У нас по-прежнему очень нервно и грустно: очень огорчает состояние Сережи, Верочка же лучше. И я чувствую, что энервировался, стал совершенно без нужды раздражителен! Ну, да что об этом писать, наверное ты уже получила пространное тому объяснение в том, надеюсь, только запоздавшем письме. Из сегодняшнего № «Русских ведомостей» вижу, что моя статья напечатана в «Речи». Когда получу оттуда оттиски, вышлю.
В Калуге испытал весьма грустные впечатления. Во всем ежеминутные напоминания о том, что у нас все к чорту. — Легкомысленное равнодушие народа, находящегося на краю погибели, к собственной участи! Выбирали от земства члена Государственного Совета. Мой кандидат Осоргин, дельный, знающий и чудный человек, разумеется, провалился, и выбрали полное ничтожество Булычева, который будет без речей проваливать все начинания Думы. Ужаснее всего то, что почти таким же большинством (на два шара меньше) был выбран его антипод — левый октябрист Коншин[1186]. Это доказывает, что у собрания — никакого направления и никакой заботы о России. Вся суть только в угождении личностям, особенно, власть имущим. 26-го я буду вдвоем с Сашей[1187] в Москве. На какой квартире ты будешь?
С.Щербатов застрял с больной женой в доме Князевых.
Родная моя, любимая, и я тоже стосковался по тебе. Дай Бог, чтобы с Леночкой все обошлось благополучно, и несказанно рад, что повлиял на Мику. Несказанно рад, если вообще в чем-нибудь могу тебе помочь и сделать доброе! Крепко-крепко и бесконечно нежно тебя целую. Надеюсь, до скорого свидания, моя обожаемая, бесценная и дорогая.
387. С.Н.Булгаков — М.К.Морозовой[1188] <6.07.1912. Кореиз — Михайловское>
Кореиз, 6 июля 1912 г.
Дорогая Маргарита Кирилловна!
Летнее затишье, слава Богу, захватило и нас, я по крайней мере, вполне наслаждаюсь этим затишьем, благодаря которому, в соединении с прекрасной, т.е. прохладной погодой и крымским воздухом, я чувствую себя совершенно оправившимся телом и отдохнувшим душою.
К этому присоединяется и отсутствие интенсивной работы, т<ак> ч<то>, хотя и не бездельничаю, но ничго не пишу, а только подчитываю и почитываю. Для меня с несомненостью выяснилось уже теперь, что для статьи в философский сборник я за лето не напишу ни строки, — вселето, половина которого уже прошла, уйдет на подготовительную работу, а затем начнется "сезон", и до рождественских каникул писать тоже будет трудно. И это затрудняет для меня психологически поторапливание других, которые спрашивают о сроке (очень сомневаюсь я и в том, что Евг<ений> Н<иколавич> напишет свою статью). Отсюда следует, что раньше 2-го полугодия философского сборника нам не изготовить, а стоит ли выпускать во втором полугодии? Над этим надо подумать. Этот сборник серьезнее, труднее и ответственнее предыдущих, и уже поэтому одному торопиться с ним не приходится, хотя для издательства это и неблагоприятно. Однако я предпочитаю теперь же отдавать себе отчет в положении дела. В самом благоприятном случае я смогу написать статью только осенью. — С.А.Цветков "Русские ночи" приготовил, но работа для него оказалась тягостнее, чем можно было думать (не позволили приводить переписчицы, не мог достать экз<емпляра> "Русских ночей" и под<обное>) Этот опыт наводит его на печальные размышления относительно возможности дальнейшей работы при условии существования его, и потому он предполагает искать заработки, чтобы литературе отдавать лишь досуги. Об этом мы будем говорить еще осенью, но хорошо было бы, если бы удалось оказать ему помощь в отыскании хорошего урока, который бы оставлял побольше досуга.
