— Что за черт! — воскликнул Хвостов, вглядываясь в светящийся морской окаем.

— В эту пору оно и в прошлом году светилось, — сказал Рибас.

— А мои троицкие крестятся и молебен требуют, — вздохнул Хвостов.

Кто-то шел им навстречу. Постепенно они различили на идущем красный кафтан с черными отворотами. Над кафтаном белело лунообразное лицо. Это был Меркель.

— Вам, майор, повеление, — сказал Рибас, когда они поравнялись. — Ведите свои осадные и полевые к нам.

— Куда именно?

— Отсюда к замку до первого холма. Вас встретят. Тут верст пять. Когда будете?

— Даст бог, часа за два. Собраться надо.

Сойдя из балки, они подтянули подпруги донцов, вскочили в седла и весело поскакали к чернеющему вдали холму. Из балок, оврагов и кустарника в сумерках начали появляться солдаты и их унтеры. Весь день они пролежали в укрытиях, а с темнотой поднялись. Костров не жгли. Сухарей пока было вволю. Слева все еще изумрудно светилось море, но небо неожиданно быстро затянуло тучами и пала тьма.

К палаткам в зарослях под холмом они выехали на свет свечи, предупредительно зажженной адъютантом Курдимановым. Прежнего Петра Канчиелова, бывшего адъютантом с Новоселицких времен, но заленившегося, Рибас отправил в полк. Курдиманов принял коней, сказал, что все спокойно, и Рибас с Хвостовым вошли в палатку.

Капитан Трубников и пехотный поручик Белян при свече играли в карты. Тотчас бросили.

— С чем сегодня? — улыбнулся Рибас Беляну.

— Куропатки, господин генерал.

Белян появился в их лагере вчера. Принес двух зайцев, которых ухитрился зажарить днем на костре без дыма. В его роте сержант-херсонец умело спроворивал зайцев силками. Капитан Трубников третьего дня задержал двух конных татар из прикрепостного селения Хан и привел их не к Гудовичу, а к Рибасу. Впрочем, генерал-майор отлично понимал, почему именно сегодня Белян и Трубников явились в расположение его лагеря — это был лагерь передового корпуса армии.

Курдиманов накрыл «стол» на расстеленной на полу палатки рогоже. Кто присел. Кто прилег. Выпили остатки итальянского «Розсолиса». Куропатки успели остыть, но все не ели с полудня, и мясо казалось особенно отменным, да и было таковым.

По палатке вдруг застучали сотни кадет-барабанщиков. Это внезапно начался дождь. Все слушали его, но никто не сказал ни слова, потому что дождь был не только некстати, но вовсе ни к чему. Замок Хаджибей стоял на высоких глинистых склонах. Только полковник Хвостов, раскуривая трубку, прислушиваясь к дробному стуку, нарушил молчание:

— Ничего. Там кустарник крепкий.

Рибас накинул на плечи плащ-епанчу, завязал тесемки у шеи. Белян и Трубников были готовы идти с ним.

— Вы, Белян, останьтесь, — сказал Рибас подпоручику, но увидев при свете свечки юное, совсем девичье лицо Беляна, добавил: — Знаете, где казаки расположились? Пойдите туда. Пусть к двенадцати ко мне на совет пожалуют. И донские, и черноморские.

Адъютант и майор Трубников вышли за ними в непроглядную темень. Втроем, оскальзываясь и чертыхаясь, шли почти наугад, пока не появилась возможность ориентироваться на морской прибой, едва слышный, но они шли на его шелест.

— Иди вперед, — сказал Рибас адъютанту.

— Да я помню. Я выведу, — сказал Курдиманов.

И верно — вывел точно к изгибу залива, в котором были видны редкие огни турецкого флота.

— Вот на этом перешейке орудия Меркеля поставим, — сказал Рибас. — Запоминайте, капитан.

Но вся эта никчемная скрытность начинала раздражать его. С десятого сентября он с тремя конными, тремя пешими полками черноморских казаков, с Троицким полком Хвостова и гренадерами Воейкова шел ночными маршами. Одного человека спрятать трудно, а уж целый корпус в безлесой местности провести к цели незаметно — дело немыслимое. Стоило пройти морем одному турецкому лансону — и все открыто. В замке и на османском флоте наверняка уже знают о всех передвижениях и держат ухо востро.

— Огни зажигать вон там, левее. — Он махнул в темноту рукой. — Три фонаря.

