— А мы внучку свою забрали со школы и рады. На шо ей учиться? — спросил он мужика, застегивавшего верхнюю пуговицу на рубашке, и продолжал: — Шо оно понимает в шесть лет? Одарушка моя ругалась: «Оно ще головы не расчешет само — куда? Какая там учеба? Пускай ото сидит дома, вяжет. Ей на службу не идти. Учат там «Отченашу», так тому любая мать дома выучит».

— Борщ хорошо варит, и ладно,— сказал Терешка.

— Колы внук Дионис в школу по грязи ноги таскал, я его спрашиваю: «Ну, чему вас там учили? Шо вы читали?» — «Про лисичку та зайчика». Шо це за диво? — уже полгода, а ни молитвы, ни заповедей не дают, все лисички, та зайчики, та волки. Школу закончит, а «Отченаша» не будет знать. Ще месяц проходит. «Ну, про бога читали шо-нибудь?» — «Не». Я поскорей надеваю кожух та до учителя. Я тебе, думаю, закудкудахтаю! Вылаял и батюшку, и его, но потом вызвал меня атаман и матом перед открытым портретом государя кроил. А я в Петербурге и грамоте, и кой-чему поднабрался, и такую ему пулю отлил! Учеба. Знаешь, кто враги внутренние и внешние? Титул государя? И ладно. С какого ты года, Василек?

— С восемьдесят третьего,— бодро ответил Попсуйшапка.— Село Новая Водолага. Я под тем местом родился, где крушение царского поезда было в восемьдесят восьмом году.

— Я ж вместе с тем поездом падал,— сказал Костогрыз и встал.— Во! — пощупал он хрящ на руке.— Батьку-царя везли из Крыма, покойного Александра Третьего, царство ему небесное.

Все двадцать лет колокола звонили 17 октября в честь чудесного спасения царской семьи от гибели. Лука Костогрыз не мог без слез стоять в церкви на молитве: бог спас его.

— Да будет мне бог судьей,— сказал он, крестясь,— если я говорю неправду: я сам видел, как после спасения деревенские бабы лезли из-под кареты целовать царю и царице ноги. Карете не давали с места стронуться. Это я сам видел.

— А то правда,— поинтересовался Терешка,— что царь крышу вагона поднял на плечах и вылез?

— Шо здоровый был, монету сгибал пальцами, то правда. Дай-ка штаны надену. Це царица небесная нас спасла. А то б не давал я сейчас Адамули двадцать копеек на баню. Я в заднем вагоне ехал. Из пятнадцати вагонов уцелело пять. Царский вагон упал на насыпь, колеса отлетели, пол провалился. А крыша на насыпи, уперлась в нижнюю раму и прикрыла царскую семью. А кому я рассказываю? Вы казаки?

Костогрыз с важностью стал надевать штаны, и было понятно, что он больше ничего не скажет.

— То ж царь был. Всех в руках держал.

— Вас, казаков, наградил землею, а нам ничего не дал,— отозвался из угла иногородний.

— Наши батьки заработали. Как перебирались черноморцы с Запорожья на Кубань, моего деда в бочку стоведерную посадили — вот так и доехал он, а вы шо? Голопузые кацапы налетели как саранча. Служить надо.

— Вы служили и туркам дань платили, а когда мы служили, перестали платить дань.

— Вы, ребята, этими речами не ошибайтесь. За язык семь суток дают. Пошли, Василек.

Костогрыз угрожающе посмотрел вокруг и вышел. Мало ли, мол, какие у нас были цари, но он при них служил и медали от них получал. Нечего!

— Ступайте к нему чай пить,— проводили его репликой.— На тот свет.

Отчего-то захотелось троице отведать трактир Баграта.

— О, к чертовой матери,— закричал Баграт,— люблю героев турецкой войны.

— Це ще не герой,— сказал Костогрыз про Попсуйшапку.— Он ще на кордоне заместо гололобого татарина верблюда не стрелял.

— А-ха-ха. У меня тоже новый анекдот. К портному дама пришла на примерку. «Пожалуйста, снымай лыфчик. И эта штука снымай. Все снымай. Зачем крычишь? Абнымаем? Мы нэ тэбэ абнымаем, мы лыныя искаем!» К чертовой матери, вчера городовой Царсацкий рассказал. По гусачку скушайте. 

— Давно я не пробовал у тебя. А старый друг лучше новых двух.

— Если она очень старый, то хуже. Охота молоденькую фэфочку. Молодому человеку невесту найду. Персу нашел, почему ему не найду? Баграт все может. Какой цвет волос? Талия узенькая? Прекрасная Елена, владычица сердец, ты будь... и...

— Мне хозяйка нужна,— хмуро сказал Попсуйшапка.— А не та, что карболкой на базаре травится.

— Мы ему такую выберем,— сказал Костогрыз,— шо вымя у коровы помоет, подоит и вытрет чистой тряпочкой.

— Кухарка у наказного атамана. Всегда кости будут, а? К чертовой матери. Выбирай!

— Не, не,— отпирался недовольно Попсуйшапка.— И ваших за ширмой трехрублевых тоже не надо.

Уже смеркалось. От Баграта они вышли по Екатерининской на Красную и у пожарной каланчи поглядели, как господа идут в «Чашку чая», затем пожали руку Терешке.

— Поедем в Пашковку, Василек! — настаивал Костогрыз.— Одарушка нам вареников поставит.

— У меня в бочке шкурки замоченные, Лука Минаевич.

— Ведь если допустить, что весь правый лагерь ошибается...— послышалось сзади, и Костогрыз с Попсуйшапкой оглянулись. Двое господ в шляпах разговаривали. «Шляпы не от Хотмахера»,— отметил Попсуйшапка.— То неужели весь левый лагерь прав? Неужели интересы России на этот раз гораздо вернее понимают господа жиды, поляки, латыши, социалисты, русские и заграничные?

— Це пускай брешут,— сказал Костогрыз.— Оно нам не нужно. Поедем. Ну и напились мы с тобой. Один так же напился и заснул в канаве. А его, сонного, зачем-то из чебот вынули. Проспал чеботы. Мои на мне ще? Ще тут.

— Это у вас называется напиться? По стакану воды.

— Поедем. Подарю тебе оту старую люльку, шо у меня на стене висит.

В Пашковской у воротец хаты, сложив руки на животе, стояла в ожидании сухая, остроплечая бабка, жена Костогрыза.

— Фу! — сказал Костогрыз ей.— Слава тебе, господи, и тебе, Одарушка, шо по погоде до хаты дошел. Наша ж станица?

— Где ж вы были, шо ты так упарился?

По воспитанной в казачьей среде осторожности она не смела браниться открыто, а может, была малодушна, добра; в ее голосе было больше любопытства, чем строгости. Себе бы в жены мечтал найти Попсуйшапка такую же понятливую казачку.

— У Баграта задержались...— Костогрыз пошел по длинному двору.

— Лучше б пошел с внуками у концерт.

— У концерт? А чего я там позабыл? Один водит смычком, а все пораззявляются, как бараны на воду. Как бы он у меня  в хате играл, а я бы лежал та слушал, то оно б так. Той музыкой только кур скликать. Я лучше войсковой хор послушаю. Поднимусь наверх, казакам дам на водку.

— А це кто? — шепотом спросила жена в хате.

— А це шапошный мастер. А ну давай нам адамовых слезок та чего-нибудь на закуску.