Представления о моральных качествах человека в партии и в КГБ оставались весьма консервативными. Курсанты не должны были вести беспорядочную половую жизнь или заводить себе сомнительных знакомых: если кто-то из нас нарушал эти правила, то нам надлежало немедленно сообщать об этом руководству школы.

С другой стороны, наше начальство знало, что большинство неженатых парней всерьез подумывают о женитьбе, и благосклонно к этому относилось, советуя «искать подруг жизни». О гомосексуализме на официальном уровне разговор не заходил. В разведке эту тему полностью игнорировали, и проблемы с мужеложством в школе вроде бы не возникали. Другое дело во Втором главном управлении, где это слово было у всех на слуху — там специально прибегали к услугам молодых гомосексуалистов, подсылали их к приезжим иностранцам с целью шантажа и последующей вербовки. Если об интимных связях между мужчинами и возникал разговор, то это воспринималось всеми как очередной анекдот, не имеющий отношения к реальной жизни.

В школе мысли о сексе нашей маленькой языковой группы провоцировал сам вид Надежды Александровны, преподавательницы, обучавшей нас шведскому. Это была пухленькая, с красивыми голубыми глазами женщина лет сорока, чей муж, как я полагаю, некоторое время работал в Швеции. Там она выучила язык, хотя и весьма поверхностно. Говорила Надежда Александровна на шведском плохо, точно так же его нам и преподавала, но благодаря тому, что нас в группе было всего трое, мы в изучении языка, тем не менее, преуспели.

Когда дело дошло до чтения шведских романов, которые она приносила на занятия, то мы очень скоро заметили, что все они с сильным эротическим подтекстом. Судя по всему, книги эти были изданы на волне сексуальной революции, захлестнувшей тогда Скандинавию, и преподавательница с явным удовольствием обсуждала с нами их содержание. Спустя некоторое время Феликс заметил: — «Ребята, кажется, наша Надежда Александровна помешана на сексе. Через несколько дней вернулся к этой теме, заявив: «Судя по всему, супруг Надежды Александровны не устраивает ее как мужчина».

А еще позже вынес свое умозаключение:

— Друзья мои, подозреваю, что наша дорогая преподавательница с одним из нас не прочь установить более близкие отношения.

— Ну, Феликс, тебе и карты в руки, — сказал я. — Парень ты видный, здоровьем не обижен. Вот и займись ею.

— Нет-нет, — со вздохом ответил он. — Она хороша, но я человек женатый и люблю свою жену.

Тогда мы с Феликсом предложили попытать счастья Юрию, но тот, несмотря на свой неказистый вид, которым он был обязан нелепой стрижке, оказался морально стойким и любящим супругом. И тогда Феликс обратился ко мне:

— А как ты, Олег? Ты наша последняя надежда.

Да, в браке я не состоял, но, несмотря на свои двадцать два года, был застенчив и не представлял, как вести себя с женщиной, которой уже под сорок. Так что, несомненно к глубокому сожалению Надежды Александровны, ее очевидные намеки не нашли у нас отклика.

Между тем наступил февраль, а с ним и праздник — День Советской Армии 23 февраля. Именно в тот день в 1918 году и была создана Красная Армия. По этому поводу было принято делать мужчинам подарки, и Надежда Александровна приготовила нам подарки.

Нам бы, конечно, следовало их с благодарностью принять, придав этому действу шутливый характер, но мы были смущены ее вниманием и от подарков отказались. Наш отказ Надежда Александровна восприняла как личное оскорбление и очень на нас обиделась. Через две недели подоспел Международный женский день 8 марта, когда уже мужчины одаривают женщин. Мы загодя приготовили Надежде Александровне подарок и торжественно преподнесли его ей, но она отказалась его принять, мотивируя это тем, что мы ее подарки отвергли, И сколько мы ее ни увещевали, всячески изъявляя свое глубокое уважение и почтение, она оставалась непреклонной. Теплые, дружеские отношения, установившиеся между нами с самого начала, испортились, сменившись напряженностью. Очевидно, эту женщину волновали три сидевших перед ней молодых парня, по крайней мере с одним из которых она надеялась завязать любовную интрижку. Мы, в свою очередь, находили весьма интригующей сексуальную озабоченность нашей преподавательницы — во всяком случае, книги, которые она использовала в качестве учебного пособия, придавали нашим занятиям особую прелесть.

