177. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <2.04.1910. Москва — Тифлис> 2 апреля 1910 г. <…> Я только что встал, напился чаю и намерен посвятить сегодняшний день долце фарниенте[774]. К сожалению, у меня чуть-чуть побаливает голова и фарниенте не обещает быть долце. Впрочем и фарниенте довольно относительное, ибо, во-первых, в четыре часа у меня свидание с М<аргаритой> К<ирилловной> в "Моск<овском> Ежен<едельнике>", во-вторых, целый ряд писем: нужно написать Вашим, Гехтману, Волжскому, Аскольдовым. <…> На суде был и Саша. Он бы неотразим в своем форменном сюртуке[775]. На злые вопросы прокурора он отвечал с столь очаровательной улыбкой, полной христианского милосердия и невинности, что даже прокурор перестал сердиться. Саша уехал вчера. Мы с ним виделись несколько раз, и я счастлив, что раны в наших отношениях окончательно затянулись. Мне даже было положительно приятно видеться с ним. Все плохие чувства исчези совсем. После суда с Сашенькой мы отправились к "крокодильше"[776]. Она оказывается так волновалась, что у ней, как у Степана Трофимовича[777], было что-то вроде холерины. У ней есть прекрасный дар радоваться за других. Если Булгаков волновася бесконечно больше меня, то Надя бесконечно больше меня обрадоваась моему оправданию. С апельсинами в руках я возлег отдыхать, а Саша с Надей стали нежно ворковать… на тему о том, какие костюмы носили в средние века. По поручению Тани, Надя одевает куклу для какой-то благотворительной лотереи. Саша обнаружил величайшие познания в истории женской моды <…> 178. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <3.04.1910. Москва — Тифлис> 3 апреля 1910 г. <…> Глухо доносятся вести. Глухо ложатся на сердце, а сердце мое полно каких-то страшных переживаний, тоже глухих и тайных. Но, Боже, разве душа моя не трудна для меня самого? Психика моя стала беспокойнее. Последние дни мне не хочется сидеть дома, и я все шатаюсь. Но это все пустяки. Вчера я ходил в Университет и подал прошение в факультет о вступительных лекциях. Мне было страшно. Душа моя мятется. А внешние рамки жизни, кажется, определяются,—кажется почва под ногами становится действительно твердой и прочной. Во всяком случае в конце апреля и в начале мая читаю две лекции. Факультет возбуждает ходатайство о заграничной поездке. С осени я должен буду читать какой-нибудь курс в Университете или по крайней мере поведу практические занятия хоть один час в неделю. Это уже определенно. Вероятно к весне поездка определится. Все это хорошо. Все это так соответствует моим планам. Декан ко мне форменно благоволит. Лопатин не только благоволит, но и всем рассказывает о моих "дарованиях" и о моем необыкновенном экзамене. Я уже слышал об этом из разных концов. А душа моя все же тоскует и тоскует. Позавчера виделся с М<аргаритой> К<ирилловной>. Говорили о шрифтах, о форматах, о бумаге и все для издательства. Затем, кончив об этом, помянули Лидию Дмитриевну и поговорили о Белом, Иванове, теософии, "розенкрейцерах-мусагетчиках". М<аргарита> К<ирилловна> несомненно выигрывает при ближайшем знакомстве. Мне кажется, я начинаю уже нащупывать в ней душу. Во всяком случае, теперь разговаривать с ней мне бывает приятно. А раньше приятности я, правду сказать, не ощущал. 179. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <6.04.1910. Москва — Тифлис> 6 апреля 1910 г. <…> Я опять в спокойном состоянии, только вот что-то болит голова. Я тебе поэтому буду мирно рассказывать всякую всячину <…> Я уже давно собирался ехать в Посад и решил ехать в воскресенье, то есть позавчера <…> Полоса трагических переживаний у Павлуши, если не кончилась, то во всяком случае кончается[778]. У них мирно и благорастворенно. С Павлушей (его Васеньки не было) мы вечер провели очень хорошо. Он остригся, опять стал прежним Павлушей, простым и естественным, — мне дорогим. У него масса работы, еще больше замыслов все более грандиозных и интересных. Беседа с ним меня освежает. Вспоминается далекое и милое общение с ним "на заре туманной юности", когда мы глухо сталкивались и влеклись друг к другу еще "себя не познавшие"[779].<…>
