В этой долгой и нелёгкой жизни было много трудностей, горестей и бед: в детстве (Инна родилась и выросла в Баку) она болела тяжёлой формой туберкулёза; в юности работала санитаркой в госпитале, отказалась от поступления в Литинститут и после рождения дочери один год училась в Бакинском университете, но так и не получила высшего образования; участвовала в полуподпольном альманахе «Метрополь», вышла из Союза писателей и её перестали печатать, она лишилась заработков и очень нуждалась; проводила дочь в Израиль, потеряла мужа, писателя и переводчика Семёна Липкина, и мучительно переживала эту потерю и своё одиночество. В молодости ей пришлось пережить доносы стукачей и допросы с пытками в КГБ, пребывание в психушке. Да, немало было причин для горя, но она не стала пессимисткой и не считала свою судьбу ужасной — не выслали, не посадили, не убили: «Ушлют — не уйдём, убьют — не умрём!»

И стала Инна Лиснянская большим поэтом, заслуги которого признаны в России (Государственная премия, премия Солженицына), и обратилась к прозе, мемуарам, эссе. Вот некоторые из её стихотворных и прозаических книг: «Не только — любовь», «Из первых уст», «Виноградный свет», «Дожди и зеркала», «Без тебя», «Одинокий дар», «Хвастунья», «Шкатулка с тройным дном». В молодости она писала о своих влюблённостях и разочарованиях, о поисках себя и своего места в мире.

В зрелости на смену юношеским метаниям приходит «горестное знанье» и жажда веры и духовного просветления.

В старости наряду с сожалением об уходящем времени осознаётся не только связь со своим прошлым, но и историческая преемственность каждого поколения.

У поздней Лиснянской есть любопытное стихотворение, в котором даётся характеристика всем периодам человеческой жизни.

Нечто подобное испытывает каждый из нас на своём жизненном пути: детские сказки, романтические мечты, искания родственной души, практические заботы, мысли о смерти.

И. Лиснянскую на всех этапах её творческого пути всегда интересовала история человечества и, в частности, древние легенды и мифы, отразившиеся в Библии, начиная с появления на Земле первых людей. Так, по-своему рассказав о зарождении любви между Адамом и Евой и об искушении Змея, поэтесса делает неожиданный вывод: «От Адама был Авель. От Змея, возможно, что — Каин, / И возможно, от змиева когтя пошла на земле вся недоля» («Первое электричество»). Руфь, молодая вдова, идёт за свекровью на чужбину — «Следует долг за любовью…» («Руфь»). А Магдалина поёт: «Я тому сестра, / Кто премного грешен» («Магдалина пела»).

Чаще всего в поэзии Лиснянской библейские мифы осовремениваются и включаются в сегодняшнюю действительность. И в наши дни мать убаюкивает ребёнка печальной колыбельной песней:

Память «ведёт раскопки» и наблюдает за исходом евреев из Египта и за казнью-распятием Христа или за тем, как столетняя Сара кормит грудью сына гулящей соседки («Одномоментальность»). Лирическая героиня сравнивает себя с Суламифью, признаваясь в любви к старому царю Соломону («У Яффских ворот»).

Встретив новое тысячелетие, Инна Львовна гостит в Израиле у дочери, Елены Макаровой («весь свет моей души живёт в Ерусалиме»), и работает над книгой «Иерусалимская тетрадь»: «Всю жизнь читала Библию, и вот / я очутилась на Земле Святой…». Что же увидела она здесь? «Знакомые горы, пустыни и воды», «где и сегодня Купина горит / неопалимым солнечным огнём»; где с пальмы гроздьями свисают финики; где шатры бедуинов похожи на паруса в пустынном море; где верблюды накапливают в горбу жир, как поэт в себе слова; где алеют горные склоны анемонами — «камней библейских пламенная кровь».

Конечно, поэтессу прежде всего привлекает восточная экзотика. В Эйлате, на Красном море она разглядывает на цветущем дне кораллового рифа «красу небывалую» — «и в обе руки жизнь полосатою рыбкой плывёт». В окрестностях Иерусалима любуется «розоватым облаком миндаля» и цветами всех мастей — «а под ними библейских эпох беспокойные недра». На улицах и в кафе прислушивается к ивритской речи: «Что могу разгадать в её крупно-картавом помоле?» В Хайфе посещает бахайский храм и сады.

И вспоминаются давно минувшие времена, когда прятался в пещерах царь Давид, а его искали Сауловы слуги («В Хайфе»). А у Мёртвого моря можно вообразить, «Как вёл неоседлый народ Моисей / К вечно преследуемой судьбе». Но тут же автор одёргивает себя:

Однако «свежие бедствия» всё время напоминают о себе, и «мирные ремёсла в пяти шагах от ремесла войны», и только кажется, «как будто нет и не было здесь войн», но — увы! — тишина обманчива.