Поскольку наше начальство всячески поощряло знакомство с девушками, я, отлучаясь по выходным дням из школы, мечтал встретить какую-нибудь симпатичную девушку. Долгое время мне не везло, и, наконец, я познакомился с приглянувшейся мне студенткой. Почти весь субботний вечер мы провели в кафе за парой бокалов вина. Вино, видимо, сильно вскружило ей голову, и она, целуясь на прощанье, так сильно укусила мне губу, что на ней осталась кровавая отметина. После ее страстного поцелуя губа у меня не только болела, но и сделалась синей. В понедельник утром, придя в класс, Надежда Александровна сразу же поняла, что к чему и с присущим женщине ехидством спросила:

— Ой, что это у вас с губой? — и добавила: — Впрочем, и так ясно.

В конце обучения нам предстояло сдать три экзамена: по языку, по основам марксизма-ленинизма и профессиональному мастерству. Для такой маленькой языковой группы, как наша, сдача шведского представляла собой чистую формальность. Точно так же обстояло дело и с марксизмом-ленинизмом. Так что самым серьезным был экзамен по профессиональному мастерству. Однако, к нашему всеобщему удивлению, вопросы, на которые нам пришлось отвечать, оказались относительно легкими. Приставленный к нам куратор так усердно гонял нас в процессе обучения, что ни один курсант на этом предмете не срезался: К моменту сдачи экзамена куратор прекрасно знал каждого из нас — мы постоянно были в поле его зрения, он по-отечески опекал нас в особо ответственные моменты, например, при вступлении в партию, бывал в семьях женатых курсантов, чтобы узнать, какая у них в доме царит атмосфера.

В последние дни пребывания в школе постоянно заходил разговор о выпускном вечере. При этом вспоминали, сколько случалось пьяных драк и разного рода дебошей на выпускных вечерах наших предшественников. Похоже, наш выпуск оказался самым трезвым из всех. Последний день в школе мы ничем не омрачили — с мыслью о предстоящей работе мы степенно разъехались по домам. В школе мне присвоили квалификацию оперативного сотрудника, а не младшего оперативного сотрудника, что было на одну ступеньку выше, и летом 1963 года я был зачислен на службу в КГБ.

20 августа 1963 года я, надев свой лучший костюм и галстук, направился на службу. В небольшом домике, где располагалось бюро пропусков, мне выдали пропуск, и я прошел в главное здание КГБ, которое все работники разведслужб называли не иначе, как Центр. Основное здание Комитета состоит не из одного, а из трех сообщающихся между собой зданий. В самом старом из них когда-то располагалась Российская страховая компания («Лубянка»), а в 1918 году в нем обосновалась ЧК. Громадное строение, фасадом выходящее на широкую площадь и изображаемое почти на всех фотографиях, было построено после Второй мировой войны немецкими военнопленными. Однако самое внушительное впечатление на человека производит не фасад, а его тыльная часть — облицованная темно-серым гранитом и где на первом этаже пол выложен черными мраморными плитами. Это крыло здания отстраивалось в тридцатых годах, в тот период, когда быстро расширялся НКВД.

Первое, на что я обратил внимание, когда оказался внутри, были его коридоры и кабинеты — ярко освещенные и с отличной вентиляцией, они поражали своей безукоризненной чистотой. Мое торжественно-приподнятое настроение слегка померкло, когда я попал в отдел кадров. Поскольку КГБ организация все же военная, все совершалось здесь только на основании специального приказа, подписанного начальником того или иного управления, излишне говорить, что приказ, определяющий, в каком отделе мне служить, кадровику еще не поступил.