Позавчера был реферат С.Н., вчера заседание в кн<игоиздатель>стве. Сегодня иду обедать к Герцыкам. Удивляюсь, откуда берутся силы <…> М<аргарите> К<ирилловне> я изумляюсь. Она деловита, умна и с необыкновенной твердостью и упорством ведет <нрзб> дело. Это не прежняя В.Н.Бобринская! <…>

182.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[788] <10.04.1910. Москва — Тифлис>

10 апреля 1910 г.

<…> Я очень устал и потому не пишу тебе сегодня письмо. Я получил уже тему лекций: "Беркли и имманентная философия". Обложился книгами <…>

183.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <11.04.1910. Москва — Тифлис>

11 апреля 1910 г.

<…> Я "великодушно" прощаю твое позавчерашнее письмо. О, мой "успех" невинен! Я просто иногда очень сильно люблю людей, и "они" очевидно чувствуют это. Я уверен: если бы я сам не любил — меня бы никто не любил. Тут высший, хотя и простой закон: на вопрос дается ответ, на чувство отвечают чувством. Я всегда "субъект" любви, а не "объект". Ты понимаешь? Иногда очень хочется быть "объектом", потому что с самого раннего детства я не был объектом. Только в годы сознательной жизни меня стали иногда "баловать", но и теперь, когда меня балуют больше всего, я гораздо больше "субъект", чем "объект". Я не знаю, что лучше, блаженнее <нрзб> быть "субъектом" или "объектом". Быть "объектом" любви — это значит быть совершеннее объективно, то есть быть значитеьно сильнее, ценнее, важнее. Быть "субъектом" — это значит сильнее, глубже и горячееш стремиться к совершенству. Что лучше: стремиться или быть? Платон сказал: "божественнее любить, чем быть любимым". Это справедливо, конечно, но не всегда. Когда объект любви достоин любви — тогда он выше того, кто его любит. Беато Анжелико как объект эстетической любви и восторга—конечно, больше и выше всех тех, кто его любит и им восхищается. Но благодарение Богу за то, что я попал в категорию "любящих". Несчастны лишь те, кто ни "объект", ни "субъект", кто находится вне божественной стихии любви, кто — ни отведал этого таинственного напитка, ни дал напиться из себя другому.

Сегодня я встал в "философическом" настроении и даже тебе о чем-то философствую. Но у меня теперь часто "философическое" настроение. Когда я один—я всегда философ, когда я созерцаю, я всегда философствую. Но ведь тебе от этого только лучше. Все мои созерцания тесно и глубоко проникнуты тобой. Ты тот мой драгоценный корень, который роднит меня с землей. И на этом корне распускаются все цветы моих созерцаний. Всякий дух с Неба. Но задача всякого духа не только осознать себя как духа, но и полюбить Землю, как-то принять ее всю, таинственно обручиться с нею навеки. Я так счастлив, что ощущаю в себе благодатную энергию Эроса христианского, столь многим неведомого Эроса. Это тайный восторг, влюбленность в людей и в жизнь, некий Эрос, пусть покатусклое видение несказанных вещей <…>

184.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <17.04.1910. Москва — Тифлис>

17 апреля 1910 г.

<…> Я думаю, что к 15 мая я выеду совершенно верно, и весьма возможно, что и значительно ранее. После лекций я могу задержаться всего лишь на 2-3 дня. Мне нужно будет во 1) набрать книг из Университетской библиотеки для того курса, который я буду читать в будущем году и 2) нужно будет закончить чтение всех материалов о жизни Сковороды. Ведь книгу о Сковороде я дожен буду написать непременно летом, чтобы по приезде в Москву осенью получить за нее около 800 рублей <…>

185.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[789] <17.04.1910. Москва — Симбирск>

17 апреля 1910 г. Москва

Христос Воскресе!

Дорогой Александр Сергеевич!

