— Кто?

— Не знаю.

Снова был вызван Медведь… Хейс предусмотрительно снял очки и передал их кому-то.

Робот картинно развел руками — вы сами упускаете шанс быть искренними. Шанс за шансом! Наконец, случилось то, чего так долго ждали надзиратели и откровенно опасались пленники. Один из американцев сделал шаг вперед и сказал Роботу, что хулиганство с пальцами действительно было организовано, и он пытался его пресечь. Как номер второй по воинскому званию в камере, он приказал, чтобы пальцы не показывали, но ему ответили бойкотом.

Это заявление подбросило дровишек в костер гнева. Робот кричал, брызгая слюной, и угрожал жестокой расправой всем. Открылась дверь, в камеру втащили Хейса. Как потом выяснилось, Медведь сломал ему челюсть и несколько ребер. Робот рванулся к Хейсу и закричал, что среди американцев нашелся, наконец, единственный порядочный человек, который рассказал правду о преступном сговоре. Робот кивнул Медведю, тот снова потянул Хейса в коридор. Но моряк уцепился свободной рукой за дверной косяк и начал кричать в лицо Роботу:

— Вы можете избивать меня, сколько вам захочется. В конечном счете я скажу вам все, что вы только захотите услышать. Хотите, чтобы я сказал, кто организовал историю с этими дурацкими пальцами, — пожалуйста! Но это будет полное дерьмо. Если кто-то вам признался, то лишь для того, чтобы спасти собственную рожу от побоев.

Краем глаза Рассел увидел, что Хейса колотит, как эпилептика в припадке. Робот спросил, почему он сам не признался раньше. Хейс прямо сказал, что боялся избиения.

Хотя все корейцы рассматривали экипаж как своих заклятых врагов, иногда чувствовалось, что Робот испытывал некоторое подобие уважения к отдельным пленникам как к военным профессионалам. Но независимо от исповедуемой вами политики, никто не уважает предательства. И старый трюк типа «Будь мне братом, я так хочу жить!» окончательно вывел Робота из себя. Он орал так, что смысл был понятен всем без перевода — переводчик отступил к стене камеры и молчал — этот Хейс настоящее ничтожество! На самом деле Робот и все остальные прекрасно понимали, что ничтожество здесь вовсе не Хейс.

Теперь американцы напряженно думали, что им делать с новой проблемой. Предатель знал слишком много, он слышал каждый день все, что говорилось в камере. Инициативная четверка — Хейс, Рассел, Шиллинг и Кроув — решили, что должны убить сокамерника. Чтобы защитить себя от любых последствий, нужно обставить смерть старшины как самоубийство. По их мнению, разозленные северные корейцы не стали бы сильно упорствовать в связи с фактом суицида.

Обсуждали много вариантов. Например, выбросить приговоренного через окно камеры во двор. Но где гарантия, что он, падая с третьего этажа, разобьется насмерть? А если предатель выживет и даст показания? Кто-то предложил сначала задушить его подушкой, а потом выбросить в окно. Возобладал третий вариант — дать бедняге шанс искупить вину. В конце концов, как они ни были злы на старшину, никому не хотелось по возвращении в Штаты предстать перед военным трибуналом по обвинению в убийстве первой степени с отягчающими обстоятельства-ми (по предварительному групповому сговору с заранее обдуманным намерением).

Решили тянуть жребий.

Самую короткую соломинку вытянул Рассел, и теперь именно ему предстояло сообщить сокамернику, что жизнь его сильно сократится, если он сам не укоротит собственный язык.

Рассел отвел отступника в сторону и предупредил, что если тот еще раз позволит себе подобное, его придется убить. Старшина был намного старше Стю, настроен по-прежнему воинственно и заявил, что если они хотя бы пальцем попробуют его тронуть, он дома напишет обо всем начальству. Он все еще не понимал… Расселу пришлось во всех подробностях разъяснить, что речь не идет о банальном избиении, а о том, чтобы лишить его жизни, и подробно описал варианты сценариев — с подушкой и без нее. До старшины начал постепенно доходить ужасный смысл, на него стало жалко смотреть, но Стю выполнил миссию до конца. Теперь старшина стал изгоем навсегда. Даже последующее благополучное возвращение из плена не смягчило отношения к нему соплавателей. К их чести, однако, по страницам мемуаров (7 книг воспоминаний вышли с 1969 по 1971 год, всего в писательстве попробовали себя 20 моряков) невозможно вычислить «коллаборациониста» — ни намеками, ни методом исключения. Дело в том, что число старшин на «Пуэбло» превышало две трети списочного состава!

