Раньше я думала, что он влюблен в мисс Гилмор. О, как бы мне хотелось, чтобы это было так и чтобы они уехали куда-нибудь вместе!

Тогда все было бы совсем по-другому.

Если бы мисс Брэй не готовилась к рождению ребенка, я бы уехала к ней. Но я никогда не смогла бы объяснить ей, что чувствую. Лучше было ничего не предпринимать и продолжать эту игру в кошки-мышки, которую затеял мистер Фезерстоун. Мне все время приходит в голову это сравнение. Что делает кошка, поймав мышь? Играет с ней, притворяется, что отпускает ее, и ловит снова, прежде чем та успеет сбежать, пробует ее на зуб, мучает… и в конце концов убивает.

Кажется, я скоро доведу себя до безумия.

Иногда я просыпаюсь ночью от ужаса, когда мне вдруг начинает казаться, что он находится в доме. Однажды я даже встала с кровати и выглянула в коридор, как будто в самом деле ожидала увидеть его там. Иногда я подхожу к окну, которое выходит не на улицу, а во двор, за которым начинаются поля и лес, и ищу глазами притаившуюся фигуру.

А потом я смеюсь над собой. «Глупые фантазии. Разыгравшееся воображение», – говорю я себе.

Но эти мысли порождает страх, поселившийся в моем сердце. Почему я все время думаю о нем? Это похоже на предчувствие, предостережение.

«Когда они вернутся, все наладится», – твержу я себе.

Осталась всего неделя.

3 мая

Сегодня вспомнила про дневник. Сначала я не могла найти его и страшно испугалась, что потеряла его. Я начала вспоминать, что записывала в нем и что подумает мачеха, если он попадет к ней в руки. Я была уверена, что писала о ней что-то нелестное.

Наверное, нужно быть поосторожнее с тем, что пишешь, но какой смысл вести дневник, если ты не можешь записывать в нем то, что чувствуешь? Радости моей не было предела, когда дневник нашелся. Он все же был там, куда я его спрятала, в самой глубине комода, за перчатками и платками. Это надежное место, здесь его никто не найдет.

Они давно вернулись. Я встречала их и первым делом незаметно, но внимательно осмотрела отца. Он выглядел счастливым. Мисс Гилмор (нужно приучить себя называть ее мачехой) вся светилась. Она была в новом наряде, очень красивом. «Европейский», – говорили на кухне. «По французской моде». Хотя во Франции они, конечно же, не были.

Я начинаю думать, что, может быть, ошибалась в мачехе. Все вокруг твердят, какая они чудесная пара и как они рады, что папа «снова обрел счастье». Все соглашаются, что он вдовствовал слишком долго и что никто не может горевать вечно.

Все эти шаблонные фразы повторяются снова и снова. Как легко они слетают с языка! Человек, который их произносит, верит, что говорит что-то «правильное».

Мачеха взялась менять обстановку в доме. В некоторых комнатах уже стоит новая мебель. Со слугами она мало общается, и за это ее любят, хотя среди прислуги есть и такие, которые думают, что неправильно того, кто сам был почти слугой, выставлять хозяйкой.

Впрочем, об этом постепенно забывают, и мачеха явно счастлива в своем новом положении.

Было решено, что я прекрасно обойдусь без новой гувернантки, но мачеха предложила, чтобы я под ее наблюдением каждый день прочитывала определенное количество страниц. Отец, слушая ее, одобрительно кивал головой. Я должна признать, что моими делами он так не интересовался со времени смерти матери.

Наблюдение за моим чтением с каждым днем ослабевает, и, думаю, скоро вовсе прекратится. Я этому рада.

У нас вышел небольшой спор о том, как я должна ее называть. Пару раз я, забывшись, назвала ее мисс Гилмор. Это ей не понравилось. Отцу тоже.

Удивительно, что человек может долго жить с кем-то под одной крышей и в разговоре обходиться без обращения… А со мной было именно так. Однажды, когда мы выходили из столовой, она обняла меня за талию и тихим, вкрадчивым голоском, который она время от времени пускает в ход, произнесла:

– Будет чудесно, если вы станете называть меня матерью… или мамой… или как-нибудь так.