План брошюр переворачиваю в голове, но пока малоуспешно: нет людей! Как в пустыне! Однако кое-что все-таки наметил и буду еще намечать, главным образом из оригинальных, о переводах не думал, ибо здесь важно выработать общий план. Пишет ли Андрей Белый[1189]? О Н<иколае> А<лександровиче> нет известий*. <сноска С.Б.>: Только что получил от него письмо, — у него умерла мать.
Какую несимпатичную статью о Когене написал Яковенко[1190], он действительно для нас невозможен.Что происходит в "Мусагете"?
Передала ли Вам С<усанна> М<ихайловна> мою просьбу одолжить рукопись Шмидт[1191] по прочтении Вами для о. Флоренского? Пожалуйста, если можно.
Я думал и думаю и о судьбе этих рукописей, мы будем об этом еще говорить. Когда Вы будете в Москве и когда Гр<игорий> Ал<ексеевич>? Здоров ли он? Желаю Вам отдыха на лето и восстановления сил для работы будущего года. Крепко жму Вашу руку.
Ваш С. Булгаков.
Получил письмо от Эрна, он благодушен.
388. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[1192] <6.07.1912. Кореиз — Симбирск>
6 июля 1912 г. Кореиз
Дорогой Александр Сергеевич!
Вот и опять долго не писал Вам. На этот раз это происходило не от недосуга, а от каникулярной лени. Лето у меня проходит пока, слава Богу, благоприятно для отдыха и силы мои восстанавливаются, — Вы знаете мою живучесть.
В истории Николая Александровича сплелись в одно и случайные причины: обиды личные, моя требовательность в делах при его либеральности с глубоким иррациональным кризисом его души, потребностью бунта во имя индивидуальности, рыцарской его смелости и безудержности и рокового его дилетантизма, который решительно застилает ему глаза. Пафос его — "творчество", которого, как Вы сами знаете, у него нет в настоящем смысле, но в то же время он способен пройти этот путь до конца, как будто бы был настоящим творцом. Думаю о нем с тревогой и болью, но увы! — каждый из нас в своем неисправим и влеком фатумом своей судьбы. Я говорил о похоронном настроении с "путейской" точки зрения (Там ведь я один в рабочем смысле остаюсь!), но не о душе Николая Александровича, который может погибнуть, но не умереть. Помоги ему, Господи!
Очень бы я настаивал, чтобы Вы стряхнули свою нерешительность и стали писать о Достоевском. Хотя я и "пугал" Вас в письме, но ведь Вы знаете, что я вообще стараюсь преувеличено быть строгим, знаете и то, что в конце концов, можно преодолеть наши условия, и даже без существенных жертв. Главное, мне хотелось бы, чтобы Вы почувствовали, что нам очень хочется Вас и Вашей монографии. Еще мысль (это пишу пока от себя лично). Думаем издавать серию брошюр, 1—2 листа по 40000 букв, по возможности на бойкие и общеинтересные темы, хотя и в круге наших тем. Не приходит ли Вам в голову подобная тема, на которую Вы могли бы написать брошюру? И вообще, м<ожет> б<ыть> выскажете свои соображения о такой серии.
Я по обычаю сижу за учеными и толстыми книгами, но сам нисколько от них не становлюсь духовнее. Такова уж моя планида!
Михаил Александрович треплется все в Москве между телефоном и приемной. О. Павел — хорош, даже прекрасен, но тяжело и трудно ему, и он спасается от горькой действительности (конечно, я не касаюсь литургисания, а имею в виду человеческую сторону) в различные умственные интересы, которых у него так много.
Как хотелось бы повидаться с Вами, неужели вы так и не приедете в Москву? Привет Вашим от меня и Елены Ивановны. Целую Вас. Да хранит Господь Вас и семью Вашу.
Лето Вы проводите в пыльном Симбирске! Неужели безвыездно?
Любящий вас С. Булгаков
Получил письмо от Николая Александровича. У него умерла мать[1193], заметно, эта смерть имела для него просветляющее значение.
