Я подтягиваюсь и все-таки здоров, вопреки всему. Много мне жизненных сил отпущено!
Теперь о Ваших делах. Вам может быть (говорю от издательства) отпущено, как предельный размер, 20 листов формата "Русской мысли" (монография о Козлове) т.е. 12 листов по 40000 букв, больше издательство отвести не может. Гонорар до 75 р. повышен может быть. Аванс, вообще говоря. возможен, хотя желательно было бы не раньше осени (сейчас в кассе денег нет). Ваше понимание заданий монографии в общем отвечает нашему, но только просим не забывать, что эта книжка входит в серию "Русские мыслители" и должна быть приведена в соответствие, насколько возможно, всему этому типу. Поэтому желательно, по возможности, сохранить внешние рамки. Я понимаю, как трудно вырабатывать план книги и вообще сознаю все указываемые Вами трудности. Но в то же время очень хотел бы, чтобы Вы его все-таки выработали и, когда он определится, послали для ознакомления в издательство (и лучше не мне. но Григорию Алексеевичу, для объективности). Ведь речь идет о совершенно твердом заказе, об этом только я все время и хлопочу, а для этого, во избежании недоразумений и неудовольствий (конечно, не забывайте, что я все время говорю здесь не от себя лично, но от издательства, в котором есть люди Вас не знающие), самое лучшее, чтобы было наперед выяснено содержание заказа и заказчикам и исполнителю. Кроме того, я не сомневаюсь, что эта предварительная работа будет на пользу, хотя бы как некоторое противоядие Вашей "беспланности". Разумеется, способ составления этого плана и детализация его остается в Ваших руках. Цитирование придется, очевидно, свести до минимального минимума, и вообще многое должно предполагаться известным, — иначе книжка этого типа о Достоевском вообще невыполнима. Не сетуйте на меня за эту, как бы воркотню, Вы ведь сами знаете, что мне приходится на разные стороны вертеться.
Я мечтаю проехать с Муночкой и Федей по Волге и по Суре (там у нас есть знакомые). Доедем ли до Симбирска. еще не знаю, но если да, я Вам телеграфирую. Но времени для остановки мы иметь во всяком случае, кроме стоянки, не будем, ибо будем стремиться в Москву, где нас будет ждать Елена Ивановна, потому пришлось бы Вам на некоторое время побывать с нами на пароходе. Мы до сих пор еще не решили, по верхнему или по среднему плесу ехать. Вообще эта поездка для детей. Выехать думаем в пятницу 18-го, а 25-го уже назад в Москву. Дальше поедем в Крым, и я м<ожет> б<ыть> заеду в Ливны на 40-й день. Во всяком случае, с 1-го июня адрес: Кореиз.
Нам до возвращения в Москву хотелось бы попасть в Нижний, чтобы сократить железнодорожный переезд. Если у Вас есть соображения и советы, то напишите, только немедленно, чтобы письмо застало меня в Москве до пятницы. Ведь Жигули — это под Сызранью?
Единственное мое утешение в делах то, что это полугодие очень хорош и светел Григорий Алексеевич. Но вообще пусто кругом.
Да хранит Господь Вас и семью Вашу.
Любящий Вас С.Булгаков.
Авва — ничего. О. Павел Флоренский, насколько могу судить, хорош.
378. Л.М.Лопатин — В.Ф.Эрну[1161]<16.05.1912. Москва — Рим>
16 мая 1912 г., Москва
Многоуважаемый Владимир Францевич!