Представь! Приехали в Москву в 730 вечера. Вдруг вспоминаю, что в 8 часов заседание "кн<игоиздатель>ства". прямо с вокзала попадаю в самое блестящее общество. "Князь"[780] горячо поздравляет меня, Бердяев, только что вернувшийся из Петербурга, заключает в свои объятия и мы сочно целуемся. Он поздравляет, я благодарю. Он разворачивает пакет и преподносит мне "гостинец" от Вячеслава! Сборник "По звездам" с надписью "Влад. Фран. Эрну поцелуй любви от его Вячеслава". Заседаем, решаем дела; я с удовольствием смотрю на М<аргариту> К<ирилловну>, в которой ощутил хорошую, правдивую, тонкую душу: она мне стала положительно нравиться. Все вчера "блестели". С<ергей> Н<иколаевич> — остроумием, "князь" благодушием, М>ргарита> К<ирилловна> своей былой красотой, Н<иколай> А<лександрович> — петербургскими впечатлениями, а мы с дядей Гришей[781] "по естеству". Много смеялись, острили, порешили много вопросов и разошлись в самом веселом настроении. Бердяев проводил меня до дому, и мы, смотря на звезды, обсуждали "мировые вопросы". Он вдохновенно говорил об "опасностях" и сложности современного положения <…> 180. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <7.04.1910. Москва — Тифлис> 7 апреля 1910 г. <…> Вчера усталый, с головной болью я пошел к Бердяевым. Нельзя было не пойти. Это была последняя вечеринка у них. А на днях они уезжают <…> Н<иколай> А<лександрович> сделал нечто вроде философского смотра. Пригласил Степпуна[782], Ильина[783] (у него супруга сущий Гуссерль[784], хотя не без симпатичности). Ильин очень талантливый человек, но не творческий, самолюбив и с полдюжиной бесенят. Хвостики так и мелькают в глазах. Улыбка с сарказом. Все это, молодость и талант, привлекают[785]. Степпун — это пустая бочка от пива. Гудит, гудит — все бесплодно. Топорщится, раздувается — как бы не лопнул! Н<иколай> А<лександрович> обворожителен. Он так чудно "сплетничал" после ухода философов, что Надя[786] в него влюбилась и мечтает преподнести ему цветы. Несмотря на присутствие холодных философов вчера была масса самых нежных чувств. Посредине пустынно-абстрактных разговоров расцветали самые нежные цветы. "Зюзючка" мне объяснялась в любви (она прелестнейшее, любопытнейшее и невиннейшее существо) <…> 181. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <9.04.1910. Москва — Тифлис> 9 апреля1910 г. <…> Я обещал тебе вчера написать письмо. Но на меня снизошла божественная испиразионе[787] — и я с головной болью, разбитый, написал статью, целую статью в 6 больших страниц в один присест и только дя того, чтобы несколько "излиться" и освободиться от массы чувств, возбужденных во мне г. Астровым на позавчерашнем заседании С.Н.Булгакова "Апокалиптика философии истории, социаизм". Я писал совершенно бескорыстно, но какова была моя радость, когда я сообразил, что за свое бескорыстие получу с князя 15 рублей! <…> вернуться Речь идет об А.В. Ельчанинове, который в это время был студентом МДА. вернуться Степан Трофимович Верховенский, персонаж романа Достоевского "Бесы". вернуться Речь идет о глубоком душевном кризисе, который переживал П.Флоренский в связи с необходимостью сделать выбор перед посвящением в сан священника: жениться или принять монашество. вернуться Ср. воспоминания П.А.