Большое внимание-в КГБ — придавалось использованию разного рода условных сигналов. Они подразделялись на две группы
Первая: познавательные знаки, свидетельствующие о том, что это тот самый человек, который вам нужен. Ими обычно служили газеты или журналы, сложенные, свернутые в трубочку или как-то совсем по-особенному, в руке, под мышкой или в кармане интересующего вас лица. Вторая: надписи или пометки, оставляемые в заранее обусловленных местах. Позже, в семидесятых годах, КГБ стал использовать в качестве условных знаков предметы, которым место в мусорном контейнере, — смятые пачки из-под сигарет, гнутые гвозди или кожуру бананов, которые оставлялись, к примеру, на каком-нибудь определенном подоконнике или балконе. Проходя мимо конкретного подоконника, можно, как бы невзначай, бросить на него условленный предмет, который ваш связной, явившись туда через полчаса, непременно заметит. В шестидесятых, однако, самым излюбленным знаком была условная пометка, нанесенная мелом на фонарном столбе, на стене, на доске объявлений или на дорожных знаках. Пометки были самые разнообразные: цифра, крестик, обведенная кружком галочка — и могли означать что угодно, например: загляните в тайник; я забрал содержимое тайника; срочно нуждаюсь во встрече; завтра выезжаю из страны и так далее. По установленному КГБ правилу, тот, кто оставил пометку, должен был по прошествии определенного времени вернуться на место и влажной тряпкой стереть ее. Для всех нелегалов, работавших за рубежом, существовал перечень знаков, по которым его куратор, имевший в данной стране официальный статус, периодически объезжая условленные места, обнаруживал оставленные для него нелегалом пометки и без труда расшифровывал их.
Понимаю, что все это читателю может показаться по детски наивным, да нам и самим порой казалось весьма примитивным и странным: взрослые интеллигентные люди, окончившие институт, изучавшие серьезные предметы, владеющие иностранными языками, играют в прятки — разъезжают по городу, ставя мелом дурацкие пометки на столбах. Но мы отдавали себе отчет в том, что с помощью таких вот «детских игр» мы сможем застраховать себя от провалов, и мы продолжали считать, и вполне искренно, что в работе разведчика присутствует элемент авантюризма и что в нашей профессии надо уметь предпринимать серьезные и ответственные действия. Мы прекрасно знали, что большая часть времени будет у нас уходить на чтение и писанину всяких отчетов и справок. Так почему бы нам, коль скоро предоставилась такая возможность, не поучаствовать в романтической авантюре? Мы, курсанты, представляли собой группу молодых людей с разным культурным и образовательным уровнем, одинаково одухотворенных и не чуждых юмора и свою будущую работу воспринимали очень серьезно.
В школе номер 101 обучалось около двухсот курсантов, примерно столько же — в разведшколе Военной дипломатической академии при Главном разведуправлении. Все курсанты отрабатывали свои практические задания в Москве, так что у членов групп слежения работы было хоть отбавляй, и им было на ком оттачивать свое мастерство. Как-то во время практических занятий я, решив пообедать, забежал в кафе, твердо зная, что нахожусь под пристальным наблюдением. Отстояв в очереди, я с подносом занял место за столиком, поел и отнес поднос с грязной посудой к окошку мойки. Все это время я внимательно наблюдал за посетителями кафе, но ничего подозрительного не заметил. Тем не менее на очередном занятии преподаватель зачитал отчет «слежки», в котором так красноречиво было расписано мое пребывание в кафе, что можно было только диву даваться. Я так и не понял, кто же из присутствовавших тогда в кафе был моим хвостом.
— Ты с подозрением поглядывал на человека, сидевшего за соседним столиком, — позже сказал мне один из группы слежения. — Неужели ты не догадался?
— Собственно говоря, я именно так и подумал, — ответил я.
— Ты что же, решил, что мы зайдем за тобой следом в кафе и сядем неподалеку? Да никогда в жизни!
Два года спустя, уже готовясь к своему первому выезду за рубеж, я снова прошел практику, но на этот раз уже в составе группы слежения. В течение трех часов мы «пасли» свой объект наблюдения в центре Москвы, и это было похоже на увлекательный шпионский фильм.
