Сколько себя помнила Мария, Меропа всегда убирала детские комнаты, ловко уворачивала толстые матрацы, втискивая их в широченные пасти чёрных шкафов, во множестве стоявших в комнате.
— Теперь твоя хозяйка — Мария, — просто сказала Кассандра Меропе. — А ты, Мария, будешь следить, как убирается харем и как хранятся наши ложа.
Мария опять вопросительно взглянула на мать.
— Будешь открывать и закрывать шкафы, следить за тем, как работает Меропа, а вечером скажешь мне обо всём, что происходит...
Мария давно знала, куда складывает Меропа матрацы после сна. Она подбежала к большому широкому шкафу, всунула ключ в отороченное серебряной же вязью отверстие и с огромным удовольствием щёлкнула ключом. Серебряная ручка большого отделения, самого нижнего, легко потянулась за рукой Марии. Дверца распахнулась, и голову Марии мгновенно окружило целое облако маленьких мушек, беспорядочно и слепо тыкающихся ей в глаза, нос, лоб.
Она вскрикнула и попыталась защититься от этой тучи моли, махала руками, разгоняла это надоедливое облако, но крохотные белые мушки были проворнее её рук. Тогда она закрыла глаза, хлопнула руками по лицу и так и застыла в ожидании, когда мать и Меропа придут ей на помощь.
Но они не спешили. Сжавшись в ужасе перед нападением тучи моли, Мария закричала:
— Убейте их, их тут целые полчища!
— Кого, Мария? — спокойно спросила Кассандра.
— Эту моль, эту моль! — кричала Мария.
— Я не вижу ни одной, — также спокойно ответила ей Кассандра.
Мария выглянула одним глазом из-под прикрывшей лицо ладони... Мушек действительно не было. Мария боязливо отодвинула ладошки от лица.
— Там, в шкафу, всегда лежат нафталинные шарики, — почтительно сказала по-гречески Меропа, — и не должно быть моли...
— Проверь, Меропа, — распорядилась Кассандра, — а ты, Мария, приведи себя в порядок, оденься. Сегодня трудный день, день твоего рождения, а это значит, что теперь ты стала совсем взрослой, но прежде проследи, чтобы Меропа сделала всё, как нужно...
И Мария послушно постаралась выполнить всё, что наказала мать; она внимательно смотрела, как встряхивала Меропа матрац, как тщательно складывала шёлковые покрывала и туго скатывала одеяла. Пройдясь сырой тряпкой по тёмной внутренности шкафа, она аккуратно сложила все спальные принадлежности и обернулась к Марии.
Тогда и Марии пришлось выполнить свою работу: она тихонько прикрыла дверцу шкафа, снова вставила ключ на тонком шнуре, висевший на её шее, в блистающее серебряной вязью отверстие и защёлкнула замок.
Кассандра молча наблюдала за действиями Марии.
В комнату вошла ещё одна рабыня, Аргира, молодиц мулатка с оливково-смуглым лицом, и склонилась над маленькой Смарагдой, всё ещё дремавшей на своём брошенном прямо на пол матраце.
— Не буди её, — тихонько промолвила Кассандра, — пусть ещё поспит, у неё сладкие сны...
Мулатка неслышно исчезла.
И тут хлопнула внутренняя дверь, ведущая в селямлик — мужскую половину дома. Мария редко видела, чтобы эта дверь открывалась: она всегда была заперта изнутри. В вишнёвом бархатном халате, в узконосых изогнутых турецких туфлях и красной феске[2] на густых чёрных кудрях появился её кумир, её бог, её родитель, Кантемир-бей, как называли его турки, и отец, как называла его сама Мария.
Он сразу внёс в комнату вихрь, суматоху, беспорядок. Схватил Марию, подбросил её вверх, отчего у девочки упало и радостно заныло сердце, потом прижал её к груди, расцеловал лицо. Сладкий запах табака, кофе и особый мужской запах так и хлынул в жадно вдыхавшие его ноздри Марии. Она прижалась носом к воротнику бархатного халата отца, запуталась пальцами в чёрной бороде, и волна любви и нежности затопила её.
— Я принёс тебе куклу.
Отец поставил дочку на ноги и сунул ей в руки нечто совершенно особенное. То не была турчанка в шальварах и прозрачном покрывале на голове, которые она привыкла получать в подарок, то была розовая кукла в пышных блестящих юбках, в настоящих кожаных башмачках, с белыми, кольцами стекавшими по плечам кудрями, в чудесной белой кружевной кофточке.