К большому моему сожалению, должен известить Вас, что помещение Вашей статьи в нашем журнале встретило некоторые препятствия. Правда, Г.И.Челпанов ее еще не читал (последнее время он в постоянных разъездах), но я и другие члены редакционного комитета с ней внимательно ознакомились и совпали между собой в ее оценке[1162]. В статье Вашей "О природе мысли"[1163] есть превосходные отдельные страницы (например, те, на которых Вы говорите о сверхвременной природе трансцендентальной апперцепции), но в целом в ней так много недоговоренного, и она вызывает столько недоумений, что ее напечатание в ее теперешнем виде было бы, как мне кажется, даже и не в Ваших интересах. Опровержение психологизма через указание участия воли в процессах ума (хотя можно ли спорить, что воля фактор психологический), неясности в обосновании свободы логической истины и отрицание ее необходимости, а также в доказательствах вечности случайных фактических утверждений, смутности в определении сущности символического метода и т.д. — все это заставляет желать ознакомиться с дальнейшим ходом ваших заключений раньше, чем произнести суд над присланной частью. При этом невольно возникает мысль: не лучше ли Вам представить план Вашей общей работы? Не отложить ли на некоторое время формулировку тех очень ответственных принципиальных выводов, к которым Вы приходите, а предметом магистерской диссертации сделать одну из тех интересных исторических тем, которые, как Вы пишете, наметились для Вас в этом году. В результате получился бы труд и легче выполнимый и представляющий большее внутреннее единство. Впрочем, об этом, конечно, решать должны Вы сами, и настойчиво советовать в таких делах трудно. Всего хорошего. Сердечно преданный Вам
Лев Лопатин. 16 мая 1912 г.
Ваше ходатайство факультетом уважено[1164]. Л.Л.
379. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну[1165] <30.05.1912. Люботин — Рим>
Ст. Люботин, Южных дорог, имение Трушевой
30 мая
Дорогой Владимир Францевич!
Давно уже чувствую потребность написать Вам, но все мешали разъезды. По переезде в деревню я скоро поехал в Москву. Там задержался дольше, чем предполагал, так как заболел ангиной и некоторое время не выходил из комнаты. По возвращении из Москвы был вызван в Киев для перевоза моих родителей на новую квартиру. Теперь только, кажется, более прочно утвердился в Люботине. Прежде всего хочу написать Вам, что было в Москве. Мне, повидимому, удалось откровенно и по душам поговорить с Сергеем Николаевичем, Григорием Алексеевичем и Маргаритой Кирилловной. Сначала Сергей Николаевич был духовно глух к тому, что я говорил, но потом все-таки услышал меня. Из редакционного состава "Пути" я ушел, и все, кажется, поняли, что ухожу я не из-за личных историй по поводу Гелло и т.п., не из демонстрации, а по глубоко осознанной внутренней потребности. Ничего враждебного и демонстративного в моем выходе нет, я остаюсь сотрудником "Пути" и сохраняю дружеские отношения с его участниками. Но выход из "Пути" для меня морально неизбежен, тут я повинуюсь своему внутреннему голосу. Для меня морально невозможно чувствовать себя в положении человека недобросовестного по отношению к издательству. Я даже думаю, что мне не следовало вступать в состав редакции "Пути". Я не чувствую себя принадлежащим к его духовному организму и это не могло не сказаться. Меня разделяют с Сергеем Николаевичем не разные мысли, идеи, как Вы склонны думать, а разные чувства жизни, разные религиозные оценки. Наше идейное единство казалось большим, чем реально было наше жизненное единство, и это гораздо глубже, чем различие в характерах и индивидуальностях[1166].
То что я Вам писал и в разное время говорил о творчестве, то говорил не о "науках и искусствах", не о творчестве в "культурном" смысле, не о личностных дарах каждого из нас, а о новой религиозной эпохе, об ином чувстве жизни и оценке жизни, об ином религиозном сознании и жизненной морали. Сейчас я целиком поглощен книгой, которая будет очень целостной и последовательной. Год или два я ничем не буду заниматься, кроме этой книги, в которой надеюсь сказать то, что до сих пор мне не удавалось сказать. Книгу эту я предполагаю издать в "Пути" и уже об этом разговаривал. Последние месяцы я чувствую огромное творческое возбуждение и подъем, и перед этим состоянием моего духа отходят на второй план житейские невзгоды и трудности. Я ушел внутрь себя, вглубь, и не смог бы теперь выступать в Религиозно-философском обществе, писать статьи, связанные со злобой дня, хотя бы чисто идейной (например, полемика с "Логосом"), делать внешние дела[1167]. До поздней осени буду жить в деревне и усердно работать над книгой. Что будет с нами потом, не знаю. Мы живем без твердой почвы. Вероятно, осенью нужно будет искать место[1168].