Такое постоянное и интенсивное обучение курсантов новым приемам разведработы положительно сказалось и на деятельности советской контрразведки. Одно поколение будущих сотрудников КГБ за другим в поисках наиболее подходящих мест для тайников и нанесения условных меток исколесили всю столицу. Кажется, что уже не осталось в городе улицы или сквера, моста, туннеля, дворика или лестничного марша, которые не были бы ими задействованы во время практических занятий. В результате группы слежения, «пасшие» курсантов на их маршрутах, изучили все точки, наиболее удачные для оборудования в них тайников и нанесения условных меток.
А сотрудники иностранных разведок, таких, как ЦРУ, блуждая по городу, почти всегда выбирали места для тайников, до боли знакомые советским контрразведчикам. Так что чекистам не составляло большого труда схватить церэушника с поличным.
Один из приемов общения со связным я считал почти бесполезным — пустая трата времени, — да и использовался он крайне редко. Это — моментальная передача.
Я не понимал, почему о нем так много говорилось и писалось, поскольку в реальных условиях возможности его осуществления весьма ограниченны. Самым удачным местом для отработки таких контактов были тамбуры между дверями многочисленных московских магазинов, в которые в холодное время года вдувался теплый воздух. Если позволяла обстановка, курсант, находившийся за окном магазина, подавал сигнал проходившему по улице «агенту», тот входил в тамбур, где наталкивался на выходившего курсанта. В этот момент и происходила передача какого-либо предмета. Он либо опускался другому в карман пальто, либо просто передавался из рук в руки. Иногда на практических занятиях мы умудрялись незаметно обмениваться «дипломатами». При этом соблюдалось главное условие обмена — оба чемоданчика должны быть совершенно одинаковыми.
В нашей учебной программе на изучение трудов основоположников марксизма-ленинизма времени отводилось не так уж и много. Да оно нам, собственно говоря, и не требовалось, поскольку большинство из нас пришло в школу уже идейно подкованными и начитанными, не хуже самих преподавателей. Должен заметить, что я настолько был увлечен другими предметами, непосредственно связанными с нашей будущей работой, что общественно-политические предметы утратили свою привычную первостепенную значимость. Тем не менее, по неписаному правилу, все курсанты нашей школы должны были непременно стать коммунистами. Членство в партии как бы олицетворяло твою лояльность советскому строю, высокий моральный облик и дисциплинированность.
Ближе к окончанию учебы те, кто еще продолжал пребывать в комсомоле, были обязаны подать заявление с просьбой принять их в кандидаты в члены партии. Согласно Уставу партии, для вступления в кандидаты необходимо заручиться тремя рекомендациями: одной от комсомольской организации и двумя — от членов партии, знающих данного человека не менее года. Найти рекомендателей было практически невозможно, потому что курсанты познакомились друг с другом лишь в августе. Таким образом, правила приема в кандидаты приходилось слегка нарушать. Что касалось меня, то двумя рекомендациями от коммунистов с партийным стажем в лице Феликса и Юрия я был обеспечен. Третью, комсомольскую рекомендацию, я получил от одного парня, который пока еще состоял в комсомоле. Так, в июне 1963 года я стал кандидатом в члены КПСС. С этого момента я в казну партии должен был платить членские взносы в размере полутора процентов получаемого мною жалованья, а в случае, если оно превышало сумму минимальной по стране зарплаты, то уже больший процент (год спустя трое сотрудников КГБ дали мне рекомендации и я стал полноценным коммунистом).
Вступления в партию любой советский гражданин, работавший в государственном учреждении, просто не мог избежать, но к шестидесятым годам принадлежность к партии уже не рассматривалась как свидетельство преданности и идеологической устойчивости ее членов. Ранее в партию вступали осознанно, по зову сердца, однако уже в двадцатых годах звание коммуниста стало постепенно утрачивать свое былое значение — большинство становились коммунистами автоматически. Это превратилось в обыкновенную, рутинную процедуру, сродни приходу на службу в девять ноль-ноль, раскладыванию по ящикам деловых бумаг и запиранию рабочих столов по окончании трудового дня. Короче говоря, эмоциональная составляющая процедуры вступления и членства в партии навсегда исчезла. На партийных собраниях слушали идеологически выдержанные доклады выступающих, но присутствующие в зале отлично понимали, что все это — пустая болтовня, оставались равнодушными к тому, что говорилось с трибуны. А что поделать, раз уж так заведено в нашей стране? Я вступил в партию, не испытывая угрызений совести — считал, что никого не обманываю, себя-то уж точно. Если хотел работать в разведке, выезжать за границу и получать от жизни удовольствие, то надо делать то, что от тебя требовалось.
