Актриса

Это был провал. Полный и позорный. Разом перечеркнувший всё, к чему она шла целый год. Ещё один год! Репетиторы, деньги, которых в семье и так негусто. Мамины надежды, папино неверие. И надежда даже через неверие – а вдруг? Вдруг талант?

Роскошные кудряшки, и великолепно, как ей казалось, рассказанная басня, не помогли и в этот раз. Вылетела с треском после первого тура. Снова. Второй год подряд. Мама смотрела с жалостью и разочарованием – сколько всего она вкладывала в это поступление. Уж Стаська-то знала. А теперь что?

– Выше головы не прыгнешь, – сказал отец и покачал головой, и на мать взглянул многозначительно. В продолжение разговора – уже длиною в Стаськину жизнь, плюс девять месяцев на беременность, пока мама Стаську носила. Вечное противоборство – мама в небесах, а папа поближе к земле, к реалиям. Вот тебе – получай! Сколько раз сказано! Сама живешь непонятно чем и где, ещё и девчонке голову заморочила. Внушила идею сумасшедшую, отношения к действительности не имеющую. Актриса! Какая из неё актриса? Актрисы другие. Ногастые, грудастые, губастые. А Стаська? Так, милый кудрявый колокольчик. Только деньги зря потрачены. Лучше бы телевизор купили цветной. И никакой Москвы больше! Пусть здесь поступает. В пединститут. А там видно будет. Может, замуж выскочит, ребенка родит, дурь из башки кудрявой вылетит, когда с жизнью настоящей столкнется. А не то пусть на работу идёт секретаршей. Устрою к Павлу – ему как раз требуется. Пусть узнает, как это – деньги зарабатывать, а то привыкли тратить. Одна в эмпиреях витает, другая тоже приучается. Нет, с меня хватит!

Пришлось Стаське отдавать документы в местный университет на филфак. Экзамены сдала хорошо, даже блестяще, всё-таки два года с репетитором.

Первого сентября притащилась уныло – вот тебе и Москва… Ну и ладно – корпус новый, сентябрь солнечный, кудряшки всё такое же впечатление на мальчишек производят. Жить можно… Подружилась с Маринкой, страшненькой, веснушчатой, в очках. Стаська только с такими и дружила, для фона, подчеркнуть собственную неотразимость.

Насчет кудряшек – точно. Вон этот – симпатичный, глазастый – сражен наповал. Ничего мальчик, среди девчоночьего курса всего четыре парня, и этот – самый умный и красивый. Очень красивый: глаза большие, ресницы длинные, волосы волнистые, темные. И постарше года на три – после армии, после работы каким -то там ассистентом на местной киностудии. А как хорошо стихи читает, пожалуй, даже лучше, чем Стаська, и уж точно, лучше многих на том экзамене в Москве. Просто, без пафоса, но очень как-то проникновенно, до мурашек по коже. Эти самые мурашки у неё постоянно: и от взглядов его, и от случайных (будто бы) прикосновений. И тепло от груди к ногам ласковой волной от одного имени – Сла-а-а-вик…

Как-то быстро организовался театральный кружок – несколько ребят без руководителя, сами по себе. Маринка, Джамик с третьего курса, три девочки со второго, Славик, и, конечно, Стаська – звезда экрана. Весело проводили время: болтали, шлялись по городу, чуть-чуть – самую малость – выпивали. Но, главное, конечно, театр: репетиции, подготовка к спектаклю – сладостные, заветные для Стаськи, слова.

Она ожила, воспряла духом. Приходила из универа счастливая, роль учила. Мама, уныло слонявшаяся по комнатам, люто переживая дочкину неудачу, не разделяла её восторга: а дальше что? Смысл во всей этой самодеятельности? Надо отца уговаривать. И на следующий год снова…

Но Стаська далеко не заглядывала, ей было хорошо здесь и сейчас: главная роль, премьера всё ближе. Уже разрешили отыграть спектакль в Главном зале университета, а тут ещё Славик с его глазами и ресницами.

Ставили «Божественную комедию». Славик придумал поставить пьесу по мотивам кукольного спектакля. Получалось здорово, почти гениально. Джамик – Адам, Маринка – Ева в первом неудачном варианте – ну это естественно, Стася – второй удачный вариант, и это тоже более чем естественно.