То было чудо — Мария до сих пор ещё не видела европейских кукол.
— Это твой крестный отец, Пётр Андреевич, привёз тебе эту куклу из России, — сказал Дмитрий Кантемир дочери. — Сегодня ты покажешься ему в моём селямлике и скажешь слова благодарности.
Кассандра молча взглянула на мужа.
И он прочёл в этом взгляде всё — это не было в обычае у турков, а жили они по турецким обычаям, хоть и в греческом квартале Фонар. Никогда, от рождения до замужества, турецкая женщина не показывалась никому из мужчин с открытым лицом, только отец мог видеть её лицо.
Но Дмитрий ласково улыбнулся Кассандре: что ж, мог и он хотя бы раз нарушить турецкие обычаи, тем более что в России, как говорил Толстой, все женщины ходили с открытыми лицами и свободно общались с мужчинами, даже разговаривали с ними.
Кассандра только осуждающе покачала головой, но спорить не стала, её взгляда было достаточно Дмитрию, чтобы понять жену. И он виновато ретировался, захлопнув дверь селямлика и задвинув засов...
Мария даже внимания не обратила на то, что отец ушёл, что мать недовольно поджала губы, разглядывая игрушку в руках старшей дочери. Должно быть, кукла стоила целое состояние. Выточенные из слоновой кости её голова, ручки и ножки отливали блеском живого тела, ярко расписанные глаза голубели на этом матовом фоне, а пунцовые губы словно бы и не были нарисованы, а пульсировали настоящей кровью.
Почти в локоть ростом, кукла, одетая в парчовые пышные юбки, с кокетливыми жемчужинами ожерелья на тоненькой, отполированной шейке, являла собой такую непревзойдённую и невиданную в здешних местах красоту, что даже Кассандра позавидовала дочери: она, Кассандра, в детстве не играла такими куклами, хотя отец её был господарем Валахии, и нельзя сказать, чтобы достаток в семье был небольшим. Построил же отец, Шербан Кантакузин, этот дворец для неё и Дмитрия здесь, в Стамбуле, где они жили уже много лет, и Кассандра надеялась, что и всю жизнь проведут они в этом удивительном, таком разнохарактерном и таком счастливом для неё месте. Она с самого детства знала, что мужем её станет сын господаря Молдавии Дмитрий Кантемир, они были обручены ещё в самом раннем возрасте. Конечно, тут примешивались и политические интересы: мечтал Шербан, отец Кассандры, объединить эти два крохотных княжества — Молдавию и Валахию — в единое целое, тем более что и народы обоих княжеств говорили на одном и том же языке, и обычаи были во всём схожи, и традиции одни и те же, и религия оставалась православной как в Молдавии, так и в Валахии.
И потому Шербан сделал всё, чтобы сын Константина Кантемира, восемь лет правившего Молдавией по фирману[3] турецкого султана, оставил наследником короны Дмитрия, с которым была помолвлена его дочь.
Но так не сложилось. Брынковяны, родственники Кантакузинов, воспротивились: им самим очень уж хотелось сесть на этот объединённый трон, и хоть и объявил Константин перед смертью, что оставляет Молдавию в наследство Дмитрию, и даже заставил боярскую раду поклясться в верности молодому второму, а не старшему сыну, да забежали Брынковяны вперёд, дали взятки кому следует в Стамбуле, и султан не утвердил Дмитрия на престоле Молдавии...
Всё это пронеслось в голове Кассандры, пока она с лёгкой грустью и умилением глядела на то, как несмело трогает Мария белокурые кудри куклы, как тихонько поглаживает искусно выточенные пальчики, как поднимает пышные юбки и проводит всей ладошкой по шальварам под юбками, как прижимает куклу к груди, не смея поверить, что это чудо — её, что она может сделать с этой не то игрушкой, не то живой женщиной всё, что захочет.
Кукла была чудо, и, конечно же, стоило самой Марии сердечно поблагодарить Петра Андреевича, не столь уж частого, но самого дорогого гостя в их доме. Каждый раз, как приходил Пётр Андреевич, он приносил в подарок удивительные вещи, и не взрослым, а детям — тосковал посол России по своим детям, давно выросшим и оставшимся на его далёкой родине...
