в трех предложениях – это, действительно, постараться надо.

- Ой, отстань. Кстати, сегодня я намерен приступить к воплощению плана в жизнь.