Но Кассандра строго велела Марии:

   — Оставь свою игрушку, собирайся, как я тебе сказала. Мы поедем в баню...

Мария судорожно прижала куклу к сердцу и подняла на Кассандру такие умоляющие глаза, что та смилостивилась:

   — Можешь взять её с собой, но береги: это очень дорогая кукла.

И Мария бросилась матери на шею, целовала её руки и щёки, и румянец необыкновенной радости и счастья вспыхнул на её чистом смуглом личике.

Она даже не заметила, как они с матерью вышли на большой, мощённый крупным булыжником двор харема. Маленькая калитка соединяла этот двор с другим, более просторным — двором селямлика. Туда можно было проехать через огромные ворота и доехать до самого бинек-таши — маленького мраморного крыльца, с которого очень удобно садиться на любую верховую лошадь. Но Мария почти не бывала во дворе селямлика, располагавшегося под большой залой второго этажа. Здесь же, в помещении харема, двор был поуже, почище, и сквозь крупные камни пробивалась кудрявая поросль травы, так что казалось, весь двор покрыт квадратным ковром, расчерченным зелёным и серым.

Мария очень любила бегать во дворе, особенно если ей позволяли плескаться в бассейне посреди него. Это сегодня ей было не до фонтана, как всегда пускающего в самое небо тоненькую струйку воды, разбивающуюся на тысячи алмазных искр. Сегодня она даже не видела, как подкатила к бинек-таши лёгкая коляска, в которую были запряжены два буланых стройных коня, не видела, как на запятках устроились две невольницы с большими мешками в руках — всё необходимое в общественной бане.

Мария только покорно и слепо следовала за Кассандрой, устроившейся на мягком кожаном сиденье коляски и втащившей дочь вслед за собой. Она не сводила глаз со своего сокровища, трепетно оглаживала парадную робу красавицы, едва касалась пальцами её ярких голубых глаз и пунцовых пухлых губ. Под пальцами чувствовалась плотная и тёплая слоновая кость, и девочке чудилось, что живое тело куклы трепещет, дышит под её лёгкими прикосновениями.

Мария ничего не видела всё время, пока они ехали по улицам города, то широким, ограниченным высокими глиняными стенами, то узеньким — едва разъехаться двум экипажам — под высокими консолями вторых этажей домов, выступающих над первыми ярусами. Она ничего не видела и не слышала, ни до чего ей не было дела: в её руках была такая кукла, которой могли бы позавидовать девочки даже старше её возрастом — никогда никто не имел такую красавицу...

Но пока коляска немилосердно тряслась на крупных булыжниках или мягко катилась по пыльной траве улиц, Мария сделала удивительное открытие. Она взяла куклу под своё прозрачное покрывало, окутывающее голову, и потрогала ручки и ножки куклы. И вдруг поразилась: слегка согнутые в локтях руки куклы легко отодвигались назад и вперёд и могли даже подниматься над плечами, а согнув ноги, Мария могла усадить куклу на свои колени, на свой красный с золотой каймой далматик[4], и тогда красавица казалась королевой, восседающей на золотом троне...

Она так погрузилась в изучение и созерцание своего бесценного сокровища, что только сокрушённо вздохнула, когда мать взяла её за руку, а невольницы подхватили, чтобы высадить из экипажа.

Но и тут, прижав куклу к груди, Мария почти не видела того, что окружало её. А ведь это был её первый выход на большие люди, потому что в общественных банях богатые горожанки иногда проводили целые дни, запасшись едой, одеждой, большими кувшинами шербета. Здесь женщины обменивались новостями, сплетничали, кичились друг перед другом своими нарядами и уборами — словом, вели себя так, как и во все времена вели себя женщины.

Мария ещё никогда не бывала в общественной бане. В их дворе была своя, достаточно просторная и хорошо оборудованная баня, дважды в неделю её хорошо топили, и тогда вся семья принимала душ, натиралась благовонными маслами. Но домашние бани строились не с таким размахом, как общественные, и турецкие женщины предпочитали посещать общественные, где можно было пообщаться с другими горожанками.

Двойные эти бани состояли из двух совершенно одинаковых частей — одна из половин была женской, вторая — мужской. Они не сообщались между собой, в женской половине все слуги и банщицы были женщинами, а в мужской горожан обслуживали евнухи.

Каждая половина общественной бани делилась на три равные части, и назывались они всё ещё по-византийски, по-древнему — аподитерий, тепидарий и кальдарий. Эти части соединялись между собой особыми дверями, а сами отделения напоминали роскошные дворцы, облицованные разными породами мрамора.

Когда Мария с матерью и двумя невольницами, нёсшими за ними большие бохча — особого рода мешки с мылом и простынями, — вступила под своды аподитерия, она забыла о своей дорогой кукле. Квадратное здание заканчивалось высоким сводом, затейливо устроенном из кирпичей. Круглый свод пропускал немного света, промежутки между перекрытиями были застеклены витражами. Игра света, разноцветные блики, падающие на мраморный белый пол, заставили Марию замереть от восторга. Высоченный свод, сквозь который проливался этот необычный свет, побудил её поднять голову кверху и задержать взгляд на необыкновенном куполе.

Только позже, налюбовавшись игрой разноцветных бликов, увидела Мария каменное, облицованное розоватым мрамором возвышение, идущее вдоль стен аподитерия. В самом центре помещения плескалась вода в бассейне, выложенном голубыми мраморными плитами. А в его середине била вверх тоненькая струйка воды, падающая в большие мраморные чаши. У самого основания струи чаши были вогнутые, с бороздчатыми краями, словно бы морские раковины, и полны воды, с них она сбегала в чаши, тоже мраморные, но меньшего размера, а у самого бассейна они и вовсе становились крохотными. Это удивительное сооружение приковало взгляд Марии: в их доме тоже был бассейн, но такой красоты мраморных чаш, похожих на гигантские жилища морских моллюсков, там не было. И она мысленно возблагодарила свою мать, что в этот памятный день взяла её с собой в это очаровательное жилище удивительного света и чудесной воды.

Каскад воды, удивительный водопад надолго привлёк к себе внимание Марии. Но её слух уловил вдруг странное чириканье, пение птиц, и она завертела головой, пытаясь увидеть источник этого прекрасного пения. Высоко над головой по стенам были развешаны клетки с канарейками, и их неумолчный щебет, рулады и трели висели в воздухе плотным рассыпчатым гудом.

Конечно же, клетки были ажурные, деревянные, птицы прыгали и пели, но каждая из клеток была усеяна голубыми крупными бусинами. Они окружали птиц, и это сочетание розовых мраморных стен, ажурных деревянных клеток и голубых бус создавало неповторимое ощущение весёлого праздника света и шума. Мария уже знала, что голубые бусы, особенно бирюза, тем более молодая, светло-лазурная, почитаются в её родном городе: турки, а затем и все женщины других национальностей признавали за бирюзой ценные свойства — быть талисманом от дурного глаза. Потому даже здесь, в бане, были развешаны такие бусы — бонджук.

Разглядела Мария и маленькие цветные стеклянные колпачки, которыми были покрыты отверстия в куполе. Это от них, этих стеклянных колпачков, шёл в аподитерий неземной, не слишком бьющий в глаза, но такой разный свет.

Широкие деревянные диваны, идущие вдоль стен, перемежались большими шкафами, а на деревянных брусьях висели огромные простыни самых разнообразных цветов, от небесно-голубого до ярко-красного. Но туда, к диванам и шкафам, надо было подняться по нескольким широченным мраморным ступеням, так что бассейн с мраморными чашами и струёй воды оставался внизу, лишь бьющая вверх струйка воды доходила до основания каменной балюстрады, где пришедшим предстояло раздеться.

Народу в первом отделении бани было немного, вошла только толстая бесформенная женщина, как будто турчанка, покрытая тонким покрывалом с самой макушки головы до пола. Вместе с нею вбежали и две девочки, тоже хорошо укрытые покрывалами.