— Хорошо, — сказал Лазарев. — Коль не хочешь работать у меня, держать тебя не стану. Я согласен.

Затем его тон резко изменился, и он начал говорить весьма нелицеприятные вещи:

— Ты думаешь, что мы здесь все негры, а перейдя в политический отдел, ты станешь белой костью? — И так далее в том же духе.

Работа нелегалов окутана романтическим флером, а согласно утвердившемуся в КГБ мнению, управление, возглавляемое Лазаревым, являлось самым главным в Комитете. Естественно, начальнику такого управления было неприятно, когда его неплохо зарекомендовавший себя сотрудник, да еще с хорошим знанием языков, просит отпустить его в политический отдел.

Неудивительно, что и Хромушкин, начальник моего отдела, выразил мне свое недовольство и попытался меня удержать, хотя особой ценности я для его отдела не представлял: немецким я владел отлично, датский язык у меня тоже был в норме, но ни тот, ни другой для работы в Москве не требовались. К тому же, работая в Дании, мне не удалось завербовать ни одной мало-мальски важной персоны ни из консульского отдела какого-нибудь иностранного посольства, ни из регистрационной службы Дании. Другими словами, я в Управлении С ничем особенным не выделялся, и тем не менее, Хромушкин никак не хотел со мной расставаться.

Пока я ждал приказа о переводе, мой будущий отдел стал перебираться в Ясенево, в великолепное новое здание, только что возведенное в небольшом лесном массиве за пределами МКАД. Это было ультрасовременное здание в лесу, с удобными подъездными дорожками, парковками для автомашин. В здании имелось три конференц-зала, один — на сто человек, другой — на триста, а третий, весь облицованный мрамором, со сценой и амфитеатром, — на восемьсот. Во всех помещениях были установлены кондиционеры, а на окнах с двойным остеклением, из которых открывался чудесный вид на березовую рощу и живописное озеро, висел и занавеси. Столовая и кафетерий были совершенно великолепны. В здании помещались богатейшие библиотеки, огромный архив, полы всюду с ковровым покрытием. В здании ощущались простор и тишина. Баня (сауна) предназначалась только для начальства, а плавательный бассейн, футбольную площадку, гимнастический зал и теннисные корты мог посещать каждый сотрудник отдела.

Руководство Управления С не стремилось в этот рай — считало, что слишком долго до него добираться. Все работники управления — нелегалы в своих временных квартирах — жили вблизи центра города. Кроме того, в центре находились явочные квартиры и вспомогательные службы, занимавшиеся фотографией, шифровками и наблюдением. Как можно было всю эту массу людей переместить из центра столицы за пределы окружной дороги? Так руководство Управления С со своими многочисленными сотрудниками и осталось в основном здании на Лубянке, о чем потом и пожалело.

Наконец, в августе месяце пришел приказ о моем переводе. Я был счастлив еще и потому, что на дорогу от дома до нового места службы мне требовалось всего двадцать минут. Однажды вечером, мне пришлось остаться на работе — я был придан в помощь группе офицеров, несших в здании круглосуточное дежурство. Ночь проходила спокойно, и возглавлявший группу генерал показал мне и еще двоим сотрудникам начальническую сауну, помещавшуюся рядом со спортивным залом. Обшитая красивым финским деревом, просторная, с дорогой красивой современной сантехникой, да еще с удивительно пушистыми, мягкими полотенцами, она произвела на меня неизгладимое впечатление. Париться в ней было для нас неописуемым удовольствием. Затем генерал спросил, не хотим ли мы хоть одним глазком взглянуть еще на одну сауну, предназначенную исключительно для начальника Первого главного управления и его гостей. Мы конечно же дружно воскликнули: «Да, конечно!» — и вскоре вошли в дверь, которая всегда запиралась на ключ. Это были поистине царские палаты: огромнейшая парилка, комната отдыха, где можно полежать и расслабиться, и столовая с элегантным столом из светлого дерева, с креслами по бокам и с холодильником, набитым всевозможными напитками. Вот таким оказался привычный стиль жизни нашего высокого начальства.

В районе Ясенево мне пришлось проработать всего несколько недель — в начале октября мы с Еленой вновь уехали в Копенгаген. Супруга к тому времени продвинулась по службе — ей присвоили звание капитана, и она стала получать довольно приличный оклад. Естественно, начальство Елены не хотело расставаться с таким ценным работником, и здесь нам снова помог Якушкин — использовал все свое влияние, высокий ранг и авторитет — и супругу отпустили.

Когда 11 октября 1972 года я во второй раз оказался в Копенгагене, мне стало ясно: пора наконец осуществить задуманное. На протяжении нескольких лет меня одолевали сомнения, но теперь я был полон решимости вступить в прямой контакт с кем-нибудь из противоположного лагеря, чтобы оказать западным державам посильную помощь. В то же время я должен был неукоснительно выполнять свою работу в КГБ, заключавшуюся прежде всего в сборе необходимой информации, а также непосредственно участвовать в операциях, противодействующих политике западных стран. Но я утешал себя тем, что в значительной, если не в большей мере моя деятельность никому не наносит вреда.

Официально я числился сначала вторым, а позже первым секретарем посольства, занимая должность пресс-атташе, что служило превосходным прикрытием, позволявшим мне поддерживать постоянные связи с датскими газетами, телевидением и радио и находиться в добрых отношениях с представителями средств массовой информации, политиками и чиновниками. У меня было достаточно времени, чтобы много читать, часами слушать радио, писать докладные записки, и в целом я уже созрел для того, чтобы занять место своего предшественника Леонида Макарова, человека не очень-то образованного, но методичного, у которого я много чему научился.

За те два года, что я провел в Москве, здесь произошли разительные перемены: после отмены цензуры общество, с которого сняли многие из прежних ограничений, ударилось в вольности. Книжные лавки и кинозалы наводнила откровенная порнография, а пляжи — обнаженные мужчины и женщины. Хотя в городской черте представительницам слабого пола разрешалось снимать только верхнюю половину купальника, на всех остальных пляжах совершенно голые девы стали вполне обыденным явлением.

В КГБ я числился теперь сотрудником политической разведки, и, соответственно, у меня была довольно интересная работа, требовавшая, в отличие от прежней, чаще показываться на людях. В мои задачи входило заводить знакомства с сотрудниками датского министерства иностранных дел и других государственных учреждений, с деятелями различных политических партий, профсоюзов, с представителями средств массовой информации — короче, с лицами, через посредство которых КГБ мог воздействовать на общественное мнение. Я должен был, к примеру, наладить отношения с руководителями организаций, выступавших против Европейского экономического сообщества, или «Общего рынка», потому что политика Кремля и КГБ была направлена на разобщение европейских стран и воспрепятствование их дальнейшему сближению.

Подобное направление деятельности само по себе — дело захватывающее, и все же я понимал, — возможно, потому, что давно уже вышел из юношеского возраста и обладал достаточным жизненным опытом, — сколь неэффективной, в сущности, была проводимая сотрудниками КГБ работа. Главной ее составляющей были так называемые «активные мероприятия», смысл которых заключался в попытках манипулировать общественным мнением посредством устных выступлений, газетных статей и брошюр. Практически, это не имело ничего общего с разведывательной деятельностью, как таковой, тем более что с вербовкой агентов нам явно не везло. Хотя мы упорно пытались создать здесь свою агентурную сеть, датчане оказались людьми исключительно стойкими и на наши предложения отвечали отказом. Граждане процветающей страны, приверженные чувству долга — и любви к отечеству, они не желали работать на нас.