Согласишься ты стать моей женой или нет - это для тебя. Во всяком случае, ты будешь меня помнить, надевая это.
Спасибо, - она открыла коробку. Внутри на черном бархате лежала огром-ная розовая, словно светящаяся изнутри жемчужина. Марина поняла, что этот эффект получается за счет множества мелких бриллиантов, окружаю-щих жемчужину и отбрасывающих на нее свое сияние. - Ох, Джанни, но это слишком дорого. Это невозможно.
Дорогая, нет ничего такого, что было бы для тебя слишком дорого. Разре-ши, - он завладел ее правой рукой, вынул из коробки жемчужину, оказав-шуюся прикрепленной к тонкому золотому кольцу, и надел ей на палец. - Ну вот... Тебе нравится?
Да, очень, - честно ответила Марина. А кому бы не понравилось?
Разумеется, они оказались в постели еще до ужина, который заказали в но-мер, и который успел совсем остыть, пока они снова выбирались из посте-ли.
Джанпаоло был нежен и ласков, и на какое-то время Марина забыла обо всем, что было вокруг.
С работы ее на два дня отпустили, благо номер был только что сдан, и де-лать в редакции было, в общем-то, нечего. Выполняя культурную про-грамму, утром они отправились-таки в Кремль, но довольно скоро вернулись в гостиницу. Они пили вино из тончайших бокалов, целовались, танцевали в ресторане и снова оказывались на огромной постели в спальне гостиничного "люкса". Или на диване в гостиной. Или на мягком ковре, устилающем пол. Или...
Проводив Джанпаоло к рейсу "Алиталии", Марина ухитрилась не ответить ему ни "да", ни "нет", даже и не чувствуя себя при этом очень уж большой стервой. Пока она не готова была так круто поменять всю свою жизнь - язык, страну, образ жизни, климат...
На въезде в город на Ленинградке была огромная пробка. Марина понажи-мала на кнопки радио приемника, по всем станциям крутили какую-то слащаво-сиропную певичку, мяукающую о романтической любви, на "Рус-ском радио" мрачно острили. Она решила, что это все же лучше, сладко-романтического она за два дня наелась так, что остро хотелось соленого огурца. Постукивая пальцами по рулю, она любовалась сверкающим коль-цом, когда слева раздался длинный нетерпеливый гудок. Марина поверну-лась - и увидела справа темно-синюю "Вольво", за рулем которой сидел Сергей, и точно так же, как она, постукивая пальцами по рулю, пытался разглядеть впереди источник пробки. Почувствовав щекой взгляд, он по-вернулся - Марине показалось, что она уловила его движение в ее сторону, но в этот момент пробка сдвинулась с места. Под пронзительные гудки сзади оба они вынуждены были тронуться, и их мгновенно разнесло в по-токе машин. Как Марина ни озиралась, не было видно в сгущающихся су-мерках знакомой машины...
Что говорить, приключения последних дней изрядно закружили Марине голову: совершенно сумасшедший романтический итальянец, голубоглазый красавец брюнет, готовый, что называется, "бросить к ее ногам" виллу, дом, машины и фамильные ценности; рыжий телевизионщик, создающий и гасящий телезвездочек мановением пальца... Но вот беда: ни тот, ни другой не вызывали ну никакого томления в груди и холода в позвоночнике. Ничего с собой не могла поделать Марина - каждый кусочек ее тела, каждая клеточка помнила Сергея, сердце замирало при одной мысли о нем. И как ни старалась она изгнать из головы эти мысли, ничего не выходило...
Тяжело вздохнув, она набрала хорошо знакомый номер:
Добрый день, будьте добры, Сергея Николаевича!
Простите, кто его спрашивает?
Серебряникова.
Минуточку, - заиграла веселенькая музыка, сердце у Марины подобралось куда-то к горлу.
Да, Марина, я тебя слушаю. - В горле мгновенно пересохло, жаром охва-тило лицо, и что удивительно - сразу растаял ледяной еж в груди.
Привет! Как у тебя дела? Мы сто лет не разговаривали, вот, я решила по-звонить, узнать... - "Дура, одернула она себя, не суетись, тебе не 16 лет!"