Славик – режиссер и по совместительству Бог, эту роль он не мог доверить никому, с чем Стася соглашалась полностью, чувствовала, что Славику придется быть в её в жизни и тем, и другим.

Она влюбилась по уши: горячо, страстно, как того требовала её натура, два года воспитываемая на монологах, отрывках, этюдах.

Закружилось, загорелось – и в омут головой.

Славик страстный до умопомрачения, после проведённых с ним минут или часов, – это уж как повезёт и где повезёт: в общежитской комнате у сокурсников, дома у Славика, пока все на работе, на чердаках, один раз в подъезде, – Стаська ходила осунувшаяся, с провалившимися глазами. Тело ныло, голова горела, и стонало всё внутри от любви и желания.

– Ещё, ещё! – просила она, и всё вокруг было – любовь.

Приближалась премьера. Заканчивались последние приготовления, репетиции.

Зал набился битком. В узенькую прореху между кулисами Стаська наблюдала, как в первых рядах рассаживаются преподаватели, а вот и девчонки с её курса – глаза завидущие, всё за её спиной шушукаются, обсуждают, а впрочем, плевать, она к этому привыкла.

А вот и Славик! С кем это он?

Лярва крашенная, как говорит соседка с их этажа Людка, официантка из ресторана «Дружба», с которой Стаська курит втихаря на верхней площадке, и которая учит её жить: мужикам не верь, гады, все до одного.

И правда – лярва… Схватила Славика под руку, прижалась, как будто он её собственность, и Славик туда же – глядит как-то невразумительно, целует в щёку. Чего это он?

Спектакль пошёл плохо. Стаська не играла в полную силу, с той страстью, которой на репетициях всех поражала. «И как это ты в Москву не поступила? – всё подкатывал к ней третьекурсник Джамик, – ты такая талантливая!» Хватал её за руку повыше локтя. Она не поощряла, но и не отбивалась особо . Пусть Славик оценит: какая она – всем нравится, все её хотят.

А Славик словно и не замечает, что у неё игра не клеится. А ведь это её первый настоящий спектакль, если не считать школьной самодеятельности.

– Кто это? – спросила Стаська в перерыве.

Славик глаза отвёл.

– Где? – спрашивает.

– Там – в зале. Пришла с тобой… – Стаська спокойна, по крайней мере, внешне, – ну и что, может быть, знакомая, знакомая знакомых? – хотя на душе уже как-то мерзенько засвербело.

У Славика глаза чужие.

– Потом, – отвечает, – поговорим, спектакль доиграем.

Доиграем спектакль? Ха! Ха-ха! Доиграем спектакль…

Стаська уже не играла, так, механически двигалась по сцене, машинально повторяя заученные реплики. На вытаращенные глаза Маринки и Джамика не реагировала.

Правильно говорила мама: Стаська не может управлять своими эмоциями. Поэтому и Москву провалила, и сейчас провалила спектакль, подвела ребят.

Плохая из неё актриса, отец всё-таки прав. Но ей уже всё равно…

После вялых аплодисментов Славик смылся под руку с лярвой, объясниться не соизволил.

Ну и ладно, подумала Стаська, послала куда подальше пристававшего Джамика, и пошла домой. Реально пошла – пешком, пятнадцать остановок.

Домой пришла со стёртыми в кровь ногами (босоножки новые, чехословацкие – дрянь!) – матери не сказала ни слова, завалилась на кровать в своей комнате. Уставилась в потолок.

Мать вошла, встала на пороге.

– Ну, как премьера?

Премьера! Слова -то какие!

– Мама, выйди из комнаты. И дверь закрой с той стороны.

– Что случилось? Забыла слова?

– Я тебе сказала, выйди из комнаты! Оставь меня в покое, наконец!

– Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне?

Боже мой! Губы дрожат, в глазах – слёзы. Вот ещё талант пропадает. Вся жизнь – игра. Погорелый театр одной актрисы. А зрители – отец-бедняга, да она – Стаська, дура доверчивая.

– Выйди и закрой дверь!

Хлопнула дверью. Пошла на кухню плакать.

Хотели сегодня отметить после спектакля, думали, соберутся у Маринки в общаге. А теперь вот лежи, слушай мамочкины всхлипы.

Маринка обещала, что уйдет к бабке, и соседку с собой утащит, и Стаська мечтала провести волшебную ночь – она и Славик. А теперь…