Когда я выглянул из вестибюля отеля, струд по-прежнему ждал. На секунду я пожалел, что у меня нет пистолета или какого-нибудь другого оружия; впрочем, это сняло бы груз у меня с души, но безопасности не прибавило. Я вернулся в вестибюль и прошел к автомату за стойкой.

Я сказал без церемоний:

– Меня переместили сюда из сдерживающей ячейки, в которую поместили после моего вторжения в личное пространство патуна.

– Да, – ответил автомат.

– Это произошло потому, что я убегал от струда, который хотел меня съесть.

– Да, – повторил автомат.

– Кому я должен сообщить об этом… нападении?

– Если бы ваше нападение на патуна было преднамеренным, вас не освободили бы из сдерживающей ячейки, – прожужжал он.

– Я говорю о нападении струда на меня.

– Струд ни на кого не нападает.

– Он меня ужалил!

– Да.

– Он хотел меня съесть!

– Да.

– Он говорил: «Съем тебя, съем тебя», – сказал я, прежде чем осознал, что ответил автомат.

– Да?! – закричал я.

– Здесь недостаточно еды для струдов, – сообщил мне автомат. – Хотя Земля будет для них хорошим местом кормежки.

Я вспомнил о тысячах этих существ, которые видел здесь. Нет, я просто не мог в это поверить!

У меня по спине побежали мурашки: я услышал, как поворачивается карусельная дверь.

– Пожалуйста, вызовите помощь, – сказал я.

– Помощь не требуется. – Насекомья голова автомата повернулась к струду. – Хотя вы заставляете его страдать физически.

Думаю, тут-то мои запасы адреналина и кончились, потому что внезапно я ощутил особенно сильную боль. Я повернулся спиной к стойке и увидел струда, направлявшегося ко мне через вестибюль. Мне он показался каким-то неопрятным, грязным, жалким. На тех картинках, которые я видел, струды были более крупными и красивыми.

– Что тебе от меня нужно?

– Есть… нужно… есть, – вот все, что я смог разобрать в его невнятном реве. Я оттолкнулся от стойки и, хромая, побежал к лифту. По лестнице мне ни за что было бы не подняться. Я нажал на кнопку в тот самый миг, когда струд устремился ко мне. Вот ведь штука – я погибну, дожидаясь лифта. Струд добрался до меня в ту минуту, когда двери лифта раскрылись. Одно из стрекательных щупалец легло мне на грудь и толкнуло меня в кабину. Казалось, это озадачило тварь, и струд отпрянул. Двери лифта закрылись. Грудь у меня онемела, стало трудно дышать; я наобум тыкал в кнопки. Лифт вздрогнул и тронулся, и я упал на пол.

Отдел изучения технологий занимал огромное дискообразное здание, похожее на мостик звездолета «Энтерпрайз», посаженный на коренастый небоскреб. Найджел непрерывно держал в кадре меня, Джулию и Линкольна, а Пирс водила камерой по сторонам, снимая панорамы. Я уже давно понял, что их интересует прежде всего количество отснятого материала – все эффекты привнесет впоследствии компьютер. Именно Пирс, азиатка с кольцами в губе, соединенными цепочками с кольцами в ухе, с «гвоздиком» в языке, предложила эту встречу, и Джулия сразу согласилась. Я же просто обрадовался, когда Джулия и Найджел вытащили меня из лифта, отвели на крышу и посадили в воздушное такси; так я смог уйти из отеля, не возвращаясь в вестибюль. Конечно, они не приняли всерьез мой рассказ о струдах, которые ждут возможности лакомиться людьми; просто их будоражила возможность снять агрессивно шокирующий документальный материал.

– У Доусона есть прямой выход на главных местных станционных шишек, – объяснил мне Линкольн. «Главными шишками» он называл патунов, которые после первого появления на Земле совершенно не интересовались его политическими последствиями. Они были физиками, биологами, инженерами и занимались только тем, что их интересовало, игнорируя все остальное. А земных политиков сводило с ума то, что существа, способные мгновенно превратить Землю в облако разреженного пара, способны часами наблюдать за слизнем, пожирающим капустный лист, но не находят времени на то, чтобы обсудить важные вопросы с президентами и премьер-министрами. Люди-ученые – совсем другое дело, а патуны явно были склонны к дидактике. Думаю, все объяснялось тем, что современные политики ничего не способны изменить всерьез и изобретатель пылесоса изменил жизнь людей куда сильнее, чем все Тэтчер и Блэры. Группу людей-ученых на борту системной базы, получавшую данные от патунов, возглавлял Доусон.