Да все как всегда, - его голос был теплым и ленивым, будто он лежал на диване, а рядом стояла дымящаяся чашка кофе. - Вот, съездил как бы и по делам, а теперь с трудом пытаюсь вернуться к рабочему режиму.
М-м, и где был?
В Германии, на юге. Там типография, которая печатает для нас материалы... - Он не стал, разумеется, говорить ей, что ездил он не столько в типогрфию, сколько к ее владельцу, давнему партнеру, договариваться о предоставлении кредита, только что на ушах не стоял, и не знает еще, удачно ли. А если нет - остается улететь в Нью-Йорк и спрыгнуть с крыши Эмпайр Стейт Билдинт.
О, как интересно, и я съездила, только в Италию. На север - Болонья, Ве-неция, автомобильные заводы. Такая красота!
Завидую - особенно в сравнении с бюргерской Германией. Ну, а что у тебя еще происходило?
Да ты знаешь, почти ничего, - ну не рассказывать же ему, в самом деле, о новых поклонниках! - Сережа... - и она замолчала, не в силах вытолкнуть из себя слова.
Угу, я тут!
Сережа, я ужасно соскучилась... Может быть, увидимся? Завтра вечером, а?
Он замолчал. В ушах у Марины грохал большой барабан, перед глазами скакали желтые зайцы. Наконец тем же ленивым голосом он сказал:
Ну что ж... Только давай не завтра, а послезавтра, часиков в семь. Где?
Ну, квартира пока осталась за мной, адрес ты знаешь - приезжай, - она еще нашла в себе силы вежливо попрощаться и положила трубку. Ощущение у нее было, будто она грузила уголь: руки и ноги дрожали, пот катил с нее градом, и желтые зайцы продолжали веселиться...
Сергей тоже положил трубку и долго невидящим взглядом смотрел на мо-нитор, где в почте лежали непрочитанные письма... Он готов был одно-временно взвыть от отчаяния и от радости: память об этой женщине дрожала в кончиках пальцев, ему до смерти хотелось обнять ее, услышать запах ее кожи... Но он запретил себе думать об этом, запретил давно, еще в тот день, когда, каменея скулами, доказывал ей, что их роману пора закон-читься... Едкий дым горящего фильтра обжег ему горло, он закашлялся и пришел в себя.
К черту, - сказал он, и повторил громко, - К черту! Слишком мало радостей в жизни, чтобы отказываться еще и от этой!
Вы звали, Сергей Николаевич? - привлеченная его голосом, в дверь загля-нула секретарша, увидела бешеный взгляд и, ойкнув, выскочила.
Сергей выдохнул, разжал кулаки, посмотрел на безнадежно изломанный настольный календарь, на свою беду попавшийся ему под руку, - и рассме-ялся.
Ложась спать вечером в четверг, Марина дала себе строгое указание спать допоздна, чтобы на следующий день хорошо выглядеть. И конечно, про-снулась в семь. Она перевернулась на другой бок и зарылась в подушку, пытаясь поймать ускользающий хвостик сна, но за окном верещали птицы, солнце светило как раз на подушку, мешая закрыть глаза, и под окном пронзительными голосами переговаривались дворники. Сон удрал оконча-тельно...
Марина повалялась немного, но требования организма оказались сильнее лени, и пришлось встать. А раз уж встала, она включила кофеварку, пусти-ла воду в ванну, решив поблаженствовать с ароматной пеной, потом по-размышляла еще немного - и надумала вымыть голову.
Зевающая Ксения выползла, когда Марина, в халате и в тюрбане из поло-тенца, допивала вторую чашку кофе.
Ты что, не ложилась? - спросила Ксенька, безуспешно пытаясь открыть оба глаза одновременно.
Почему? Просто рано встала. Кто рано встает, тому известное дело... бог подает...
Ага, подает, как же. "Покуда травка подрастет, лошадка с голоду помрет". Налей кофе, не жмотничай!
Да пей, я на тебя сварила... Бутерброд хочешь?
Не, есть не хочу. Я вчера что-то... перебрала, по-моему. Вроде и вино было легкое, и еда хорошая, а голова разваливается.
С меня пример берешь? И зря, тебя Мур осудит.
Не осудит, - Ксения отпила глоток кофе, подумала, бухнула туда еще три ложки сахара, размешала и скривилась, - Что сладко-то так? Я что, сахар уже один раз положила?
