Комендант, лежа на перроне, сплюнул кровь, натекшую из разбитой губы в рот, покрутил головой, не веря, что его можно вот так, при всем честном народе, отправить пахать истоптанный тысячью ног грязный настил. Снова сплюнул кровь, взвизгнул громко, отдавая приказ в изумлении застывшим в нескольких шагах онемевшим конвоирам, которые никогда еще не видели, чтобы с начальством так обращались:

– Арестовать его!

Пока конвоиры раздумывали, как быть, на взвизг коменданта, спотыкаясь, мешая друг другу, устремились дружинники – целая орава: почувствовали кровь…

– Кровянки вам захотелось, – недобро пробормотал Семенов, – кровянки… Лучше бы в окопы отправились, немаков малость пощекотали, отогнали бы их на свою территорию. Там возбуждаться надо, а не тут… Ну-ну, – Семенов усмехнулся, повернулся к казакам, сопровождавшим его, и молча повел головой в сторону.

Те все поняли без слов и выдернули из ножен шашки.

Дружинники все одновременно, буквально единым движением, затормозили, некоторые – с готовностью вытянутыми в беге руками – как намеревались схватить супостата, так и застыли, лица их сделались нерешительными… Как же брать супостата, ежели его охраняют желтолампасники с саблями наголо, но комендант вновь подогнал их резким вскриком:

– Арестовать его!

И дружинники пошли на казаков.

Семенов выдернул из кобуры револьвер:

– Наза-ад!

– Арестовать его!

Через минуту дружинники уже бежали к темному, с сырым от мокрети верхом зданию станции, блажили испуганно, двое из них зажимали руками раны, оставшиеся после тычков казачьими шашками – дело дошло и до этого.

Недалеко от себя Семенов увидел дежурного по станции – меланхоличного старичка в фуражке с красным верхом, махнул ему револьвером:

– Отправляйте немедленно поезд!

Старичок спокойно и деловито, будто и не было никаких стычек, щелкнул крышкой часов:

– Рано еще!

– Отправляйте немедленно поезд! – Семенов направил на старичка револьвер.

Тот вздохнул:

– Ладно, пусть начальство оторвет мне голову, но грех на душу я все-таки возьму! – Старичок дунул в свисток и поднял над головой разрешающий жезл.

Паровоз дал гудок, вхолостую проскреб колесами по стали рельсов, выпустил длинный горячий клуб пара, снова проскреб колесами по рельсам – колеса провернулись беспрепятственно, будто были намазаны жиром – и в следующее мгновение сдернул состав с места.

Семенов прыгнул в вагон, за ним последовали казаки.

Вечером сибирский экспресс прибыл в Читу.

Обстановка в Чите была более спокойная, чем в Иркутске, и Семенов вздохнул освобожденно – здесь ему некого было бояться. На следующий после приезда день он собрал своих сторонников, угостил их чаем, колбасой, поставил монопольку[37], призвал:

– Все на борьбу с Советами!

Наметил есаул Семенов и новую географическую точку для своей дальнейшей дислокации: станция Даурия – место глухое, припограничное, хорошо защищенное, да и навозом там не пахнет. Для Читы запах навоза – родовой. Город стоит на песках, всякий, даже самый малый ветерок вышелушивает городские улицы насквозь, выдувает песок, обнажает корни деревьев, отчего сосны валятся на крыши домов, дожди тоже вымывают песок… И вот некая мозговитая голова придумала способ борьбы с потерями почвы – навоз.

Смешанный с песком навоз – это вполне плодородная штука, позволяющая давать урожаи не меньше, чем в Воронежской губернии; березовый либо еловый росток, опущенные в такую почву, очень быстро превращались в деревца. Дело, конечно, благое, но вот амбре… Запахом конюшни пропахли все местные дамы, даже самые знатные.

В Даурии этого запаха, слава богу, нет.

И все же пока не сформирован штаб, из Читы уезжать нельзя. Плюс ко всему надо было получить, а точнее, пробить для будущего монголо-бурятского формирования кое-какие деньги. Нужно было заслать своего «казачка» и в местный совдеп.

