Кто бы мог подумать, иногда усмехалась она своим тайным, хранимым от всех мыслям, что прислужница, служанка, портомойка станет царской женой, царицей, будет блистать нарядами и драгоценностями, но грызло и грызло её всё ещё неудовлетворённое тщеславие.

Никогда, ни единым словом не выдала она Петру своих мыслей, угождала ему, потрафляла, становилась незаменимой и необходимой.

Но глядела со стороны на мужа, и нередко гримаса отвращения перекашивала её полное, круглое лицо, со вздёрнутым носиком и яркими свежими губами.

Всего-то сорок с небольшим Петру, а голова трясётся чуть ли не с двадцати лет, то и дело судорога сводит плечо и шею, и тогда резко косится на сторону его круглое лицо с небольшими усиками и мягким подбородком.

Слов нет, великан, роста такого, что, поди, во всём государстве не сыщешь, а как начнёт трепать его болячка, так страшнее и не сыскать.

Да и в постели стал остывать её муженёк, привык к обычным ласкам, и приходилось изобретать всякие способы и манеры, чтобы возбудить в нём похоть, страсть...

Сама-то Екатерина всё ещё считала себя молодой и неотразимой — ей непрестанно говорили о том придворные льстецы, и хоть не всегда верила словам, да всё гордилась своей неувядающей молодостью — сильна, вынослива, крепка, — и даже Пётр, возвращаясь после очередной встречи с очередной метреской, говорил ей:

— Хороша девка, телеса крепкие, а всё не то. Ты, Катенька, всё равно лучше всех...

Потому и не ревновала, никогда ни словом не заикнулась о многочисленных его изменах — относилась к ним так, как и следовало относиться рабыне и портомойке, не претендовала на суровую и непреклонную верность, потому как и за собой знала, что минута иногда дороже целых годов.

Теперь она оставалась полновластной хозяйкой в Санкт-Петербурге, её слова добивались, её слушали самые главные чины города, но она неохотно вмешивалась во все государственные дела.

Её они не интересовали, зато она часто проводила время на дворцовой кухне, пробовала кушанья, приготовляемые целым штатом поваров и поварят, кухарок и помощниц, облизывала ложки, которыми наливали взбитые сливки и кремы на пухлые коржи и торты, и толстела от пышных пирожных...

Пётр опять ускакал в Европу: Северная война всё ещё продолжалась, несмотря на Полтаву, Станилешты, договор с Турцией.

Он повсюду искал союзников, давнее и застарелое соперничество с Карлом XII не давало ему покоя, да и пока был жив Карлус, пока шведская армия всё ещё могла собрать под свои знамёна драбантов[23] и волонтёров, он знал, что его любимому парадизу будет грозить опасность.

Датский король, переметнувшийся было на сторону Карла, опять склонился к военной силе Петра, и потому царь возложил на него всё управление своими войсками в Померании, надеясь, что королю удастся отвоевать захваченные Карлом области Прибалтики.

Но датский король не спешил вступать в управление, вялость и медлительность его вызывали у Петра раздражение и негодование, но никакие письма и просьбы не действовали.

Тогда Пётр решил открыть боевые операции в Финляндии.

Эта северная провинция Швеции казалась царю очень важной и ценной для Карла: отсюда ввозили в метрополию дрова, скот, кожи, мясо, руды, снабжали вельмож провизией и припасами.

Отними у Швеции Финляндию — прекратится доступ к дешёвому сырью, продовольствию, и Пётр деятельно принялся за новую военную операцию.

Он и на этот раз решил сам возглавить солдат и матросов, взять под свою команду все морские силы, хоть и назначил командующим графа Апраксина, адмирала и опытного военачальника.

Едва только зелёный дымок окутал деревья, а на непросохших ещё проталинах появились первые зелёные острия проклюнувшейся травы, как в незамерзающее Балтийское море Пётр вывел весь свой галерный флот.

С умилением смотрел он на белые крылья парусов, на равномерные взмахи вёсел и бесшумно скользящие по серой воде суда, размышлял о том, как расставить пушечные корабли, как подобрать мелкие судёнышки, чтобы уж навсегда покончить с владычеством Швеции на море.