— Я дежур-капитанам показывал место, — сказал Курдиманов. — И для огней, и для орудий.

— То было днем. А если в темноте ошибетесь…

Он не договорил, потому что место для орудий Меркеля и для огней эскадре Войновича указал еще вчера, но оплошность была бы роковой.

Под непрекращающимся дождем вернулись в лагерь и, когда ливень усилился, вошли в палатку.

— Пропади все пропадом, — ругался Хвостов. — Недаром море светилось. Правы оказались солдаты: надо было молебен отслужить.

— Завтра отслужишь по тем, кто до утра не доживет, — сказал капитан Трубников.

Хвостов ушел в соседнюю офицерскую палатку. Оттуда доносились приглушенные голоса.

— Что там? — спросил Рибас.

— Игра идет, — ответил адъютант.

— Во что?

— Макао. Наши и два секунд-майора.

— Кто такие?

— Сандерс из Лифляндского егорского. И Осипов из Ряжского.

Рибас их не знал. Из офицерской палатки доносился смех.

— Это, верно, Люберх банк по две карты метает, — с усмешкой сказал адъютант. Капитан Люберх слыл недотепой.

«Пойти к ним и сесть в число понтеров? — раздумывал Рибас. — Нет, этим летом мне слишком не везло, чтобы испытывать судьбу и сегодня. Да к тому же кто-то подъехал…»

В палатку вошел Гудович. На шитом золотом мундире ни капли дождя — видно, приехал в карете.

— Что скажете, Осип Михайлович? Дождь-то какой. Как тут у вас?

Рибас доложил.

— Татары, которых вы мне намедни прислали, говорили, что берега здесь с ручьями. А в дождь да в сильный прибой так песок пересыпает — сущее болото. Посылать ли Меркеля с орудиями? Как бы он со своей осадной не утонул.

Рибас достал тяжелую луковицу часов, открыл крышку, поднес к свече.

— Меркель должен быть здесь с минуты на минуту. Я передал ему ваше приказание, как только вышел от вас.

Гудович развел руками:

— А я по такой злой темноте и не видел его артиллеристов, пока ехал к вам.

— Иван Васильевич, за крепостью стоит маяк, — сказал Рибас. — С него могут подать сигнал турецкому флоту. Может быть, послать туда отряд с генералом Безбородко?

— Что нам сигналы с маяка? — Гудович пожал плечами. — С первым выстрелом из пушки с крепости на флоте все поймут. Ну, хорошо. В пять я выступаю.

Гудович уехал. Адъютант вернулся из офицерской палатки.

— Кто в выигрыше? — спросил Рибас.

— Лифляндец Сандерс. Тащит девятку за девяткой.

Имея привычку ничего не делать на авось, Рибас велел адъютанту подать бумагу и чернил и стал составлять предписание к штурму. Он работал до тех пор, пока адъютант не доложил, что прибыл майор Меркель. Лунообразное лицо возникло за откинутым пологом.

— Господин генерал-майор, я с пятью полевыми. Остальные в пути, но недалеко. — Он не вошел в палатку, а за его спиной маячило в отсвете свечи лицо Трубникова.

— Трубников покажет вам, где ставить артиллерию На перешейке, — сказал Рибас. Адъютанту велел выслать Дежурных офицеров встречать отставших артиллеристов: — Пусть сразу ведут на место.

Дождь не прекращался. Четыре осадных орудия благополучно, как доложил Трубников, заняли свое место на берегу. Но тьма стояла такая, что две полевые пушки в повозках, которые двигались солдатской тягой, пропали. Их искали до двенадцати. Они ушли правее по широкой долине меж холмов. Когда орудия нашли и вернули, генерал-майор распорядился зажечь на берегу три огня.

— Да следите, чтобы не погасли под дождем.

Есаул войска Донского Кумшацкой прибыл первым.

Кутался в овчину. Его знобило.

— Нездоров?

— Сыро. Вот и продрог.

Полковники черноморских казаков Чепега и Белой пришли вместе. Чепега молча сел на рогожу. Белой шумно здоровался. Секунд-майору гренадеров Воейкову сказал, что завтра обменяется с ним одеждой — отдаст свой чекмень, а сам обрядится в его зеленый кафтан. Рибасу на совете не доставало Соломона — Антона Головатого. Он, узнав, что казачьим полкам передаются пять трехфунтовых единорогов, поскакал в Очаков, обещал быть сегодня, но запаздывал.