Плздравляю Вас со светлым праздником, да пошлет он мир и свет в Вашу душу. Знаю, как Вам тяжело живется, и как все трудней пробиваться к свету чрез обволакивающую Вас тучу, но и желаю Вам нечеловеческой помощи и облегчения. Страстная прошла в непрерывном потоке религиозных чувств и волнений, как и прежние годы, но лишь с иной, на все ложащейся окраской. Я говел вместе с Муночкой. В семье у нас последний месяц болел Федя коклюшем, а с ним и Елена Ивановна. Но теперь лучше. Я — как с гуся вода — вытянул семестр и, говоря оффициальным стилем, "полон планов". Числа около 10-го уедем сначала в Крым, потом в Ливны.

О благоприятном исходе дела Эрна Вы, конечно, знаете. Все прошло крайне благоприятно и в смысле духовном и юридическом. Дело кончилось тем, что я после суда обедал с Сытиным и Тесленко в "Праге".

Дела с Маргаритой Кирилловной также развиваются удовлетворительно. С ней иметь дело положительно приятно. Она дельная, спокойная женщина, любит поговорить, правда, и к этому стремится, но худого в этом ничего нет.

Таково пока наше общее чувство. Издательство становится на деловую, не благотворительную почву, и это также хорошо. Раньше ноября оно фактически не родится. На последнем совещании я поднял вопрос о Вашем Достоевском и, так как должен был говорить по существу дела, то изложил все, что знаю по этому делу, то есть размер и характер книги, Ваши мытарствы с нею, говорил, что издание это грузно, но имеет хотя и медленный, но обеспеченный сбыт и т.д. И для того, чтобы устранить всякий элемент личного пристрастия в выборе книг для издательства, предложил поручить Григорию Алексеевичу познакомиться с работой по какой-нибудь характерной главе, которую Вы для этого доставите, чтобы сделать затем доклад. Это было постановлено. Я надеюсь, что Вы также отнесетесь к делу по существу, поняв, что ведь я и не мог настаивать прямо на принятии издательством этой книги, и нашел гораздо тактичнее и дажеединственно возможным избрать такой путь. Но благоприятный исход дела на основании того, что мне о Вашей книге известно, я крепко надеюсь. Надеюсь также, что Вы пойдете навстречу и вышлете—прямо Григорию Алексеевичу часть своей работы, какую найдете пригодной для ознакомления, еще лучше вместе с общим планом или подробным оглавлением работы. Конечно, если бы Вы могли сконденсировать свою книгу, уменьшив ее размер, это было бы очень хорошо в смысле облегчения издательства. Анна Григорьевна Достоевская в письме ко мне высказывает предположение об издании писем разных лиц к Федору Михайловичу в эпоху "Дневника писателя" в извлечениях и спрашивает моего мнения и совета (вопрос, конечно, риторический).

Я хочу предложить ей поручить работу эту Вам (ведь эти письма лиц, м<ожет> б<ыть> еще живых должны быть использованы с большой осторожностью и умелостью), но не сделал этого, не получив на это Вашего разрешения (хотя вообще на практические результаты не рассчитываю). Отзовитесь на это хотя открыткой, но немедленно, а я подожду ей отвечать.

Николай Александрович уехал на лето. Михаил Александрович удручен новыми разоблачениями о "Гришке" Распутине и выглядит по-моему плохо, постарел, похудел. Мамонов его шлет на месяц в Крым. Остальные по-прежнему. Целую Вас.

Пишите о своих делах. Ваш С.Б.

186.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <19.04.1910. Москва — Тифлис>

19 апреля 1910 г.

<…> Меня радует, что уже 19-е, и какие-нибудь недели отделяют меня от радостного мига соединения с тобой. И эти недели будут полны такой кипучей работой, что для меня время будет лететь незаметно. Да оно и летит! Мне кажется, что все эти последние месяцы я мчусь в каком-то экспрессе и пролетаю жизнь в какой-то головокружительной стремительности. Впечатления яркие и так быстро сменяются одни другими. У нас пасхальные дни великолепны <…> Заутреню был с Ольгушей и Надей в Девичьем монастыре. На другой день пошли в монастырь. Все зелено, тепло, тепло. Чистая лазурь, изумительные облака. Ты знаешь, как красив монастырь. Я забыл о существовании всего мира. В дремотном состоянии упивался солнцем .