После полудня снова пришли охранники и вынесли из камеры койки, стулья, стол — всю убогую тюремную утварь. На сей раз администрация снизошла объяснить, что происходит. Население 12 камеры решили развести по другим, чтобы допросить заново уже в присутствии других членов экипажа. Предательство заразно… Восьмерку, давшую слабину, корейцы решили раздробить. Шиллинг, Кроув, Эллис и Рассел оказались на втором этаже — в камеру N 1 натолкали 12 человек. Места для стола уже не осталось. Всюду вдоль стен стояли кровати, в ногах — стул. Американцам приказали сидеть: глаза вниз, ноги вместе, локти прижать к туловищу, спину — к спинке стула. Не двигаться и молчать. Охрана в дверном проеме строго следила, чтобы все сохраняли именно такую предписанную позу. За ослушание быстро и неотвратимо наказывали кулаками.

Гражданского океанолога Гарри Иридэйла отвели в комнату для допросов, где стоял длинный канцелярский стол, за которым со стороны окна стояли четыре стула, а напротив — всего один. В комнате находился также еще один маленький круглый столик. Вскоре Опоссум, куратор камеры N 13, прибыл в сопровождении трех дежурных офицеров и одного солдата-конвоира.

Иридэйлу приказали сесть.

Опоссум долго распространялся (через посредство офицера-переводчика) о гуманном отношении народа Кореи к американским преступникам, затем последовал град давно опостылевших вопросов: «Почему ты не искренен? Кто из вас агент ЦРУ? Кто зачинщик сопротивления? Кто заставляет вас дурачить нас?» Иридэйл отвечал, что не понимает, о чем идет речь. После этого офицеры вышли, и охранник начал избивать ученого — чтобы понял. Офицеры вернулись через полчаса. Те же вопросы, тот же ответ. Снова избиение, только на этот раз били уже офицеры, чего никогда не случалось прежде. После этого Иридэйлу приказали сесть, хорошенько подумать о своем будущем и изложить ответы письменно. Остаток дня и всю ночь Иридэйл провел за круглым столиком, вспоминая все, что уже писал прежде, а также собственную краткую биографию. Периодически врывались охранники, надеясь подловить океанолога уснувшим.

Утром «признание» забрали, прочитали и снова не обнаружили искомой «искренности». Вскоре вернулась охрана, — с ним днем раньше, и принялась по новой мутузить Гарри кулаками, пока у того хватило сил стоять. Когда ученый рухнул на пол, его наградили изрядной порцией пинков, да с таким задором, что несчастный вылетел за двери камеры. На лету Иридэйл заметил Чака Ло, которого конвоировали мимо по коридору.

В тот же полдень Иридэйла перевели в более просторную комнату с окнами, закрытыми ставнями, где его уже поджидали Медведь и трое охранников. Медведь продолжал кричать, требуя раскаяния. Он поставил пленного на колени, затем двое конвоиров положили на его голени длинные деревянные жерди около 2 дюймов в диаметре, другие солдаты принялись подпрыгивать на концах жердей. Медведь схватил молоток и в ярости начал методично бить им американца по голове, крича что-то по-корейски. В промежутках Иридэйл пытался кричать свое «Не понимаю!»

«Моя голова напоминала тыкву, — вспоминал океанолог, — нижняя губа отвисла, будучи раздутой втрое против нормального размера. Левый глаз не открывался, правый целиком заплыл огромным фиолетовым синяком. На голове осталась одна большая рана между правым ухом и глазом, а также множество мелких ссадин по всей окружности черепа. Мои колени сгибались с трудом, были исполосованы кровоподтеками, то же на ребрах и бедрах. Нестерпимо болело все тело. Меня перетащили в ту же комнату допросов и велели переписать «признание», если есть желание остаться в живых. Чтобы продемонстрировать искренность и заставить корейских коммунистов поверить, что мне ничего не известно ни о каких заговорах, я написал в новой версии, что в 1966 году служил на разведывательном корабле Баннер. Уже в сумерках зашел дежурный офицер, указал мне на ведро с тряпкой и жестом приказал отмыть следы моей крови на полу и стенах. Иногда мне приходилось взбираться на табурет, чтобы дотянуться до кровавых брызг, улетевших почти до потолка».