Он сам шёл впереди своего флота, и хоть генерал-адмирал граф Апраксин подавал команды, но без слова Петра, без его указа и приказа не было сделано ни одного выстрела в этой морской войне.

Пятьдесят больших весельных ботов, шестьдесят хорошо оснащённых карбасов да больше девяноста крупных галер покрывали всю поверхность финских шхер и фьордов, маневрировали и оборачивались пушечными бортами к береговым укреплениям шведов.

Шестнадцать тысяч солдат следовали за своим адмиралом, и Пётр крепко надеялся на их слаженность и выучку.

Две недели ушло на то, чтобы подойти к Гельсингфорсу, одной из главных крепостей шведов в Финляндии.

Пётр велел солдатам высаживаться и брать город.

Он сам расположил пушки, сам позаботился о том, чтобы хватало припаса, чтобы ядра были хорошо начинены порохом и легко взрывались.

И нелегко было тому, кто подмочил порох или оставил пушки без запалов, — словно детища свои берёг и осматривал царь. И часто ему приходилось браться за свою знаменитую дубинку: как и во все времена, поставщики старались выгадать на любой мелочи: то на негодном сукне для обмундирования, то на сыром порохе, то на неровных, бракованных ядрах.

Однако крепость была взята почти без сопротивления. Пушки метали ядра так кучно, взрывы следовали один за другим в самом центре крепости, пожары и разрушения приводили шведских генералов в отчаяние.

Посовещавшись, генералы решили сдать город, а предварительно сжечь его. Армия ушла из крепости, пожары довершили дело, начатое бомбардировкой Петра.

Только один день потребовался русским, чтобы занять этот важный стратегический пункт.

На этом Пётр не остановился. Наведя порядок в городе, потушив пожары и даровав свободу оставшимся жителям, Пётр приказал следовать далее.

На пути лежал ещё один город — Або, тоже один из важнейших пунктов снабжения шведской армии и самой метрополии.

Крепость сдалась на милость победителя, едва лишь Пётр расставил свои пушки и начал методично обстреливать город...

Осталась впереди ещё армия шведского генерала Армфельда, но царь посчитал, что теперь с ней справится и один Апраксин, без его подсказки и без его присутствия.

Граф действительно справился: извещая царя о победе над генералом Армфельдом, Апраксин рассказывал, как удалось ему перехитрить шведского генерала, как смело действовали матросы и солдаты.

Пётр велел палить из пушек в Петербурге в знак этой большой победы.

Теперь Пётр мог торжествовать: вся Финляндия оказалась в руках русских, и с этой стороны царь уже мог не опасаться и нападения на любимый парадиз, и подвоза продовольствия для всё ещё сильной шведской армии.

Но едва закончились торжества по случаю победы над Армфельдом, как Пётр уже опять был в пути — не сиделось ему на одном месте, да и война всечасно требовала его указки и присутствия.

   — Поберёг бы себя, государь, — ласково говорила Петру Екатерина, подавая ему через стол блюдо с густым говяжьим студнем, — простынешь, некому позаботиться о тебе в походе, я уж не та, да и тяжела опять, не могу сопроводить тебя в морской галере.

Пётр лишь смеялся.

   — Я двужильный, эка вымахал, — хохотал он, взмахивая ложкой, которой отворачивал огромные куски студня, отправляя их в широко разинутый рот, — недоставало мне только сидеть сиднем у бабской юбки...

   — Прежде ты так со мной не говаривал, — скромно потупив глаза, замечала Екатерина.

   — Прежде ты была невенчанная, а теперь жёнка законная, могу тебе и кулак показать, и слово любое молвить...

Маленькие девочки, сидевшие за столом, веселились.

   — Покажи, покажи, — закричала самая бойкая на язык, Елизавета, — какой у тебя кулак, батюшка!

Он молча поднял свой пудовый кулачище, потряс им перед всем столом.

   — Потому и употребляю его только на мужских рожах, — пошутил Пётр.