Как-то вечером к Семенову пожаловал младший урядник Бурдуковский, которого Семенов знал давно и ценил.

– Есть у меня, ваше высокоблагородие, один человек… Может быть, и никакого «казачка» засылать не придется, – сказал он.

– Кто?

– Член местного совдепа.

– Как его фамилия?

Бурдуковский нагнулся к есаулу и произнес шепотом:

– Замкин. Очень надежный гражданин – любит, когда в кармане у него гремят серебряные монеты. Такие люди – самые надежные.

– Ну что ж… Надо повидаться, посмотреть, что это за гусь – товарищ Замкин, жареный он или нет?

– Он – «полу-полу», полужареный-полупеченый, он – и нашим, и вашим…

– Значит, тем более надо повидаться.

После знакомства с Замкиным Семенов решил, что никаких «казачков» в Читинский совдеп не будет, пусть поработает Замкин, и выдал ему первый аванс – полрулона керенок. Замкин от керенок отказался:

– Лучше бы твердой деньгой, господин хороший.

Семенов достал из кармана золотую монетку – николаевскую десятирублевку[38].

– Это годится. – Замкин проворно смахнул десятирублевку к себе в ладонь.

С тех пор Замкин стал аккуратно поставлять Семенову совдеповские новости. Однажды вечером он явился к Семенову встревоженный, стряхнул с папахи снег, повертел ее в руках и снова нахлобучил на голову.

– Беда, – сообщил он. – Сегодня председатель совдепа разговаривал по телефону с Иркутском… или, может быть, даже с Петроградом, я точно не засек. Вас велено арестовать.

– Как арестовать?

– Обычно. Руки за спину, на запястья – веревку, и три штыка под лопатки.

– Они что, очумели?

– Видать, да. Иначе я бы к вам не пришел.

Семенов машинально порылся в накладном кармане френча – он сшил себе новый френч, по последней моде, роскошный, из тонкого мышастого сукна, – извлек оттуда золотую десятирублевку, звонко хлопнул ею о стол, потом достал вторую и также звонко хлопнул о поверхность стола. Замкин ловко смахнул монеты в руку. Очень большой мастак оказался по части продать какой-нибудь секретик. Или купить, а потом перепродать.

– Как же это они собираются сделать? – спросил Семенов. – Я ведь просто так не дамся…

– Соберут пленарное заседание совдепа, проголосуют «за», потом пригласят на заседание вас и арестуют.

– Эх как простенько все получается, без затей, – Семенов не удержался, мотнул головой, – и хитренько в ту же пору. Хмы! Когда же состоится заседание?

– Завтра в четыре часа дня.

– Что и требовалось доказать. – Семенов возбужденно потер руки, глянул на часы – времени у него более чем достаточно.

К десяти часам вечера Семенов уже знал, кто из казаков будет делегирован на эту совдеповскую толкучку, и каждого из них поименно пригласил завтра к себе на обед. Следом каждому из них было сообщено, якобы от имени совдепа – занимался этим младший урядник Бурдуковский, – что заседание совета депутатов переносится на послезавтра, на утро. Семенову очень важно было отделить казаков от совдепа…

На следующий дань Семенов заказал большой обед в кавказской шашлычной, расположенной неподалеку, отправил туда казаков, а сам вместе с верным Бурдуковским поспешил в атаманский дом, где шло заседание. Председательствовал на нем человек, воспоминания о котором вызвали у Семенова изжогу, – Пумпянский.

Войдя в зал, Семенов весело потер руки:

– Ба-ба-ба, сколько знакомых лиц! – и рявкнул так, что на окнах колыхнулись занавески: – Вы арестованы! Все до единого!

Зал замер – многие знали, что шутки с Семеновым плохи, мужик он крутой: и шашкой рубануть может, и из револьвера пульнуть прямо в физиономию… Из фронтовиков. А фронтовики – они все «нервенные».

– Командира конвойной сотни – ко мне! Пусть принимает арестованных! – повернувшись к Бурдуковскому, прорявкал Семенов прежним громовым голосом, затем перевел острый секущий взгляд на председателя и укоризненно покачал головой: – Ай-ай-ай, господин Пупянский…