– Я не могу, – вырвалось у меня.

– Почему? – Голос ее приобрел железные нотки. Я заметила, что отец побледнел, как от боли.

– Я слишком хорошо помню мать, – неуверенно произнесла я. – Никто не сможет…

Отец как будто хотел вмешаться в разговор, но она сказала, теперь уже ласковым тоном:

– Конечно… Конечно… – Слегка вздохнув, она мило улыбнулась. – Тогда, может быть, просто мачеха? Так вы сможете меня называть?

– Да, наверное, – ответила я.

Итак, я должна называть ее мачехой.

Но я знаю, что еще долго не буду называть ее никак.

1 июня

Мистер Фезерстоун все еще не уехал. Он подстерегает меня, как раньше, и я по-прежнему стараюсь по возможности избегать встреч с ним. Я решила больше не изображать деликатность, и между нами иногда случаются настоящие словесные битвы, которые мне, признаться, даются куда как проще, чем вся искусственная вежливость.

Когда он спросил:

– Вы надеялись от меня скрыться?

Я ответила:

– Да.

– Почему? – осведомился он.

– Потому что хочу быть одна.

– Столкновение желаний. А я хочу быть с вами.

– Не знаю, зачем это вам.

– Вы прекрасны. Вы разжигаете во мне огонь. А как вы находите меня?

– Вы во мне огонь не разжигаете и прекрасным не кажетесь.

– Я сам напросился, верно?

– Вообще-то, да.

– Вы удивительно прямолинейное создание!

– Надеюсь.

– И очень правдивое.

– Пытаюсь быть.

– Суровое.

– Нет, с этим я не согласна.

– Вы все время стараетесь меня уязвить побольнее.

– Вы сами напрашиваетесь.

– А что остается юноше, страдающему от безответной любви?

– Можно поискать удачи в другом месте.

– Но где еще я найду такую красоту и такой ум?

– Да почти где угодно на земле, – бросила я.

– Вы ошибаетесь. Они есть здесь… Только здесь… И мое сердце останется здесь.

Теперь уже я могла посмеяться над мистером Фезерстоуном. Страх перед ним почти прошел. После возвращения отца и его жены все как будто начало налаживаться. Преследование меня стало не таким навязчивым. Теперь я иногда могу покататься верхом, ни разу его не увидев.

Иногда я задумываюсь о будущем. Мне семнадцать. Мачеха говорит, нам нужно больше выходить в свет.

– Не забывай, – сказала она как-то моему отцу, – у тебя взрослая дочь, которой скоро выходить замуж.

– Я почти не вспоминал о своих отцовских обязанностях, пока ты не взялась за меня, дорогая.

– Мы должны подумать об Анне Алисе, – продолжила она. – Я приглашу людей.

Сегодня вечером к нам на ужин приходил Десмонд Фезерстоун. Я ждала этого с ужасом. Я ненавижу, когда он бывает у нас. Когда я думаю об этом, меня охватывает странный страх, хотя я никак не могу понять его причину. Чем он может мне навредить? У меня даже появилась идея сослаться на головную боль и не выйти к ужину, но я посчитала, что такая уловка слишком очевидна. Да и потом, в присутствии остальных ничего дурного не случится.

Я была права. Когда он взглянул на меня через стол, я поняла, что теперь все будет по-другому. Он вел себя очень сдержанно, был ко мне снисходителен… как взрослый человек может быть снисходителен к кому-то намного младше. Старательно называл меня мисс Анна Алиса и произносил мое имя так, будто считал меня недавней школьницей. Я не могла поверить, что это тот самый человек, который уверял меня, что я молодая женщина, предмет его страсти. Теперь мне не составило труда убедить себя в том, что до этого была всего лишь игра.

Я почувствовала, что это как-то связано с моей мачехой, и неожиданный поворот судьбы дал мне возможность убедиться в этом.

После ужина, когда все отправились в гостиную, я сказала, что пойду к себе ложиться спать. Я нередко так поступала, потому что, поужинав, они пили портвейн и часто засиживались допоздна. Хоть я и сидела за столом на правах взрослого человека, эта часть считалась несколько неподходящей для моих лет.