Флоренского об этом же периоде, вошедшие в текст написанного им по случаю смерти друга некролога : "<…> мы с тобой учились вместе со второго класса гимназии, часто бывали друг у друга, прожили в одной комнате университетские годы, в дальнейшем часто виделись и гостили друг у друга; вместе увлекались мы многим, самым дорогим для нас, вместе воспламенялись теми мечтами, из которых потом выкристализовались наши позднейшие жизненные убеждения. Вероятно, немного есть мыслей, которые не прошли через совместное обсуждение. Наша общая мысль была насыщена и философскими интересами и горячими чувствами близости; мы прожили нашу дружбу не вяло — и восторгаясь и ссорясь порою от перенапряжения юношеских мыслей. Мы вместе бродили по лесам и по скалам, по скалам преимущественно, вместе читали Платона на горных прогалинах и на разогретых солнцем каменных уступах. Вместе же ценили благородный пафос кн. С.Н.Трубецкого и острую критичность Л.М.Лопатина, подсмеивались над лженаучными притязаниями важных наших философских сотоварищей. И мы взаимно наблюдали, часто не говоря о том, тайные надломы в недрах души друг друга и оба скорбели в бессилии помочь, и оба уповали на иные силы помощи, силы Вечности. Удивительно ли, милый друг, что у меня нет решимости из сплошной картины воспоминаний, из этих сплетающихся в одно целое впечатлений солнечного зноя, горячих скал, серых, грязно-зеленоватых и ржаво-красных лишаев, глубоких синих далей, тонкой резьбы полуразрушенных храмов, выжженных полей, карабкающихся где-нибудь по кручам коз, темной синевы небе, сухого ковыля, летящего в горячем ветре, воздуха, окутывающего строгим благовонием богородичной травки, горной полыни и мяты, иммортелей и других горьких трав, и, наконец, потоков слепящего света — удивительно ли, сли из всех этих впечатлений, сплетшихся с впечатлениями от тебя в неразрывное целое, я не нахожу в себе решимости вырвать отдельные случаи. Не от недостатка, а от избытка, не решаюсь и не буду пробовать."П.А.Флоренский. Памяти Эрна. Машинописный сборник. М.1917. Архив Эрна, частное собрание. вернуться Употребление кавычек при слове "князь" объясняется, видимо, тем, что демократически-эгалитаристское сознание Эрна внутренне противилось аристократическим титулам. вернуться Степпун Федор Августович (после 1914 г. — Степун) (1884—1965) — философ, историк, культуролог, получил философское образование в Гейдельберге. Защитил докторскую диссертацию "Владимир Соловьев". Вернувшись в 1910 г. в Россию, становится одним из организаторов издания на русском языке международного ежегодника по философии культуры "Логос", участник собраний МРФО и ПРФО. вернуться Ильин Иван Александрович (1882—1954) — философ, исследователь Гегеля, в 1910—12 гг. находился в научной командировке в университетах Германии и Франции. вернуться Гуссерль Эдмунд (1859—1938) — немецкий философ, основатель феноменологии. вернуться Ср. воспоминания Лидии Вячеславовны Ивановой: "Были люди, которые ненавидели Вячеслава без всякого видимомго повода. Это особенно видно было на примере философа Ильина. Однажды я была этим потрясена. Мы уходили из квартиры друзей у которых провели вечер. В передней одевались шубы, ботики,хозяева провожали. Откуда ни возьмись появился Ильин и начал вопить что-то совершенно непонятное в сторону Вячеслава. Казалось, что у него на губах была пена, он весь извивался, как в конвульсиях. Друзья его окружили, спровадили на лестницу и куда-то увели. Никакой внешней причины для этой ненависти не было." Л.В.Иванова приводит воспоминания Андрея Белого о том жеэпизоде: "<…> молодой, одержимый, бледный, как скелет. Иван Александрович Ильин, гегельянец, <…> возненавидел меня с первой встречи: ни за что ни про что; <…> по-моему, он страдал затаенной душевной болезнью задолго до явных вспыек ее; <…> у него были острые увлеченья людьми; и ничем не мотивированные антипатии; ему место было в психиатрической клинике, а вовсе не за зеленым столом. Рассказывали: в многолюдном обществе он, почувствовав ненависть к Вячеславу Иванову, стал за спину его и передразнивал его жесты, что в державшемся подтянуто гегельянце уже выглядело бредом с укусом уха Николаем Ставрогиным".Белый Андрей.Между двух революций, с. 312. Цит. по:Иванова Лидия.Воспоминания. Книга об отце. Подготовка текста и комментарийДжона Мальмстеда. Париж, Атченеумш, 1990, с. 63. |