– Мы свяжемся с ним и с его помощью получим заявление одного из патунов. Доусон – их любимчик, от него ничего не скрывают, – продолжал Линкольн. – Согласно нашим источникам, ему даже позволяли изучать процесс создания кюриольных матриц.

В вестибюле здания Линкольн вначале поболтал с насекомоподобным администратором о документальном фильме, который группа снимала для канала «Эйнштейн», потом поговорил с бородатым типом на большом экране видеосвязи. Я сразу узнал Доусона, потому что сам регулярно смотрел тот канал, который Линкольн и Джулия все время бранили по дороге сюда. Доусон оказался невысоким, полным, с большой седой бородой, седыми волосами и очень необычными, почти оранжевыми глазами. Он олицетворял тот тип физика, который бесит многих своих коллег тем, что ему лучше удаются теоретические изыскания, а потом усугублял положение, добиваясь практического и прибыльного использования своих исследований. Если большинство ученых уходили из ЦЕРНа с совершенно непонятными публикациями в своих послужных списках, Доусон прибавил к уже имевшемуся огромный и реальный вклад в квантовые вычисления. Я не слушал их разговор, но меня заинтересовало то, что Доусон пристально посмотрел прямо на меня, прежде чем дать нам разрешение прийти.

Как описать внутренность диска? Столы, компьютеры, большие плазменные экраны, приборы, словно бы привезенные прямо из ЦЕРНа, множество людей, которые ходят, разговаривают, размахивают световыми указками, потрошат технику чужаков, разглядывают монтажные платы под электронными микроскопами, проводят масс-спектрографию экзотических металлов… На Земле было полно инопланетной техники, но многие механизмы превращались в дымящиеся груды, стоило лишь попробовать их разобрать. Не то чтобы они не желали нас учить – нет, они не хотели, чтобы при этом наша планета обезлюдела. Однако здесь, под непосредственным руководством патунов, все обстояло по-другому, и ученые развлекались от души.

Линкольн и Джулия попросили Доусона в общих чертах рассказать, чем занимаются здесь люди. Я внимательно слушал, пока он описывал материалы, легкие, как полистирол, и прочные, как сталь, рассказывал о микротоме, способном резать алмазы на тонкие пластинки, о нанотехнических самовосстанавливающихся компьютерных чипах, но через некоторое время почувствовал себя очень плохо и, не будь поддерживающего скелета, оказался бы на полу. Наконец Доусон остановился перед столбами, загнутыми наверху крючком, и указал на что-то невидимое между ними. Когда я понял, что он говорит о кюриольных матрицах, я снова заинтересовался, но именно этот момент Линкольн и Джулия выбрали для главного вопроса.

– Доверяют ли вам патуны или обращаются с вами, как со струдами?

Я воззрился на сублиминальное мерцание и сквозь него – на противоположную стену помещения, где рабочий стол как будто бы начал постепенно удаляться, пока на него никто не смотрит, и наконец понял, что это идет патун с различными инструментами на спине.

– Со струдами? – переспросил Доусон.

– Да, с их домашними животными, – вмешался Линкольн. – С теми, чьим хищническим вкусам они как будто потворствуют.

Я следил, как патун уходит за столбы, к большому грузовому лифту. Сделал пару вдохов из ингалятора, не знаю точно, из которого, но как будто помогло. Мне почудились безумные стенания. Все предметы начали слегка расплываться по краям.

– С животными? – повторил Доусон, глядя на Линкольна так, словно обнаружил ранее неизвестную разновидность идиота.

– Но, наверное, в этом нет ничего страшного, – сказала Джулия, – если люди, которых скармливают струдам, так или иначе должны умереть.

Доусон покачал головой, потом сказал: