Литмир - Электронная Библиотека
A
A

   — Когда пожелает принять нашего посланца великий визирь? — спросил Шереметев.

Ибрагим-эфенди слегка склонился перед Борисом Петровичем: теперь, когда устанавливалось перемирие, надо было уважать своих недавних врагов, а нынешних друзей.

   — Когда будет угодно вашему сиятельству...

   — Хорошо, — заключил Шереметев, — пусть великий визирь примет нашего посланца завтра к обеду.

С тем и уехал Ибрагим-эфенди из русского лагеря.

Едва вернувшись в свой шатёр, Пётр бухнулся на колени перед иконой Богоматери:

   — Господи, Пресвятая Матерь Божия, вы чудо сотворили! Если мир будет подписан, значит, я родился в рубашке, значит, Господи, на моей ты стороне и защищаешь меня, под твоей рукой я хожу...

Он опустил голову, мелко крестясь, и приказал провести в лагере благодарственный молебен.

Чудо свершилось — армия не попала в плен, он не погиб. Только Бог мог сделать это чудо...

Никогда Пётр не был слишком религиозным, а над иными церковными обрядами и глумился. Но чудо спасения в Прутском походе заставило его уверовать во Всевышнего глубоко и страстно.

Теперь надо было подыскать достойного и знатного человека для переговоров о мире.

Единственным человеком, знавшим турецкий и, кроме того, пользовавшимся уважением других держав, оказался на этот час подканцлер Пётр Павлович Шафиров.

Он догнал русскую армию уже на подходе к Пруту и теперь участвовал во всех военных советах.

Крещёный еврей, он был необходим Петру как знаток Востока, как человек, умеющий в любой ситуации чувствовать себя спокойно и достойно.

Только он один и мог разговаривать с визирем на равных.

Но Пётр Павлович сразу заявил, что сухая ложка рот дерёт.

Пётр удивлённо поднял брови.

   — Бакшиш надобен, — объяснил Шафиров, — без подарка турки не станут и разговаривать.

Пётр перевёл взгляд на Кантемира, и князь наклонением головы дал понять, что подканцлер прав и что необходим такой подарок, который бы и самого визиря склонил к мирным переговорам.

Царь забегал по шатру Шереметева — тут, как и всегда в последние дни, собрались все старшие офицеры, все высшие военачальники. Среди них сидела и Екатерина.

   — Что у нас в армейской казне? — спросил Пётр у Шереметева.

   — Жалованье не плачено уже за несколько месяцев, казна пуста, едва червонцев пятьдесят наберётся, — угрюмо ответил Шереметев.

   — Выгребай что есть, — приказал Пётр.

И Шереметев вынул из своего походного сундука оставшиеся жалкие золотые червонцы.

Они сиротливой кучкой лежали на столе, и Шафиров горестно отвернулся.

   — Да Балтаджи и разговаривать не станет за такие деньги, — хмуро сказал он.

   — Дай-ка твою шляпу, Петруша, — поднялась со своего места Екатерина.

Она сняла с Петра видавшую виды чёрную шляпу, поглядела на всех ясными карими глазами, неторопливо сдёрнула все перстни со своих полных пальцев и бросила их на дно шляпы. Они утонули в её чёрном пространстве.

Екатерина снова оглядела всех, с сомнением посмотрела на дно шляпы, взяла её двумя пальцами за поля и вышла из шатра.

Её не было довольно долго. Но когда она вернулась из шатра женщин, где жила со своими приближёнными и жёнами офицеров, шляпа была полна.

Чего тут только не было — огромные перстни с крупными алмазами, золотые кольца с синими сапфирами, бриллиантовые подвески и бирюзовые серьги, крупные, в три ряда жемчужные ожерелья, броши, аграфы.

На самой Екатерине не осталось ни одного кольца, ни одной серёжки, ни одного ряда самых мелких жемчужин — она всё сложила в старую, потрёпанную шляпу Петра.

Положив шляпу на стол перед Шафировым, Екатерина важно сказала:

— Перед этим не устоит и сам великий визирь...

Шафиров довольно закивал головой — шляпа того стоила...

Собирался Пётр Павлович Шафиров недолго — взял с собою трёх толмачей, потому как знал турецкий с пятого на десятое, захватил двух офицеров для связи с царём и Шереметевым и в сопровождении небольшого отряда выехал в османский лагерь.

Янычары стояли по обе стороны дороги, по которой двигался небольшой кортеж посланника, и держали на изготовку свои длинные мушкеты — янычарки.

Бережно поддерживал Пётр Павлович на седле небольшой баул из блестящей кожи, в котором было всё: и бумаги, и письма Шереметева, и грамоты, удостоверяющие личность Шафирова, и его полномочия вести такие переговоры, но, главное, в бауле была драгоценная шляпа, стоившая многих громадных состояний...

«Эх, такую бы шляпку да в западную бы сторону», — некстати подумал Пётр Павлович.

Но по сторонам его лошади скакали трое толмачей, да и офицеры связи не спускали глаз с посланца, а уж янычары и вовсе ловили каждое движение русского именитого человека.

Что он именит, видно было по его цивильному, не военному костюму: пышные белые брыжи под знатным красным камзолом, сверху накрытым пышным кафтаном из тончайшего сукна отменной выделки, украшенным и кружевными манжетами, выглядывавшими из-под рукавов, и золотой цепью на груди, на которой привешен был портрет русского царя, обрамленный алмазами с крупинку.

Словом, посланец Шереметева был хоть куда, будто бы сошёл с модной картинки, а уж парик его в три локона возвышался над высоким лбом завитками и буклями...

У роскошного шатра Балтаджи-паши подбежали к Шафирову слуги визиря, придержали стремена, и посланец гордо и достойно сошёл с лошади.

Не озаботился тем, как и куда отведут коня, накормят ли, посчитал мелочной такую заботу, да и понимал, что знатную особу не следует окружать ещё и такой мелочной опекой и слуги визиревы тоже это прекрасно знают.

Но в шатёр визиря Шафиров вошёл осторожно, склонившись под низким пологом входа.

Отдав положенный в дипломатии низкий поклон, остановился у входа и ждал, что сделает и что скажет краснобородый и краснобровый человек в золотой чалме, сидящий, скрестив ноги, на высоких подушках, разложенных прямо на пушистом ковре.

Столпились за спиной Шафирова его толмачи и офицеры связи. И за каждым движением посланца наблюдали десятки глаз приближённых визиря, стоящих но сторонам богатого шатра. Никто не сидел, кроме самого Балтаджи-паши.

Слегка кивнув головой в ответ на молчаливое приветствие Шафирова, визирь чуть приподнял пальцы и двинул ими едва видимо, но как будто ветром сдуло всех из палатки.

Гуськом, осторожно двигаясь по сторонам шатра, один за другим исчезали раззолоченные приближённые визиря.

И только тогда, когда в шатре остались лишь Шафиров с толмачами да двое слуг у седалища визиря, Балтаджи всё так же важно и медленно показал Шафирову на высокую подушку напротив себя.

И Пётр Павлович отметил, что эта вежливость, вообще-то не свойственная восточным людям, уже даёт надежду на успех переговоров.

Не раздумывая долго, он присел в неудобной позе на подушку, быстрым движением щёлкнул замком своего кожаного блестящего баула, вынул грамоту представления и протянул её слуге визиря.

Тот взял бумагу, положил её на низенький столик возле Балтаджи.

Визирь скосил глаза, глянул в бумагу, но читать не стал: понимал, что там одни слова о посланце и его удостоверение, полномочия.

Шафиров проследил, как подействует грамота на визиря, и только после этого решился достать из баула заветную шляпу.

Он осторожно поставил её возле своих ног и слегка ногой подвинул по направлению к визирю.

Балтаджи слегка прикрыл глаза, и слуга быстрым движением придвинул шляпу к ногам визиря.

И снова скосил глаза Балтаджи, увидел сверкающие бриллианты, сапфиры, изумруды и золотые червонцы, положенные сверху драгоценностей, и кивнул красной бородой. Глаза его потеплели, взглянули на Шафирова ласково и доброжелательно.

Слуга накинул на шляпу большой платок, скрывший сверкание драгоценностей, и ещё ближе придвинул к ногам визиря дорогой подарок.

Шафиров понял, что первый бой за мир выигран.

Но как долго ещё предстояло изощряться в красноречии, как долго и терпеливо вести разговор, то переходя на родной язык, то ввёртывая слово-другое на турецком, то призывая толмача переводить точно и словно бы иногда не понимая значения слов!

47
{"b":"563990","o":1}